Шофер. Назад в СССР. Том 2

* * *

— Эй! Ты как туда залез⁈ — Услышал я чей-то мужской голос, прозвучавший где-то за конторкой.

Заинтересовавшись, я пошел на крик.

— Ну так слазь! Чего ты⁈

— Сейчас! Сейчас слезу! — Пищал мальчишеский голосок, — только не смотрите!

Оказалось, было это вот что. У края мехтока, за большим бетонным забором стояла высоченная старая абрикоса. Ее бугристый ствол возвышался над верхушкой оградительных плит. Зеленая крона раздалась в разные стороны. Желтели везде промеж листьев многочисленные не совсем спелые еще плоды. А кое-что на ней, среди зеленого, краснело и чернело.

У забора собралась небольшая группка зевак, в основном колхозники: несколько женщин и девушек, двое мужичков. Все стояли, задрав головы кверху.

— Чего у вас тут? — Приблизился я.

— Да вон, — кивнул вверх сгорбившийся старичок в пиджаке и с седой редкой бородкой, — залез, а как в обратную слезать не хочить.

— А может, он не может, — сказала дородная колхозница в светлой от солнца косынке и платьице с повязанным поверх фартуком с цветочками, — залез, бедненький. А слезть не знает как. Совсем что твой котенок.

— И ничего я не не знаю! — Донеслось сверху.

Я глянул на голос. Там, на большой сучковатой ветке, отставшей от основного ствола, лежал, обхватив ее руками и ногами мальчонка лет восьми. Это он краснел рубашечкой и чернел брючками меж зеленых листьев. Светлокожая, но чумазая его мордашка смотрела вниз, на нас. Видно было, что прижался он к ветке до белых пальцев. Но вот выражение лица старался держать невозмутимым как так и надо. Висел он высоко. Не меньше пяти метров над землею, а то и все семь.

— Чего ты, — крикнул я, — там делаешь-то?

— Абрикосы ем, — крикнул он вниз, стараясь держать голос молодцом, чтоб тот не дрожал.

— И как, вкусные? — Я хмыкнул.

— Дак рано ешо, — возразил дед, потирая шею, — абрикос, он жиж не поспел совсем.

— Вкусные, — буркнул паренек уже тише.

— Ты слезай давай, — вклинилась колхозница лет пятидесяти, — упадешь же! Убъесся!

— Не убьюсь, — Гундосо сказал парень, и с трудом, прижавшись к ветке сильнее, вытер нос об плече.

— А коль уж вкусные, — закричал я, — скинь-ка одну, я попробую!

Парень замешкался, заводил головой туда-сюда, ища, где поближе есть абрикосы. И там правда были абрикосы, вот только видно было, что боялся он их доставать.

— Так, ладно, — я скрестил руки на груди, — застрял, значит?

— Ничего не застрял! — Возразил яростно мальчуган.

— Ну так слезай.

— Слезу! Когда захочу! А пока… пока не хочу!

— Мда, — я рассмеялся, — вот как. Тогда хоть скажи, а ты чей? Как звать?

— Владимирович я! — Крикнул он в ответ, — Александр!

— А по фамилии?

— Ну… Беляев.

— Вовки Беляева сынок, значить, — шепнула полная женщина, — знаю я его. Тракторист енто.

— Я так понял, на току он сейчас, — спросил я.

— Угу, — она кивнула.

— Ну что ж, Владимирович Александр Беляев, — хмыкнул я, — значит, ты там, по собственной воле сидишь и можешь слезть в любой момент?

— Конечно, могу! — Ответил паренек гордо, — только не хочу.

— Угу.

— Вреть, — сказала пожилая колхозница вполголоса, — стесняется, что остался на ентом дереве такой бессильный.

— А ты давай, малой, — Закричал дедок, — как залез, точно так же только в обратную сторону!

— Я знаю! — Крикнул мальчик, — только не хочу!

— Если вы знаете, — обернулся я к полной женщине, — кто егошний папка, позовите. Тут дело серьезное. Парень небось только сегодня понял, что боится высоты.

— Угу, — женщина кивнула и собралась уже было уходить.

— Не! Не надо папку! — Вдруг закричал мальчишка, — не надо!

— Это почему ж? — Спросил я.

— Заругает, что на ветку залез. Что так высоко сижу.

— Так слезь! Тогда не заругает!

Мальчик помялся, легонько пошевелился на ветке. Обернулся к стволу. Даже попытался проползти немножко назад, но замер.

— Нет, — сказал он очень горько, — не могу.

— Застрял, значит?

— Застрял, — признал мальчуган очевидное.

— Ну тогда надо тебя снимать. Не будешь же ты тут висеть до самой ночи.

— И как снимать? Может кто полезить за ним? — Спросила полненькая женщина.

— Неа, — я отрицательно покачал головой, — ветка на которой он сидит и одного то взрослого может не выдержать. Не говоря уж о взрослом с ребенком.

— И чего делать-то нам? — Спросил дедок, глядя на меня своими мутными глазками, — не бросишь жиж его тута одного.

— Не бросишь, — я поджал губы, — слушай, Саня, — Крикнул я пареньку, — а папка твой кто? Тракторист?

— Угу.

— И трактор у него с таким большим ковшом, которым грузят зерно в машины, да подгребают?

— Угу. С ковшом.

— Ну и отлично. Тогда уж посиди-ка тут. А я пойду его скликаю.

— Нет! Не надо папку! — Испуганно пискнул мальчик.

— Да ты не боись! Я его уговорю, чтобы он тебя не ругал!

Мальчик помолчал. Видимо, взвешивал все за и против. Потом выдал:

— Честное слово, что уговорите⁈

— Честное-пречестное!

— А чего будете со мной делать?

— Ну вот смотри, Санек, — ответил я, — ты на тракторе катался?

— Конечно! — Не без гордости ответил он.

— А в ковше? Катался?

Парень посмотрел на меня пристально. Глаза его, в которых поблескивал страх, на миг загорелись другим чувством — интересом.

— Не-а.

— Ну вот и покатаешься. Все пацаны тебе завидовать будут.

— Они ж не увидят! — Отозвался мальчишка.

— А я, если что, — рассмеялся я, — им подтвержу. Всегда по этому поводу сможешь ты ко мне обратиться!

— Ну… ну хорошо… — согласился наконец мальчик, — если так слезть, то так я согласен. Так еще и лучше будет.

— Ну и хорошо, — ответил я и обратился к дородной женщине, — Где вы видели его отца?

— Так где и остальные трактористы сейчас, — пожала она пухлыми плечами, — на обеде. Вон там, у зава. Стоят в тенечке.

Тогда я пошел к заву. А там и действительно, стояли в рядок несколько тракторов. Возле них, в тени собственных машин сидели трактористы. Было их пятеро.

— Здоров мужики, — приблизился я, — мне Владимира Беляева надо.

Трактористы, что как раз в этот момент обедали тем, что жёны да матери им пособрали, подняли грубые лица на меня.

— Ну я Беляев, — сказал хрипловато именно тот тракторист, которого я когда-то пьяного облил из ведра, — а я тебя помню, — сузил он глаза, перекладывая папиросу в другой уголок рта. Потом посмотрел очень недобро, — чего надо?