Вторая жизнь Арсения Коренева

Глава 4

Лежит… Хотя что я ещё ожидал увидеть? Пляшущего гопак Паршина с торчавшей изо рта трубкой? Трубка торчит, а Паршин лежит. Лежит в коме. Та же картина, что и позавчера, только щетина подросла. Интересно, кто-нибудь его бреет?

Три соседние койки аккуратно заправлены. Палата четырёхместная, а реанимационное мероприятия, получается, требуются одному на всю больницу. Да и тот скоро тоже освободит свою койку. Только выпишут его не в терапию, а в морг, а потом уж и на кладбище.

Если, конечно, у меня ничего не получится. Опыт использования ДАРа у меня не слишком большой, пока только пользовал маму да тётку. Ну и собачонку. С другой стороны, абсолютное здоровье — это вам не хухры-мухры, это был хороший такой экзамен и для меня, и для подарка Рафаила, который мы оба выдержали с честью. Во всяком случае, хотелось в это верить, поглядим, как будет у матушки со здоровьем дальше.

А пока желательно не затягивать — свалить мне отсюда нужно до появления заведующего отделением. Иначе всё может закончиться скандалом, вплоть до докладной Настину, а там ещё неизвестно, какой будет его реакция на моё самоуправство. Могу запросто вылететь из интернов. Хотя и дежурная сестра может проболтаться своему заведующему, мол, приходил тут интерн… Но отступать уже поздно, надо дело делать.

Я встаю в изголовье, бросая взгляд на дверь с непременным мутно-волнистым стеклом, за которым не наблюдается никакого движения, прикладываю правую ладонь на короткостриженую голову, пальцами левой руки сжимаю запястье правой, активируя браслет.

«У меня всё получится, у меня всё получится» — повторяю я про себя словно мантру под ритмичный звук помпы, качающую дыхательную смесь в лёгкие пациента. Почему бы и нет, если получилось — во всяком случае я верю в это — излечить у мамы не только ревматоидный артрит, но и…

— Х-х-х-р-р-р…

Я непроизвольно дёргаюсь, отпрянув от захрипевшего больного. Но, похоже, это всего лишь какой-то непроизвольный спазм, возможно, из-за трубки в горле. Ладно, если такое ещё повторится, постараюсь не обращать внимания.

Снова кладу ладонь на голову. Закрыв глаза, сосредотачиваюсь, мысленным взором вижу под черепной коробкой мозговую оболочку, изменившую цвет под влиянием пропитавших её патогенных бактерий на желтовато-зелёный. Менингококки или пневмококки? В общем-то, неважно, моя задача — уничтожить инфекцию, выжечь её из мозга калёным железом.

Короткие «паутинки» от моей ладони и пальцев прорастают сквозь черепную коробку, проникают в поражённые ткани, растекаясь вглубь и в стороны. Я испытываю слабые симптомы гнойного менингита, у меня слегка повышается температура тела, нарастает головная боль, появляется тошнота. Но я готов к этому, и просто делаю свою работу.

Чувствую, как по многочисленным «паутинкам» в лежащего передо мной человека перетекает моя жизненная энергия. Хватит ли её для того, чтобы изничтожить всю эту гнилую микрофауну, прежде чем она окончательно иссякнет?

Я стараюсь не думать о том, что могу и сам умереть, если жизненная энергия покинет меня полностью. Хоть об этом и не упоминалось в «Руководстве», но логика подсказывала, что, если я иссякну, то мой организм может этого и не пережить.

Время для меня перестаёт течь, я застываю в нём, словно комар в капле смолы. Для меня всё в этом мире, в этой Вселенной перестало существовать, я как робот, методично, сантиметр за сантиметром освобождаю мозговую оболочку этого работяги, примерного мужа и отца Паршина, от проникшей в неё мерзости.

Когда же поток энергии прекращается, «паутинки» гаснут и исчезают. Что, всё⁈ Ощущение, что за это время вообще не сделал ни одного вдоха-выдоха. Я едва поднимаю будто налившиеся свинцом веки, и тут же чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. То ли настоящая, то ли всё ещё отзвук болезни пациента, от которой я его, надеюсь, успешно избавил. Успеваю схватить стоявшую под кроватью утку, в которую тут же выблевываю весь свой завтрак.

А ещё несколько секунд спустя периферийным зрением вижу, как распахивается дверь, и кто-то в белом влетает в помещение.

— Арсений Ильич, что с вами⁈ — слышу я встревоженный голос медсестры. — Вам плохо?

— Прошу прощения.

Голос какой-то сиплый… Ну да, связки от рвотного рефлекса словно наждаком продрало. Я вытираю носовым платком выступившую на лбу испарину, а затем и губы. Во рту будто кошки нагадили.

— Наверное, на завтрак съел что-то не то.

Паршин лежал неподвижно, грудь его под попискивание датчиков и шум качающей смесь помпы едва заметно вздымалась, так и не поймёшь, получилось у меня что-нибудь или это всё было плодом моего больного воображения… Вообще создавалось ощущение, что он просто спал, хотя с виду вроде бы ничего не изменилось.

Мне же было реально хреново. Ноги и руки дрожат, как у алкаша, не нашедшего чем опохмелиться, а тошнота снова подступает к горлу, хотя блевать могу теперь только, наверное, желчью.

— Пойду я, наверное, — сиплю я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть. — Только сначала утку в туалете ополосну.

— Да идите уж, сама ополосну, — машет рукой медсестра. — И так вон на ногах едва держитесь. Может, вам угольку активированного дать? У меня есть.

— Да не нужно, само пройдёт… Вы уж не говорите Анатолию Борисовичу про мой конфуз, хорошо? А лучше вообще не говорите, что я приходил.

— Ну смотрите, не хотите — не скажу. Тогда уж бегите, а то Зобов с минуты на минуты прийти должен. Вы же обещали вроде быстро управиться, а сами пробыли тут чуть не полчаса.

Гляди-ка, а я и не заметил, как время пролетело. Вот уж действительно, впал в прострацию, или, вернее, в целительский транс. Преисполненный благодарности и пообещав плитку шоколада, я на всё ещё нетвёрдых ногах покидаю реанимационное отделение.

Моё состояние не укрывается от коллег.

— Какой-то ты, Арсений, бледный весь, — с тревогой заявляет пышногрудая блондинка Лариса Офицерова. — Часом не заболел?

Я повторяю легенду с чем-то нехорошим, съеденным на завтрак, после чего оказываюсь засыпан советами, что нужно делать. В итоге вскоре информация доходит до Штейнберга, который устраивает настоящий допрос, советуется при мне по телефону с заведующим инфекционным отделением Марией Борисовной Красных, после чего заставляет меня всё же выпить две таблетки активированного угля и таблетку левометицина, а затем отправляет домой с советом соблюдать диету.

— Если к завтрашнему дню не полегчает, то попросите кого-нибудь из соседей вызвать вам «скорую», возможно, придётся полежать в инфекционном отделении, — рекомендует Аркадий Вадимович.

На следующее утро меня всё ещё преследует слабость, и прошу Петра передать Штейнбергу, что, скорее всего, появлюсь на работе завтра. И «скорую» вызывать не буду, так как тошнота прошла, но общая слабость ещё сохраняется. После чего с чувством выполненного долга весь день лежу и читаю одолженную у Прокофьевых беллетристику. К вечеру появляется аппетит, а ещё сутки спустя чувствую себя более-менее сносно, а есть вообще хочется неимоверно. Как и предупреждало «Руководство», энергия восстанавливалась не только благодаря сну, но и потребляемой организмом еде. На завтрак сварил макарон с тушёнкой, да ещё и обжарил, полил парой яиц, и всё это роскошество схомячил за один присест. Затем чай с пряниками, и в компании Петра отправляюсь в больницу.

Штейнберг первым делом поинтересовался моим самочувствием, я сказал, что готов горы свернуть, на что тот удовлетворённо хмыкнул. И рассказал, что вчера на планёрке у Настина своего рода событием стало выступление Зобов с докладом, что Паршину стало намного легче. Больной пришёл в сознание и может дышать самостоятельно. Настин заявил, что грамотное лечение принесло свои плоды. А я думаю, что, если бы не чудодейственный браслет Рафаила, то ещё несколько дней — и Паршина отправили бы в патологоанатомической отделение, где ему вскрыли бы черепную коробку для гистологического исследования поражённых бактериями тканей.

Далее уже в кулуарных беседах удалось узнать следующее. Полностью пришедший в себя Паршин заявил, что, находясь в бессознательном состоянии, видел ангела, который спустился с небес и стал гладить его по голове, после чего та перестала болеть, а он очнулся и понял, что не может пошевелиться, а во рту у него находится посторонний предмет, что сразу вызвало рвотный рефлекс. По счастью, рядом оказалась медсестра, а то ещё неизвестно, чем бы всё закончилось.

Выяснил, что Паршину сделали люмбальную пункцию, оказалось, что ликвор прозрачный. Ну, собственно, иного результата я и не ожидал. Конечно, праздновать полную победу было ещё рано, так как дальше потребуется длительный процесс восстановления. Последствия после менингита ещё как минимум год будут давать о себе знать. Это если спаек не образуется и без эпилепсии обойдется, а также повышения черепно-мозгового давления. Но в любом случае летальный исход Паршину уже не грозил так явно, как это было до моего сеанса исцеления.

Естественно, все лавры — ну или почти все — достались Зобову, который уверял, что болезнь удалось одолеть правильно подобранной методике лечения. Честно сказать, слегка поддушивало желание заявить во всеуслышание, что на самом деле спас больного простой интерн Арсений Коренев, но, конечно же, я такой глупостью заниматься не стал. Во-первых, я пока не собирался раскрывать тот факт, что мне кем-то свыше дарована необычная способность. Этот дар я буду хранить в тайне столь долго, сколь это вообще будет возможно. А во-вторых, даже если бы я и рискнул признаться, никто бы мне и не поверил. В любом случае, если я решу настаивать на своём, отделение психиатрии будет мне обеспечено. В нашей больнице такого нет, но в областном центре клиника для душевнобольных имеется, не считая психоневрологических интернатов в разных уголках Сурского края. Найдут куда пристроить спятившего интерна.

На душевном подъёме я отработал до 16 часов с перерывом на обед, во время которого пил чай с ванильными сухарями, изображая диету, хотя хотелось сожрать как минимум тарелку пельменей со сметаной. Хотел было задержаться, дописывая историю болезни поступившего утром пациента, но Штейнберг в приказном порядке отправил меня домой. Мол, нечего, завтра допишешь, никуда твой больной со своим хроническим панкреатитом не денется, тем более что анализы у него возьмут завтра утром натощак, а ночью за ним присмотрит дежурный врач.

И вновь я улёгся в постель пораньше, а утром встал, окончательно наполненный силой и здоровьем. Ну а что, думал я, обливаясь во дворе холодной водой из эмалированного ведра, организм молодой, восстанавливается быстро. Будь мне мои 70 с хвостиком, ещё неизвестно, как я сам бы пережил такое вот исцеление. Может, и не пережил бы.

Окончательно восстановив своё физическое здоровье, стал думать, как, не привлекая внимания, подлечить своих пациентов из терапевтического отделения. Если уж у меня с лежавшим при смерти Паршиным сладилось, то с пациентами, имевшими вполне реальные перспективы на выздоровление, по-любому должно получиться.

Решил попытать счастья на пациентке, которая была направлена из поликлиники с желчнокаменной болезнью. Женщину мучают периодические сильные боли в эпигастрии с иррадиацией в правое подреберье. И сейчас её лечащий врач Виктор Витальевич Киселёв решал вопрос, лечить её в терапии или направлять в хирургию на удаление желчного пузыря.