Совок 6

Глава 19

Елизавета послушно устроилась на стуле и вопросительно уставилась на меня.

— Чего смотришь? Рассказывай! — поторопил я девчонку, — Чтобы этого Барсукова наказать, нам про него, как можно больше знать надо! Поэтому вспоминай всё!

Лизавета сосредоточилась и, окончательно утратив позитив, начала повествование. Слово в слово, повторяя то, что я уже знал от неё. Когда она закончила, мы со Стасом начали перекрёстный опрос. Лиза отвечала намного спокойнее, чем в тот раз, когда я её впервые расспрашивал. Оно и немудрено. За то время, которое эта худоба у меня квартировала, она из испуганного зверька постепенно превратилась в обычного подростка. Или, в почти обычного. Уже даже перестав стесняться, когда я её заставал у открытого холодильника. И не шарахалась от меня, когда попадалась мне в полутемном коридоре.

— Вы тут поговорите, а я пока пойду, с документами поработаю! — встал я и покинул кухню.

Иногда такой прием срабатывает и опрашиваемый человек либо что-то вспоминает, либо просто становится откровеннее и разговорчивее. Я для Лизетты уже не совсем посторонний, а Стас абсолютно чужой. И от того его оценочные суждения для неё могут представляться в фиолетовом цвете. Может, еще, что ему расскажет или еще что-то вспомнит.

Повторно листая в зале гриненковский отказной, я невольно вспомнил слова Натальи о суицидных устремлениях оперов и вынужден был с ней в какой-то степени согласиться. И в самом деле, права девка, сами себе они яму копают! Материал был собран торопливо и неряшливо. А постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и вовсе не выдерживало никакой критики. Будь я прокурорским, я бы тоже изошел желчью. Но не был я прокурорским, а, наоборот, был я опером. И потому понимал объективную и до обидного суровую реальность. Понимал, что по-другому зачастую и быть не может. Далеко не всегда такой вот отказной является признаком злого умысла или нежелания работать. От оперов при сдаче дежурства часто требуют раскрытия преступления, совершенного в их дежурство. Область и город периодическими волнами дрючат начальника РОВД и его зама по опер. А они по нисходящей стимулируют копчик подчинённым. И, если ты не смог раскрыть или затоптать баранку, то, будь добр, положи утром на стол руководства отказняк. А чудес в этом мире и уж, тем более, в раскрытии преступлений не бывает. Или почти не бывает. И вот он, результат! Оперу в дежурные сутки некогда вникнуть и как следует обложиться спасительными бумажками. Постановление обстоятельно обдумать и грамотно его сформулировать, ему тоже некогда. И потому, милости просим на жертвенный камень, товарищ оперуполномоченный!

— Проводи меня, покурим на улице, — как подошел Стас, я, увлёкшись его же макулатурой, не заметил, — Опять домой среди ночи попаду! — тоскливо вздохнул он, — Как есть, выгонит меня Маринка! И дочек только спящими вижу. Может, ну её на хер, такую работу? — как-то всерьёз и совсем нерадостно взглянул мне в глаза загнанный опер. И не дожидаясь ответа, пошел в прихожую одеваться.

На улице было тепло. Тепло и хорошо. Настолько, насколько хорошо и уютно бывает майским вечером.

— Ты прав, эту сволочь сажать надо! — прикуривая вонючую сигарету из красной мятой пачки, произнёс Гриненко, — Этот гад её задрать хотел, вот она и сбежала на улицу жить. — И еще говорит, что у него в шифоньере военная форма висит. Какие погоны и петлицы, она не знает. Не разбирается в них. Но военного барахла, говорит, у него много. Значит, он отставник и, что служил долго.

Мозжечок мгновенно заледенел лютой ненавистью. Чертовски захотелось достать из нычки воронцовский ПМ и прямо вот этим тихим весенним вечером навестить военного Виктора. Причем, если и использовать пистолет при проведении мероприятия, то только для антуража и убедительности в первые минуты знакомства.

Однажды я видел педофила после постигшей его кары, исполненной в небюрократическом формате. С намотанными вокруг шеи кишками и с собственным свистком во рту. Что-то подобное хотелось воспроизвести и с гражданином Барсуковым. Доподлинно удостоверившись предварительно в его нечеловеческой сущности.

Загасив в кипящем возмущенном разуме юношеские эмоции, я настроился мыслить с максимальной трезвостью ума себя прежнего.

— Всё, что раньше обговорили, ты завтра сделаешь по плану. Но в обратной последовательности. После оперативки сразу едешь в колонию-поселение, из которой Фесенко освобождался. Там ты очень качественно общаешься с опером, под которым он ходил. Если опер на контакт не пойдет, тогда встречаешься с отрядником. И уже с ним доверительно общаешься! Держи! — я достал из бумажника четвертак.

— Сам не пей! — приказал я Стасу, — В том смысле, что не более двух полтинников!

Вовремя уточнил я, справедливо додумав, что не получится доверительного разговора с УИНовским опером или начальником отряда. Если совсем с ними не выпить. Да и не станет пить в одиночку тот опер или отрядник в присутствии коллеги с воли.

— В случае облома на "посёлке", не теряя времени, валишь в ИЦ! Выгребаешь всю фактуру на Фесенко и, обязательно, на Барсукова. Если таковая там окажется.

Гриненко внимательно слушал инструкции. Перечить или умничать он благоразумно не пытался. Правильно оценивая обстановку и свою в ней роль, он молчал и внимал.

— А, чтобы всюду успеть и перед начальством не спалиться своим долгим отсутствием, возьмёшь мою машину. Мне она до обеда не понадобится. Ты водишь машину? Права есть?

— Есть права. И машину вожу! — немного повеселел Гриненко, — Если на колёсах, то тогда, конечно! Тогда я завтра везде успею! И, это.. Серёг, может, ты сам с Фесенко поговоришь? Бздит он меня почему-то!

Высовывать свои уши в стасовском косяке мне совсем не блазнило. И без того накопилось много черных шаров в моей служебной биографии. Особенно за последнее время. Но уж коли взялся за гуж…

— Ладно, завтра вместе его с работы встретим, — пошел на поводу я у косячного товарища, — Ты вот, что, ты девкам в Информцентр шоколадок что ли купи. А еще лучше, торт. Точно! Заедь в кулинарию на Гагарина и самый большой торт им возьми! И еще запрос с красной полосой на Фесенко с утра заготовь. Мало ли! Только, если что-то будет, ты им штамповать этот запрос не давай, назад его забери. Нам с тобой просто сам факт знать надо, официальщина нам ни к чему! Поэтому следов в ИЦ не оставляй!

— Думаешь? — оживился Гриненко.

— Я всегда думаю! — огрызнулся я, злясь на друга, что приходится в очередной раз лезть в голимую авантюру, — В отличие от тебя, разгильдяя!

— Да! Вот еще что! Ты завтра напомни мне! У меня есть одна знакомая и она мне должна, — вспомнил я о мадам Боровиковой, — По пути к твоему Фесенке, мы заодно к ней заедем. Они там поблизости друг от друга трудятся. Попробуем твой жилищный вопрос с мёртвой точки сдвинуть. Глядишь, и не выгонит тогда тебя твоя Маринка!

Зря обнадёжил авансом, но уж больно не хотелось мне отпускать товарища в таком, слишком уж паскудном настроении.

— Но ты особо не вибрируй, шанс совсем невелик!

Попрощавшись с суетно и вдруг заволновавшимся сослуживцем, я пошел домой. День сегодня, как впрочем и почти все иные прежние, был не шибко спокойным и радостным.

Квартира меня встретила непривычной уже тишиной. Квартирующая у меня беспризорница, судя по всему, переволновавшись от глобальных покупок и от беседы с Гриненко, уже спала. Разувшись, я пошел выключить свет на кухне.

Урюпинская Лиза была там. Она сидела за столом и настроение у неё, без всякого сомненья, было намного хуже стасовского.

— Ты чего, Федул, губы надул? — легонько щелкнул я её по носу.

Шустрая в таких случаях девица, на этот раз уворачиваться не стала. Из её глаз потекли крупные и совсем недетские слёзы.

— Ты меня в приёмник сдашь? — повернулась она ко мне окаменевшим лицом.

Мне вдруг стало не по себе. Мало того, что девка, так она еще и сопливая девка. А еще у неё умерла мать и еще она одна на всём белом свете.

— Ты, Лизавета, вроде бы уже взрослая, — я поднял её со стула и сел на него сам, усадив девчонку к себе на колени, — Здоровая и красивая девка вымахала, а при всем этом великолепии, дура дурой!

— Почему дура? — шмыгнув носом и не особо обидевшись, вылупилась на меня Лиза.

— Да потому что самые, что ни на есть, дурацкие глупости говоришь! Да еще с таким серьёзным видом и даже со слезами!

Я вытер тыльной стороной ладони ей мокрые ресницы и щеки. Пельменница сидела смирно и не дергалась.

— Я тебе уже рассказывал, что в этой квартире тётка моя живёт, помнишь?

Лиза молча кивнула, дав понять, что помнит.

— Она сейчас в отъезде, но летом обязательно вернется. И знаешь, Лизавета, что-то мне подсказывает, что она тебя удочерит. Или увнучит, если такое возможно. Ты, я надеюсь, не против такого поворота в своей судьбе?

Я опять щелкнул по мокрому носу квартирантку. И снова удачно. Но мне показалось, что она не заметила этого и не почувствовала. В любом случае, новых слёз на этот раз уже не последовало.

— А, если не увнучит? — повернула ко мне напряженное лицо Лиза, — Вдруг она не захочет?

— Н-у-у.. Маловероятно, конечно. Но, если не захочет, тогда мне самому придётся тебя усестрить! — вздохнул я обреченно, — Иначе ты меня опять как-нибудь без пельменей оставишь!

— Нет, пусть лучше уж она меня увнучит! — рассудительно решила грустная урюпчанка, — Ну какой из тебя брат?! Сплошное недоразумение!

— Чего это? — развернул я к себе лицом нахальную девицу, — А ты не слишком офигела, Лизавета Пантелеймоновна?

— Во-первых, я никакая тебе не Пантелеймоновна! — назидательно ткнула мне в грудь пальцем неблагодарная мерзавка, — А, во-вторых, сам подумай, вот какой ты мне пример подаёшь? Каждый день новую кралю домой приводишь! Самому-то не стыдно? А еще советский милиционер!

Слёзы на воспылавших сиротских щеках моментально испарились. И я вдруг понял, что обличающая меня в разврате малолетка, совсем не шутит. Всерьёз клеймит!

Н-да… Ну, не идиот ли ты, лейтенант Корнеев? Самый настоящий, дважды контуженный идиот. Не жилось ведь дураку спокойно, пригрел на груди персонального замполита из полиции нравов!

— Чего расселась? — почти утратив сострадание, ссадил я с колен стремительно созревающую, но пока еще недостаточно откормленную стерву, — Ну-ка, быстро ноги мыть и спать! И, чтобы завтра нормальную еду приготовила, надоела уже сухомятка! — вытянув из лопатника две красненьких, я положил их на стол. — Продуктов купишь! И обновки свои заодно обкатаешь. Ключи я тебе оставлю, но долго по улице не шатайся! Если ты уже побывала в приёмнике, то снова могут забрать! Тебя ведь там фотографировали? — посмурневшая, а значит, впечатлившаяся моими инсинуациями Лиза неохотно кивнула.

В реальность своего предостережения относительно приёмника я, конечно же, не верил. В шмотках, в которые завтра вырядится Лиза, в детприёмник не забирают. А вот ограбить в подворотне могут запросто. Слишком уж вызывающе и антисоветски она будет в них выглядеть. Ибо советские люди в булочную, нацепив на себя две, а то и все три зарплаты среднестатистического строителя коммунизма, не ходят. Особливо, пребывая в таких юных летах. Город хоть и областной, но всё равно до Москвы зажиточностью своего населения не дотягивает. Там-то детей и внуков дипломатов, и прочих партийных чинуш, хоть пруд пруди.