Крымская война. Попутчики

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

16-е сентября 1854 г.

Гидрокрейсер «Алмаз»

лейтенант Реймонд фон Эссен

- Ну и кто вы есть после этого? Армеуты, папуасы, колец в носах не хватает! Ну ладно, дома безобразили - могу понять, хотя тоже свинячество. Но здесь-то, перед предками - как вам только не совестно? Вот ты, Кобылин, скажи - как тебя, храпоидола, после такого земля носит?

Летнаб, переминался с ноги на ногу. Он старался изобразить крайнюю степень раскаяния, но безуспешно - мешала скошенная на сторону физиономия. Глаз затек, почернел, нос увеличился по крайней мере, вдвое, бровь, залепленная пластырем, набрякла над почерневшим веком. Правую руку, с разбитыми костяшками и опухшим запястьем, Кобылин держал на отлете.

- И какой из тебя наблюдатель? Нам, может, завтра лететь, а что ты таким глазом разглядишь? А ты, Рубахин, не прячься, покажись! Или думаешь, забыл о тебе? Нет, мер-р-рзавец, не забыл! А что рожа у тебя меньше расквашена - так это, знаешь ли, и поправить недолго!

Моторист, прятавшийся от начальственного гнева за широкой спиной летнаба, только икнул. Он, разумеется, не верил, что Эссен прибегнет к мордобитию. Не принято это: выбранить, упечь на гауптвахту, но чтобы в рыло - ни-ни. Не крупа пехотная, не матросики, - авиаторы, белая кость!

Вина этих двоих была очевидна, даже по либеральным меркам, принятым в авиаотряде. Накануне, когда офицеры в очередной раз отправились на корниловский флагман, летнаб с мотористом отправились в город. Требовалось проследить за тем, как в кузнице военного порта изготавливают опытовую партию флешетт (заказы на них с утра распихивали по всему городу). Кузнецы Севастополя, забросив все дела, перековывали подковные гвозди и строительные костыли в грубые стрелки, которым предстояло пролиться смертоносным дождем на головы французов, турок, англичан, сардинцев. Рубахину с Кобылиным доводилось видеть флешетты фабричного изготовления еще на той войне, а летнаб не раз сбрасывал их стрелки на головы турок.

Работа в портовой кузне спорилась, флотский унтер, приставленный следить за заказом, в подгоняльщиках не нуждался. Придравшись для порядку, к какой-то ерунде, Кобылин с Рубахиным отправились на следующий «объект» - в мастерские крепостной артиллерии, расположенные водном из фортов.

Если бы, отправляясь в командировку, авиаторы надели обычную форму - кожаные куртки-регланы, фуражки английского образца, английские же башмаки с кожаными крагами и галифе - глядишь, и обошлось бы. Уж очень отличался этот облик от привычного вида гарнизонных солдат и матросов. В Севастополе каждая собака знала о гостях из грядущего, и ни один патруль не посмел бы их тронуть. Но Зарин, отправляя команды в город, не желал, чтобы те стали предметом повышенного внимания. А потому, мотористы и летнабы, в массе своей, состоявшие в унтер-офицерских чинах (Кобылин с Рубахиным, к примеру, носили лычки мотористов первой статьи), одевались поскромнее - в робы и форменки. Они и в таком виде отличались от местных, но все же, разница не так бросалась в глаза. И все бы ничего, если бы «командированные» не собрались отдохнуть от трудов самым что ни на есть российским способом...

Фон Эссен с Корниловием после совещания съехали на берег. К трем пополудни их ждали в Офицерском Собрании, а пока можно было осмотреть город - за полвека знакомые улицы и бульвары разительно поменяли облик. Удалившись от Графской пристани, офицеры перестали что-то узнавать, лишь по немногим знакомым зданиям догадываясь, куда их занесло.

Но заблудиться им не дали. Десяти минут не прошло, как пролетку нагнал верхоконный казак.

- Так что, ваши буянют! В кабаке заперлись, патрулю морды понабивали, грозят стрелить, ежели кто к ним сунется! Вы бы их вразумили, вашбродия, пока до беды не дошло!

До беды и правда оставалось совсем недалеко. За полквартала от места происшествия Эссен услышал сухие, резкие щелчки. Он похолодел, живо представив заваленную телами улицу, и пьяного Кобылина, стреляющего по бегущим.

По счастью, летнаб палил в белый свет, как в копеечку, имея задачей не душегубство, а приведение неприятеля в страх Божий. В роли супостата выступал патруль в составе четверых матросиков и седоусого боцмана с линейного корабля «Париж». Морячки попытались изложить офицерам подробности происшествия, но Эссен только отмахнулся. Кобылин, узнав голос командира, пальбу прекратил, отчинил дверь и появился на пороге разгромленного заведения во всем великолепии - форменка разорвана до пупа, физиономия в крови, в руке - дымящийся пистолет. За спины летнаба виднелся Рубахин с кочергой.

История оказалась самой что ни на есть простой. Употребив по две кружки пива, догнавшись «монополькой» и закусив таранькой, «командированные» собрались было уходить, но Рубахин, разогретый казенным хлебным вином, сцепился с владельцем заведения и, по собственному выражению моториста, «заехал ему прямо в бесстыжую харю». На обидчика набросились половые и оказавшиеся рядом кумовья избитого - матросы с фрегата «Сизополь». Виду подавляющего численного перевеса неприятеля (все же не французы какие, или итальяшки - российские матросы, а с ними в кабацкой драке шутки плохи!), Кобылин прибег к крайнему средству - вытащил «парабеллум» и принялся палить в потолок. Противник немедленно отступил, но избитый хозяин позвал на подмогу патруль. Драка вспыхнула с новой силой; дрались уже все со всеми, и Кобылину пришлось выпустить по окнам и полуштофам полный магазин. Это возымело действие - поле боя осталось за авиаторами, а патрульные, оценив безнадежность ситуации, послали за подкреплением.

Эссену нестерпимо хотелось прямо тут же, не сходя с места преступление, раскровенить мерзавцам физиономии. Но сдержался - не хватало еще вытаскивать непутевых унтеров с гарнизонной гауптвахты! Пострадавшим патрульным и хозяину кабака были выданы за обиду наскоро накарябанные расписки на пять рублей каждая; Корнилович поймал извозчика, и они во весь опор понеслись к Графской пристани, где дежурила гичка с крейсера

История этим не закончилась. Доктор Фибих не успел обработать ссадины и раны бузотеров, а к «Алмазу» уже подошел вельбот. Адъютант командира порта передавал распоряжение - отныне нижних чинов и унтер-офицеров «гостей» станут выпускать в город только в сопровождении специально отряженных полицейских чинов. Каковые будут дежурить в караулке на Графской пристани, и как только возникнет надобность - сопроводят в город. Во избежание.

Позор был велик. Тем более, что Зарин и сам понимал: следовало сразу же попросить провожатых, нечего его людям, не знакомым со здешними порядками, напрашиваться на неприятности.

- Ну что, допрыгались, соколики? - продолжал Эссен. - Теперь ахти вам, по срамным девкам да кабакам не побегаете!

Кобылин осторожно шмыгал сломанным носом, Рубахин переминался с ноги на ногу - до того было неловко.

- А вот узнают матросы, из-за кого им теперь, как ворье, под присмотром городовых по городу расхаживать! То-то вас отблагодарят...

Провинившиеся испуганно уставились на лейтенанта. Угроза была нешуточной - виновных в позорище ждала суровая, но заслуженная расправа сотоварищей.

- Да мы, вашбродие, не хотели вовсе! - неуверенно начал Кобылин. Федор честь по чести хотел расплатиться, а тот денег не берет! И вопит, как резаный, будто деньги у нас какие-то... турецкие!

- Так что в точности! - вставил Рубахин. - Я трешницу сую, а он повертел, на свет глянул, да как заголосит - «мошенник, деньги ненастоящие!» А как же они ненастоящие, коли я самолично их у господина ревизора получил? Под роспись? Что мне, терпеть, кады всяка лярва худая срамит?

-А ну-ка, дай сюда свою трешницу! - распорядился Эссен.

Рубахин порылся в кармане и протянул лейтенанту зеленовато-серую с розовым купюру.

Эссен повертел банкноту в руках.

- Болван ты, братец! Оглобля, гузно деревенское, а не авиатор! Смотри, что тут написано?

А что? - не понял моторист. - как надо - так и написано! Что я, трешниц никогда не видел? Да вы не сумлевайтесь, вашбродь, мы и на трешницу-то не нагуляли, все честь-по-чести...

- А ну читай! - взревел фон Эссен.

Рубахин съежился

- Государственный кредитный... - начал он, раздельно выговаривая слова.

- Ниже!

- ...разменивает кредитные биле...

- Еще ниже!

-..Управляющий... вашбродь тут неразборчиво!

- Я те дам «неразборчиво»! - окончательно взъярился фон Эссен. - В самом низу - что написано?

- Так ничего тута нет, тока год значится!

- А какой год, лошак?

- Тыщща девятьсот пятый, вашбродие!

- А тут какой год?

- Верно! - Кобылин хлопнул себя по лбу и скривился от боли в разбитой руке. - Ты, Федька, асигнацию ему дал, а тут таких нет - вот он и полез на рожон!

- Доперло наконец! - буркнул лейтенант. - А я уж боялся, вам окончательно мозги отшибли. Но Арцыбашев хорош - надо было додуматься и выдать такие деньги тем, кто отправляется в город! Непременно с ним побеседую, тоже мне, ревизор... А сами-то куда смотрели?

- Так ить мы не сообразили сразу... - начал оправдываться Рубахин. - Где ж тут дотумкаешь - такой, понимаешь, оборот!

- Должен был дотумкать! - наставительно поднял палец Эссен. - Не пехота, в авиации служишь, а значит живо соображать обязан. Ладно, пошли вон с глаз моих! А ты, Кобылин, ступай-ка снова к доктору Фибиху. Придется замену искать, какой ты наблюдатель с таким глазом?

II

В море возле Одессы.

Ночь, 16-е сентября 1854 г.

капитан-лейтенант Игорь Белых,

позывной «Снарк»

Черноволосый парень с серьгой в ухе старательно налегал на весла. Тоже племянничек, лениво подумал Белых. Они все тут его родственники. Или кумовья. Или знакомцы. Неудивительно - когда занимаешься таким промыслом, без доверия не обойтись. А уж черноморские греки всегда старались держаться друг за друга...

Каплей устроился на корме длинной, выкрашенной в ярко-зеленый цвет шаланды. Весла мерно поскрипывали в уключинах; этому звуку вторили снасти на тонкой мачте, обмотанной парусиной. На носу крупными буквами значилось: «Вера». На редкость оригинальное название; помнится, у Катаева было: «Вера», «Надя», "Ольга"... И непременно чтобы шаланда зеленая...

***

Лежать на груде сухих сетей было несказанно удобно. Белых вытянулся и закинул ноги в берцах на борт, подсунув под голову пробковый буек. Сидящий напротив дядя Спиро с неодобрением покосился на слишком уж развязную позу пассажира, но смолчал. После захвата турецкого парохода он сменил иронично-покровительственное отношение на боязливое почтение и старался лишний раз не перечить гостю. Да и какой он теперь гость? Скорее уж компаньон, а то и подельник...

Солнце еще не всходило. Небо на востоке окрасилось в оранжевый цвет апельсиновой кожуры, над водой бродили розоватые полосы тумана. Впереди, на темной стороне горизонта проступал высокий, обрывистый берег с черной невысокой башенкой.

- Это что, маяк? - нарушил молчание Белых. - А что фонарь не горит? Вроде, самое время...

- Это телеграф, кирие. - отозвался Капитанаки. В тридцатом году построили, по приказу адмирала Грейга. Линия от Севастополя до самого Измаила.