Смута. Том 2

Когда совсем рядом, в подвалах же, загремели выстрелы, когда раздались первые крики, Ирина Ивановна Шульц не зарыдала, не забилась в истерике. Просто опустилась на колени, сложила руки, склонила голову.

– Да воскре́снет Бог, и расточа́тся врази́ Его́, и да бежа́т от лица́ Его́ ненави́дящии Его́. Я́ко исчеза́ет дым, да исче́знут; я́ко та́ет воск от лица́ огня́, та́ко да поги́бнут бе́си от лица́ лю́бящих Бо́га и зна́менующихся кре́стным зна́мением, и в весе́лии глаго́лющих…

Выстрелы, выстрелы в коридорах, гулко разносится эхо. Кричат люди в соседних камерах, они уже всё поняли.

– …Ра́дуйся, Пречестны́й и Животворя́щий Кре́сте Госпо́день, прогоня́яй бе́сы си́лою на тебе́ пропя́таго Го́спода на́шего Иису́са Христа́, во ад сше́дшаго и попра́вшего си́лу диа́волю, и дарова́вшаго нам тебе́ Крест Свой Честны́й на прогна́ние вся́каго супоста́та…

Опять выстрелы. Ирина Ивановна плотно зажмурилась. Слёзы потекли сами, но губы шевелились, и молитва длилась:

– О, Пречестны́й и Животворя́щий Кре́сте Госпо́день! Помога́й ми со Свято́ю Госпоже́ю Де́вою Богоро́дицею и со все́ми святы́ми во ве́ки. Ами́нь.

Докончила. Вздохнула, чуть заметно кивнула, словно прощаясь с кем-то невидимым. Села, расправила юбку, пригладила волосы и стала ждать, когда распахнётся дверь камеры.

Под колёса грузовиков стелилась брусчатка Сумской. Бои растекались подковой, александровцы разом и окружали Харьков, и малыми, но до зубов вооружёнными группами прорывались в центр, занимая ключевые точки – мосты, телеграф, телефонную станцию, окружные армейские склады, арсенал. Рабочие дивизии, лишённые единого командования, кое-где разбежались, а кое-где, наоборот, держались крепко и зло. Их накрывала артиллерия бронепоездов, морские орудия «Единой Россiи» высоко задирали стволы, изрыгая снаряд за снарядом.

Окна в здании Харьковской ЧК были плотно занавешены. У входа – ни души.

Грузовики один за другим затормозили, не доезжая полсотни шагов; особая группа заходила со стороны Мироносицской улицы, куда обращены были зады строения – нового и роскошного, по меркам Харькова, доходного дома Бергера по адресу Сумская, 82.

Тихо. Пусто. Не стоят у подъездов автомоторы, никто не рассылает вестовых с приказами; здание казалось покинутым.

Фёдор Солонов видел, как по лицу Константина Сергеевича прошло нечто, что так и хотелось назвать «тенью смертной тени». Казалось, вся жизнь его вытянулась почти незримой, исчезающе истончившейся струной, и лопни она сейчас – всё, не будет жить полковник Аристов, уйдёт из мира, даже не получив ни вражьей пули, ни осколка: просто перестанет быть.

А потом рванули гранаты. Сразу много – их швырнули к дверям, и к передним, и к задним. Окна нижнего этажа предусмотрительно заложены были мешками с песком, но Севка, размахнувшись, играючи закинул целую связку в окно второго этажа меж белых полуколонн.

Грохот, полетели стёкла, рухнули высокие створки. Кто-то выстрелил сверху, какой-то одиночка, выстрелил – и тотчас спрятался, потому что в то самое окно разом влетело полдюжины пуль. Севка Воротников с верным «гочкисом» наперевес с рёвом первым ворвался в здание, Фёдор – сразу за ним.

Две Мишени вёл спецгруппу с заднего двора.

Внутри было темно и тихо. Охрана благоразумно убралась куда подальше.

Как и было условлено, часть александровцев бросилась вверх по лестнице, осматривать этажи; Фёдор же, Лёвка, Петя, Севка и другие, все уцелевшие, кого с младшего возраста учил и натаскивал Две Мишени, – устремились к подвалам.

Тяжёлые железные двери не заперты. Настежь их! – оттуда, из сырой полутьмы, выстрелы и крики. Боже, Боже милосердный, неужто опоздали?!

Фёдор не помнил, как скатился по ступеням.

Там сейчас палачи выводят людей из камер – значит, штурмовать по всем правилам, забрасывая темноту гранатами, никак нельзя.

И они с Севкой рванулись вперёд, слепо, против всех правил, с «Господи спаси!» на устах. Из глубины коридора кто-то выстрелил, промахнулся, выстрелил снова, пуля вжикнула рядом; и вдруг вспыхнул яркий свет, кто-то повернул выключатель, стало видно всё пространство: высокие опоры фундамента, арки меж ними, грубая кладка перегородок и люди впереди.

Часть в кожанках. Часть в гражданском.

Подвела вас, товарищи чекисты, привязанность к этим шоферским нарядам…

Фёдор выстрелил навскидку, почти не целясь, – но одна из фигур в чёрной коже уронила «маузер» и растянулась на сером полу.

– Падайте, все! – заорал Фёдор. И его поняли.

Гражданские бросились кто куда, падая ничком, откатываясь в стороны; чекисты чуть промедлили – и поплатились. Очередь «фёдоровки», слившись с басом Севкиного «гочкиса», просто смела тех, кто ещё стоял.

– Вперёд!

Фёдор ли сам это крикнул, или Севка, или Петя? А может, Лев Бобровский, с колена всаживавший пулю за пулей туда, где скрывался враг?

Бросок – укрыться за опорой, хорошо, что оставлены выступы колонн, что кирпичная кладка перегородок идёт с отступом! Выстрел, выстрел, кто там шевелится, кто поднимает голову? – пауза – выстрел – вперёд!

Фёдор перепрыгнул через тело в кожанке; кто-то – старик в остатках генеральского мундира – трясущейся рукой указал:

– Там они, господа! Там! Туда расстреливать потащили!

Вот и тупик, вот и последняя дверь – ломай, Севка!

– Эй, контра! А ну, слушай сюда!..

Как будто бы Федя где-то уже слыхал этот голос?..

– Слушай, контра, тебе говорю! У меня тут три десятка ваших, пока ещё не жмуриков! Хочешь их живыми получить – выпустишь нас, понял? И чтоб без фокусов! Может, нас ты и положишь, но и всех своих, которых мы тут набрали, тоже!

– Ах, тварь! – вырвалось у Фёдора. – Гражданскими прикрываешься, гад?! Лучше сдайся, если с мирными людьми что случится…

– Я застрелиться всегда успею, – глумливо ответили из-за двери. – Больше смерти, беляки, всё равно не дадите. А вот контру вашу мы на прощание всю положим. И легко они не умрут, это я тебе, контрик, обещаю.

Фёдор поглядел на Петю Ниткина. И Севка. И Лев Бобровский. Мол, на тебя вся надежда, умник.

И, однако, где же Две Мишени?

Петя Ниткин тоже оглянулся на друзей. За их спинами александровцы уже сбивали замки с камер, выводили заключенных:

– Выходите, господа! Выходите! Всё, мы пришли!

Вскрики, на сей раз уже от радости. Кто-то рыдает, какая-то девушка повисла на шее у Женьки Маслова; Петя откашлялся и очень внушительно сказал, обращаясь к наглухо запертой двери:

– Мы готовы рассмотреть ваше предложение. Только для начала, в качестве знака доброй воли, отпустите хотя бы женщин.

За дверью расхохотались. Очень, очень знакомым смехом.

Не может быть, подумал Фёдор. Не бывает таких совпадений. Разве что Господь сам так судил и пути нам начертал.

– Ну, зачем же вот так сразу, – прежним тоном продолжал Петя. – Ваше положение безнадёжно, с боем вы отсюда не вырветесь. А если вы оставите заложников, мы готовы вас выпустить. Даже с оружием. Но освободите хотя бы женщин, повторяю вам.

Тишина за дверью.

И вдруг – новый голос, тоже до боли знакомый:

– Не слушайте их! Убивайте всех, нас не жалейте! Не дайте им уйти!

– Ирина Ивановна! – охнул Фёдор.

Замятня за дверью – шум, крики, выстрел…

– Гранату!

Однако их опередил иной взрыв, грянувший там, по ту сторону.

Севка рванул запальное кольцо гранаты, александровцы отскочили в стороны, секунда – и подвальную дверь разнесло в щепки.

Фёдор ринулся внутрь, совсем рядом в стену ударила шальная пуля, но – открывшееся зрелище врезалось ему в память, словно снятое на фотографическую пластинку.

Сгрудившиеся в дальнем углу у стены гражданские, мужчины и женщины, все вперемешку. Рядом с ними – фигуры в чёрных кожанках, в руках – наганы и «маузеры». А ещё дальше, в углу, клубится пыль и дым от взрыва; и из этого дыма вырвался Две Мишени, в одной руке «браунинг», в другой – шашка.

За ним рванулись другие александровцы, кого-то из них зацепил вражий выстрел почти в упор, но слишком близко они уже были, и Бешанов – а его Фёдор узнал тотчас, хоть и прошло столько лет, – не успел начать стрелять в заложников.

Две Мишени с ходу выстрелил в одного чекиста, разворачиваясь, полоснул шашкой другого. Он вообще двигался с невероятной, почти нечеловеческой быстротой. Перед ним оказался Бешанов, и…

Фёдор не успел крикнуть. Йоська Бешеный выстрелил, но не с правой руки, к чему Две Мишени должен был быть готов, а с левой, засунутой в карман. Из чего-то не слишком крупного, может, даже дамского «браунинга».

Аристов дёрнулся. Сбился с кошачье-стремительного шага. Выстрелил в ответ и – небывалое дело! – промахнулся.

Что с ним случилось дальше, Фёдор не видел. Потому что глаза застлал алый туман ненависти, и не утонул в нём один только Йоська Бешеный.

И Йоська тоже заметил рванувшегося к нему александровца. На исчезающе краткий миг взгляды их скрестились, и Фёдор мгновенно понял, что его тоже узнали.

Бешанов выстрелил. С обеих рук. Из «маузера» и второго пистолета, вырванного из кармана, но Фёдор уже нырял вправо от противника, стелясь по жёсткому бетону пола, перекатился, оттолкнулся – миллион раз он проделывал это на занятиях с Двумя Мишенями, имевшим своё неортодоксальное мнение, что делать с противником, у которого пистолеты в руках.

Фёдор выпустил «фёдоровку»; его руки сейчас – самое страшное оружие. Это тоже было против всех и всяческих правил; это бы назвали неимоверной глупостью, однако Бешеный нужен был ему живым и только живым.

Он вскочил сбоку от Йоськи и резко, как учили, ударил тому под колено, добавил падающему локтем в голову. К нему уже подоспели Лёвка со Всеволодом, заломили Бешанову руки, и не успел тот и глазом моргнуть, как оказался вздёрнут обратно на ноги, обезоруженный, скрюченный, ослепший от боли в плечах и локтях.

И всё разом стихло.

Хотя нет, не всё.

– Ирина Ивановна…

Две Мишени стоял перед ней, по его боку расплывалось алое пятно.

Ирина Ивановна, такая же бледная, шагнула к нему. Александровцы глазели на неё, как на воскресшую из мёртвых.

– Вы… ранены… Константин Сергеевич…

– Пустяки. Царапина.

Это было не так, Фёдор видел, но…

Уцелевшие чекисты бросили оружие. Их уводили, но недалеко – ясно же, что надо будет снимать допрос. Заложники молчали тоже – в последний миг избавленные от страшной гибели, они смотрели на молодую женщину, застывшую перед высоким и уже не столь юным офицером с чёрно-красными погонами полковника.

– Ирина Ивановна…

Правая рука Аристова нырнула в карман.

– Да, Константин Сергеевич?..

Кажется, они ничего не видели вокруг себя.

– Ирина Ивановна! Милая! Я, я – я вас люблю! Люблю и прошу… – Тут он попытался встать на одно колено, пошатнулся, и Федя Солонов едва успел подхватить его в последний миг. Лицо полковника дрогнуло от боли, но ладонь уже раскрывалась. Тускло блеснул простой золотой ободок кольца. – И прошу стать моей женой!

Все так и замерли. Спасённые заложники, александровцы, Фёдор с друзьями. А потом в тишине кто-то вдруг громко всхлипнул.

Севка Воротников! Силач и покоритель множества девичьих сердец – это он громко всхлипнул и, не стесняясь, рукавом утёр слёзы.