Егерь Императрицы. Граница

Глава 11. Война и любовь

Три раза уже конные разъезды казаков и егерей натыкались на свежий след «с той стороны». Турки заходили на нашу территорию неглубоко, версты на две, от силы на три, и потом обратно откатывались на свой берег.

— Проверяют, как мы здесь линию держим, — подвел итог совместному совету подполковник Касперов. — Думаю, будет разумным принять предложение майора Егорова об усиленном совместном патрулировании пограничной черты казаками и егерями. Неспроста они так здесь зашевелились, видать, нужно будет ждать их прорыва в сторону Крыма.

Теперь по пять егерей с пятью казаками дежурили постоянно в пограничных шанцах на линии. В каждом из них установили по фальконету, а по всей границе ходили усиленные конные разъезды. Двадцать второго декабря сборная полусотня обнаружила пересекающий реку турецкий отряд и завязала с ним дистанционный огневой бой. Противник оставил три трупа на нашем берегу и ускакал к себе. У русского патруля потерь не было.

Двадцать четвертого в Николаевское прибыл подполковник Баранов с эскадроном из карабинерного конного полка.

— В Крыму мятеж. Там высадился турецкий десант, — известил пограничников Сергей Николаевич. — Наш пророссийский хан Сахиб Гирей свергнут, а его место занял османский ставленник Давлет Гирей. Он попросил Стамбул расторгнуть договор с Санкт-Петербургом о признании Крымского ханства независимым и вернуть полуостров под власть Порты. Сейчас татары режутся между собой за власть. Императрица отдала приказ ввести наши войска в Крым. Ваша задача остается прежней, — это не допустить сношения Очаковской группировки турок с татарами сухим путем. С моря ее блокирует наш флот. Никак нельзя, чтобы наши противники смогли обговаривать и планировать свои действия.

Теперь в расширенных шанцах сидело по два десятка человек, а дозорные, патрульные группы были усилены и насчитывали аж до сотни всадников.

Двадцать седьмого декабря Алексей вместе со старшим унтер-офицером роты проводил ночную проверку караулов. В стороне дома Милорадовичей блеснул свет масляного фонаря и была видна какая-то суета.

— Пойдем, Макарович, поглядим, что там такое, — кивнул в сторону шума Егоров.

Около плетня стояли сани, и рядом притопывал знакомый уже Егорову староста из Баловней.

— Чего у вас стряслось, Опанас Платонович? До рассвета еще часа три, а ты здесь у нас толчешься? — поинтересовался Алексей.

— Пан офицер, до лекарей мне дюже требэ. Невистка рожает, а повитуха в по затот еще месиц у нас вмерла, — объяснял мужик. — Дуже голосно кричить баба, мучиться. Поспешати треба.

Из дома вышли Михайло с Катариной.

— Макарович, подними пятерку наших верховых, пусть сани туда и обратно сопроводят, — попросил сержанта Алексей. — Сам знаешь, время нынче неспокойное. Могут и наши на линии стрельнуть, не разобравшись. А так с этой пятеркой все как-то поспокойнее будет.

— Понял, Ляксей Петрович, я пулей! — отозвался ветеран и побежал в сторону квартирования роты.

— Не переживай, Алексинька, — улыбнулась Катарина. — И не забывай надевать мой шарф, чтобы тебе шею не задуло. Видишь, я все время в твоей шали хожу. Теплая она и такая мягкая, — и девушка прижалась к офицеру.

— Все, голубки, пора! — крикнул из саней Михайло. — Никак нельзя нам сейчас время терять, если что, егеря нас верхом быстро нагонят. Да у меня, вон, и свое ружье есть! — показал он фузею.

Сани тронулись, а у Лешки на душе была какая-то маета. Пятерка верховых проскакала по дороге вслед за санями, а он все не мог заставить себя идти в свою избу. С востока уже серело небо, и, проверив по большому кругу караулы, командир роты, наконец пошел к себе.

Вот и большая ротная изба, над печной трубой вился дымок, похоже, вестовой подтопил печь, чтобы не выхолодить жилище. У крыльца, постукивая ногу о ногу, стоял часовой.

— Что, Терентий, долго еще тебе стоять, не замерз? А то вон как под утро холодает.

— Да нет, не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, — протянул долговязый солдат. — Мне от силы часок еще остался. Все, почитай что отстоял я уже свой караул. Сейчас рассветет, и менять меня уже будут.

Со стороны тракта раздался стук копыт.

— Кого это там несет спозаранку? — удивился солдат и взвел курок на фузее. Стой! Кто таков?! Говори пароль, иначе стрелять буду!

— Киев! — послышался крик всадника, и он, подскочив, спрыгнул с коня.

— Беда, вашвысокоблагородие, турки с того берега прут, много! — доложился гонец. — Меня Быков к вам послал, еле проскочил я, вон даже полушубок просекли, — кивнул он на прорезь на рукаве и подтек крови. — Пару верст, не доезжая третьих шанцов, они через реку переходят. Сотни три их там, я сам своими глазами видел! Врачи к укреплению поскакали, а ребята вражину придерживали. Не знаю, на сколько их там всех хватит!

Лешка выхватил фузею у Терентия и разрядил ее в воздух.

— Тревога! Поднять всех!

Из избы выскочили, одеваясь на ходу, барабанщик и вестовой.

— Ленька, бей тревогу! Сигнал для всего гарнизона — «общий сбор»! Передай Живану, пусть ведет роту к третьему шанцу, там прорыв турецкой конницы! Я туда с конным плутонгом скачу! Данила, седлай наших коней!

Из Николаевского выскочило два с половиной десятка конных егерей. На окраине к ним пристроилась полусотня Сеченя.

— Ляксей Петрович, чего там стряслось?! Кто стрелял? — выкрикнул издали хорунжий.

— Турки, Емельян! — крикнул Лешка. — Третий наш пост бьют!

Ветер свистел у головы. Егоров приник к холке Буяна, опережая всех на добрую половину сотни шагов. «Десять верст. Только бы мне успеть!» — проносилось у него в голове. А перед глазами стояло лицо Катарины.

— Косая! Я не отдам тебе больше своих близких! — процедил он сквозь зубы. — Ты не заберешь у меня больше никого!

Солнце поднималось над белой заснеженной степью. Вдали слышались хлопки выстрелов, у третьего поста шел бой. Вот резко ударил фальконет и послышался глухой разрыв гренады.

— Держатся! Они пока держатся! — шептал Лешка. — Гренады рвутся, значит, совсем все плохо, значит, уже турки на приступ пошли!

Вот он, поворот, а потом полверсты по прямой. Алексей выскочил из-за редкой рощицы и увидел огрызающиеся огнем укрепления. Рядом с ними валялись сани и убитая лошадь. Вокруг шанцев на расстоянии ста шагов скакали около сотни всадников, постреливая время от времени в сторону укреплений из своих ружей. Еще около сотни спешенных были уже в трех десятках шагов от вала и от установленных на нем корзин с землей.

«Рано, рано! — пульсировала в висках мысль. — Еще двести, еще сто шагов хода!» — и, вырывая из ножен саблю с Георгиевской лентой, он взмахнул ею над головой:

— Ура-а!

— Ура-а! — подхватили боевой клич восемь десятков всадников за его спиной.

Хлесть! С кровавыми брызгами остро отточенная сталь прошла через плоть первого турка.

— На! — второй попытался было уклониться, и кончик клинка распорол ему плечо. Всадник с воем отпрянул в сторону, а Алексей срубил уже спешенного. Сразу трое турок были перед ним, и буквально в пяти десятках шагов стояли сани, на которых ехали Милорадовичи. Лешка никак не успевал проскочить это расстояние. Двое турок уже выцеливали его из ружей, и он сделал одно и самое верное — поднял Буяна на дыбы. Два выстрела грохнули коротким залпом, и конь, взвизгнув, словно человек, повалился на землю. Алексей резко выдернул ногу из стремени и в падении выпрыгнул в бок.

Бах! Пуля третьего стрелка просвистела возле головы, а он с колен ударил из одного, а потом и из второго пистоля и отбросил их на снег. Третий турок с замахом ударил прикладом в голову.

Хлесть! Сверкнула сабля, и длинноствольное ружье покатилось с сжимающим ее обрубком руки. Сзади слышались звон сабель, хэканье и громкие крики. Русские врубились в не ожидающих нападения с тыла турок, и напор этих восьми десятков сразу же сбил наступательный порыв у противника. Лешка подбежал к поверженному Буяну и вытащил из боковых креплений свой штуцер.

— Ура-а! — раздалось за его спиной. Пять егерей выскочили из-за шанцев и защелкнули на стволах ружей свои штыки. Бам! Пуля штуцера сбила крайнего всадника, а пешие егеря были уже в единой шеренге возле своего командира.

— Hadi gidelim! Ruslar зevreliyor! (Уходим! Русские окружают! — тур.)

Всадник с бунчуком в руках вырвался из свалки и понесся в сторону берега. Минута — и возле укреплений осталась лишь шестерка егерей, да множество трупов окрашивало красным снег. Вслед за отходящими турками, разворачиваясь из-за дорожного поворота в лаву, выходила многочисленная русская конница.

Лешке же было не до этого, он бросился к саням, в них явно кто-то лежал.

Опанас, староста из Баловней, раскинув руки, смотрел немигающим взглядом в небо. Все сено вокруг него было залито кровью.

— Катарина! — Лешка запрыгнул на вал шанцев. Казаки с ружьями в руках отпрянули в стороны. В одной руке у егерского офицера дымился штуцер, а в другой он сжимал окровавленную саблю.

— Я здесь, Алексий! Милый!

Михайло отвел в сторону ружье и отступил чуть вбок. Девушка прислонила перевязанного карабинера к плетню и бросилась навстречу Егорову.

— Живая! Живая! — твердил он, сжимая ее в объятьях. — Я тебя больше никуда от себя не отпущу! Ты будешь моей женой, Катаринка!? Волим! Люблю!

— Да! Буду, конечно же, буду, милый! Волим! Волим! Волим!

— И куда уставился?! Не видишь, что ли? Их высокоблагородие предложение барышне делает! — урядник Андрейченко дал подзатыльник Василько.

— Батька, ну чего ты дерешься?! — встряхнул тот чубом. — Не маленький, чать, я уже. Да не смотрю я на них, больно мне надо!

— А ты мне поговори тут! Вообще выпорю! — грозно рявкнул Тарас. — Иди, вон, трофеи гляди, пока пяхота там все не собрала.

— Вы милуйтесь, милуйтесь, ваше высокоблагородие! — проговорил он, отводя деликатно взгляд в сторону. — Это же завсегда так, война и любовь — они ведь всю жизнь рядом друг с другом идут!