Вторая жизнь Арсения Коренева

— А ещё массаж, — добавил я, не желая упускать инициативу. — Сейчас попаримся — и я вами займусь.

— Этот может, — одобрительно кивнул в мою сторону председатель. — Я его не успел в село привезти, так он уже одного нашего с того света вытащил… Ну что, второй заход?

Мы снова завалились в парную, которую как раз освободила вторая смена. Попивший в паузе между заходами кваску Гриня со свежими силами кинулся нас оприходовать, а мы стонали от наслаждения под его фирменными, какой-то особой просушки вениками.

Ну а дальше пробил мой час! Помимо комнаты отдыха была ещё маленькая комнатушка типа подсобки, куда я затащил лавку и на которую уложил Гришина. Под живот тот положил выданное Груней шерстяное одеяло, чтобы не так жёстко лежать было.

Что ж, приступим! Для начала делаю общий массаж спины, во время которого Октябрь Васильевич покряхтывает и постанывает.

— А теперь, — говорю, — будет щадящий массаж, по акупунктурным точкам.

Чем больше непонятных терминов — тем больше доверия специалисту. И так, под шумок, я активирую браслет и, не спеша двигая правой ладонью по нижней части спины, диагностирую состояние поясничного отдела. «Паутинки» тянутся за ладонью, и я закрытыми глазами вижу небольшое пульсирующее пятно на месте растяжения связки. Тут понятно, по идее пациенту нужен покой и применение лекарственных препаратов. Но я почему-то был уверен, что покой — это не про Гришина. Так что попытаемся устранить проблему прямо сейчас.

Я перестал водить ладонью по пояснице, просто чуть надавил, сказав, вернее, прошептав:

— Не шевелитесь.

Наверное, на возвращение связки в нормальное состояние у меня ушло минут пять, я даже не успел окунуться в облачное безвременье. А так если вспомнить, как начинал, то и когда маме пальцы лечил, и тёте Зине, то течение времени я переставал ощущать почти сразу. Расту, не иначе, преодолевая очередной уровень сложности, как герой компьютерной игры.

— Тепло, — прокомментировал негромко Гришин.

— Это нормально, — ответил я. — Сейчас я промассирую следующую точку, под левой лопаткой. Тоже будет тепло, не обращайте на это внимания, лежите смирно.

Ух ты, а сердечко-то какое изношенное… Я про себя цокнул языком, обозревая печальную картину и невольно морщась от проникнувшей в мою грудную клетку потягивающей боли. Как он с этим живёт⁈

Существует два вида сердечной недостаточности: с систолической и диастолической дисфункцией миокарда. В первом случае стенки сердца растягиваются, и сердечная мышца не способна вытолкнуть в сосуды достаточное количество крови. Во втором — стенки сердца становятся жесткими и не могут растянуться, чтобы в сердце вошло достаточное количество крови. В данном случае благодаря своим «паутинкам» я увидел как раз второй вариант.

Неудивительно, что обладателю этого потрёпанного жизнью и вредными привычками в виде сигарет и кофе органу осталось так недолго. По пятилетней выживаемости сердечная недостаточностью сопоставима с онкологией. Да он в любой момент может склеить ласты — прошу прощения за мой французский.

Впрочем, а что я ещё ожидал увидеть, зная, какой образ жизни ведёт Октябрь Васильевич? То-то и оно! Тут ещё и сосуды надо бы омолодить, иначе от омоложения одной только сердечной мышцы толку особого не будет.

Да-а, работа предстоит нелёгкая, но, надеюсь, всё же не такая энергозатратная, как полное омоложение, что я проделал на матушке и после чего пару дней лежал ничком. Кстати, может, кажется или в самом деле, но в последнее время такое чувство, что чем больше я исцеляю — тем меньше после этого восстанавливаюсь. Как это связано?

Вот тут я всё же потерял счёт времени. Да ещё отвлекала неудобная поза — приходилось стоять в полупоклоне и стараться не потерять равновесие. Но дело шло, сначала я прокачал сердечную мышцу, а затем и до сосудов добрался. Омоложение шло автоматом, я в данный момент представлял собой лишь аккумулятор, из которого кто-то (кто?) перекачивал энергию в чужой организм. Но я сам этого захотел, теперь уж поздно, как говорится, пить «Боржоми».

И вот наконец тренькнул долгожданный звоночек! Я буквально рухнул на услужливо подставленный Гриней стул — ка кон только успел подсуетиться… Пот по мне стекал градом, впору было заново устраивать водные процедуры. Но пока мне было не до того. Ещё и мутило, почему-то при виде бутылки со спиртным желудок скрутило спазмом. Ничего не объясняя, я рванул к выходу и, добежав до угла бани, как следует проблевался.

На довольно свежем воздухе мне слегка похорошело. Тут как раз и остальные, включая Гришина, подтянулись, узнать, что это со мной, нужна ли помощь… Я вяло отмахнулся:

— Всё нормально, это я чем-то траванулся, видать.

— Когда уж успел-то, Арсений Ильич? — удивился Фёдор Кузьмич. — Вроде ещё и за стол не садились.

— Да я перед баней дома перекусил бутербродом с салом, и сдуру молоком запил. Вот, видно, одно на другое и наложилось. Впредь умнее буду.

— Да, это ты дал маху, — посочувствовал председатель. — Ну сейчас-то полегчало? Посидишь с нами за столом или ты на еду смотреть не можешь?

— Не знаю, давайте попробую.

На еду я смотреть мог, хотя слабость всё ещё испытывал, и думаю, денёк точно надо будет полежать, отпроситься на завтра у Ряжской. Но меня прежде всего интересовало самочувствие Гришина. Тот не уставал восхищаться, насколько ему стало легче после то ли бани, то ли моего удивительного массажа.

— Такое ощущение, что сбросил лет… Лет двадцать точно. Скажу по секрету, в последние годы сердечко пошаливало, постоянно какое-то давление в груди испытывал, а тут — не поверите — прямо вот отпустило! Как так может быть?

— Это всё баня, — гнул свою линию Байбаков, наливая по первой себе, Гришину и мне, тогда как Гриня куда-то исчез. — Как правильно заметил Арсений Ильич, она весь организм оздоравливает.

Я скромно помалкивал. Пусть расхваливает баню, но я-то знаю, кто вылечил не только растяжение в поясничном отделе, но и — самое главное — восстановление эластичности сердечной мышцы, которой без моего вмешательства оставалось трудиться всего-то 5 лет. Ну и сосуды тоже, уж мне ли не знать, как важна их эластичность.

— Вы, главное, бросайте курить и поменьше кофе употребляйте, — сказал я Гришину. — А то эффект долго не продлится.

— Арсений Ильич, вы от меня требуете невозможного… Хотя не вы первый мне об этом говорите. И в самом деле, надо что-то с этим делать.

Самогонка была знатной, первый тост был за знакомство с Октябрём Васильевичем и долгую дружбу с ним и его хором. Правда, я самогонку чуть пригубил. Зато с удовольствием закусил маленьким хрустящим огурчиком, а потом ещё и маринованную помидорку употребил. Подумал — и потянулся вилкой за грибочком. Меня уже практически не мутило, а аппетит понемногу возвращался.

Закусив, мои собутыльники закурили. Фёдор Кузьмич достал из кармана пиджака пачку «Беломора», извлёк папиросу, дунул в гильзу, смял её гармошкой и сунул в зубы. Чиркнув спичкой, закурил. Олейник тоже закурил, но «Приму», а Кузькин, как и я, оказался некурящим. Глядя на Байбакова и парторга, Гришин тоже потянулся к пиджаку, достал початую пачку «Opal». Дыма от этой троицы было изрядно, хорошо хоть он уходил в открытую форточку.

Между тем Байбаков рассказывал о своём колхозе, а Гришин — о своём хоре. Вспоминал, как с песней «18 лет» выступали к Кремле перед Хрущёвым.

— 61-й год, нас приглашают выступить на сцене Кремлевского дворца съездов. Выступали на том концерте Хор Пятницкого, ансамбль песни и пляски Моисеева, ансамбль Александрова, солисты Большого театра… В правительственной ложе Никита Хрущев, Фурцева, члены Политбюро. А Пензу представлял нах русский народный хор. Изначально мы должны были петь песню о Ленине, но режиссер Игорь Туманов рискнул включить в программу в последний момент композицию «18 лет» на мою музыку и слова Застрожного. И вот совсем молоденькая Вера Аношина вместе с хором исполнила песню — и в зале гробовая тишина! Режиссер хватается за голову, я сам за кулисами чуть сознание не потерял, у Застрожного волосы дыбом. Ну, думаем, такой провал! Уже на сцену выдвинулся ансамбль танцоров лезгинки, и тут… Просто шквал аплодисментов. Более того, зал аплодировал стоя, что на концертах такого уровня было немыслимо. Такое случалось только на финальной песне, славящей Ленина и партию. Встал Хрущев, встала Фурцева со слезами на глазах. Зал требовал исполнить песню на бис. Лезгин остановили, наш хор Гришина вернули на сцену, и Аношина вновь запела: «За рекой, за лесом солнышко садится, что-то мне, подружки, дома не сидится…» А после концерта Веру, меня и Застрожного пригласили в правительственную ложу. Заходим, а там для первых лиц государства стол накрыт, и выходит уже такой раскрасневшийся Никита Сергеевич с Фурцевой. Мы вперед подтолкнули Аношину. Хрущёв её спрашивает: «Откуда ты, такая красавица?». «Из Пензы». «А работаешь ты там где?» «На маяке». Пауза… Никита Сергеевич почесал лысину и говорит: «А что, Пенза у нас разве на море находится?» Ему помощники наперебой подсказывают: «Нет там моря». И он спрашивает: «А на каком же ты маяке работаешь?» «Так на фабрике 'Маяк революции», — простодушно отвечает Аношина.

Байбаков и Олейник заржал аки кони, я тоже не смог сдержать смеха. Кузькин захихикал, а Гришин просто улыбался своему рассказу. Эту историю я не слышал, и тем ценнее она, что рассказана из первых уст. А после второй стопки Байбаков затянул:

— На ре-е-чке, на ре-е-чке, та то-ом бережо-о-чке, мыла Марусенька белые ножки…

Мы с Гришиным присоединились, получилось душевно. И когда закончили исполнение, как-то под настроение я негромко запел:

— Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня…

Голос у меня, конечно, не такой мощный, как у Кузьмича, но если тихо — то могу исполнить очень душевно. Да и песня хорошая. В целом к «Любэ» я отношусь ровно, однако некоторые вещи, такие вот грустно-лирические, заставляют что-то сжиматься внутри, там, где, наверное, у человека должна находиться душа. И, судя по лицам сидящих за столом, их тоже проняло. Когда я закончил петь, Октябрь Васильевич после некоторой паузы спросил:

— А что это за песня? Я её никогда раньше не слышал.

Вот же засада… Понятно, не скажешь, что эта песня будет написана через двадцать с лишним лет. Ну то есть альбом выйдет, кажется, в 2000-м году, а песня, может, была написана намного раньше[25].

Мелькнула мысль заявить, что это народное творчество, что слышал где-то и запомнил… Но тут словно чёрт меня за язык дёрнул, и я, скромно потупясь, выдал:

— Да вот, как-то нашло вдохновение, и само собой сочинилось.

— Однако… Вещь-то, скажу вам честно, талантливая. И много у вас таких песен?

— Ну, есть ещё пара-тройка в том же роде. Меня больше на лирику тянет.

— А можете их тоже спеть?

— Ну, почему бы и нет…

И я спел. Сначала «Отчего так в России берёзы шумят», затем «Выйду ночью в поле с конём», а напоследок «Ты неси меня, река…». Последняя вообще мне больше всего нравилась из песен в исполнении Расторгуева. В любом случае, эти композиции зашли слушателям так же здорово, как и первая.