Тверской Баскак

* * *

Отодвинув лапу молодого ельника, смотрю на поднимающийся склон, по которому рассыпаны мои стрелки. Они растянулись цепью, примерно в пятидесяти шагах от городского частокола и по обе стороны от ворот, выходящих к реке. У каждого тяжелый большой щит, вкопанный прямо в снег. По военным меркам нашего времени это двадцать дотов, выросших в одночасье, как бельмо на глазу у осажденных.

Поначалу, на стене рассматривали рассредоточивающихся арбалетчиков с каким-то наивно-детским любопытством. Мол, чего эти русы хотят? Для прицельной стрельбы далековато, а для штурма так отряд слишком мал. И действительно, полста шагов для лучника — это предел, дальше лишь пустая трата стрел. Даже если удастся попасть, то стрела едва пробьет зимнюю одежду и серьезного ранения не нанесет, а уж тем более при стрельбе снизу-вверх.

Выглядывая из бойниц, литовцы живо наблюдали за моими стрелками, пока первый же выпущенный болт не положил одного из них. Предсмертный вскрик пронесся по стене жутковатым эхом, и в ответ тут же посыпался град стрел. Переждав его за щитами, мои стрелки положили еще парочку бойцов на стене, и вот только тогда литовцы осознали степень опасности. Попрятавшись, они попытались было начать огневую дуэль, но это также не принесло им удачи. Чтобы выстрелить, лучник, как минимум, должен встать и на миг показаться в проеме бойницы в полный рост. Такое легкомыслие было немедленно наказано, и два их стрелка получили серьезные ранения, а еще одного успокоили навсегда.

После этого литовцы оставили всякие попытки отстреливаться и больше не высовывались. Теперь более сотни метров стены находились под постоянной угрозой обстрела, и это должно было держать защитников города в дополнительном напряжении. Кроме того, спуск к Днепру также оказался перекрыт, что тоже не способствовало хорошему настроению у осажденных.

«Все это было еще вчера. — Прокручиваю в голове минувшие события. — За ночь подстрелили еще одного зазевавшегося. Потеря четверых бойцов для отряда из ста-ста пятидесяти человек, конечно, вещь серьезная, но подвигнет ли она литовцев на вылазку? Это пока еще большой вопрос».

Повернувшись к стоящему за спиной Куранбасе, выражаю свои сомнения.

— Что-то тихо совсем, хорошо бы расшевелить это осиное гнездо.

Подумав немного, половец кивнул.

— Сделаем!

Сказав, он вышел на открытое пространство и двинулся к стене. Встав на пару шагов впереди линии щитов, он заорал так, чтобы его было хорошо слышно на стене.

— Эй, жабодавы, вы чего из своих болот то вылезли⁈

Никто ему не ответил, но Куранбасу это ничуть не смутило, и он продолжил в том же духе.

— Князек-то ваш видать не большого ума, раз привел вас сюда! Недаром говорят, что рожден он рабыней и зачат в пьяном угаре.

За зубцами частокола замелькали тени, и половец заорал еще громче.

— Да нет, я путаю, не от рабыни, а от пьяной шлюхи…

Засвистела вылетевшая из бойницы стрела, но Куранбаса ждал этого момента. Чуть уклонившись в сторону, он поймал ее за древко, а вот стрелявший литовец спрятаться не успел. Арбалетный болт вонзился ему прямо под держащую лук левую руку. Согнувшись от боли, тот осел, пропадая из видимости, а половец продолжил издеваться.

— Ну что, дети болотных жаб, вы даже стрелять не умеете! — Он демонстративно сломал пойманную стрелу. — Так я и с князем вашим поступлю! Пусть он не думает, что спрятался за стенами, я его все равно достану. Пусть дрожит от страха и пускает слюни!

Куранбаса крыл литовцев, не повторяясь и не уставая, вызывая мое искреннее восхищение таким безграничным запасом ругательств и оскорблений. Он стоял на виду, в зоне досягаемости, словно бы дразня защитников, мол, утритесь, ничего-то вы мне не сделаете. Высовываться в амбразуры желающих действительно больше не нашлось, но и терпеть такое беспардонное нахальство от какого-то узкоглазого выскочки, они тоже не собирались. В проемах между зубцами появились щитоносцы. Они рассредоточились по стене, прикрывая стрелков большими круглыми щитами. Перестрелка закипела с новой силой, и в какой-то момент я заметил на стене промелькнувший шлем с тремя совиными перьями.

«Вот и князек их пожаловал, — отметил я про себя, — это уже кое-что!»

Свистнув, я привлек внимание половца, указал ему на торчащие над шлемом перья. Увернувшись от очередной стрелы, Куранбаса кивнул, мол, понял, и дал знак ближайшим стрелкам. Те сразу же нацелились на слишком уж заметный ориентир и замерли в ожидании.

С моей позиции мне отлично видно, как два воина закрыли своими щитами все пространство амбразуры, видимо страхуя готовящегося стрелка. Кто будет стрелять сомнений не вызывало, об этом убедительно говорили торчащие перья. Вот щиты резко раздвинулись, и в образовавшейся щели на миг появился литовский князь с натянутым для выстрела луком.

Мгновение на прицел и выстрел! Тут же два арбалетных болта прилетели в ответ. Один принял на себя выставленный щит, а второй, чиркнув по бревну, ушел в темноту амбразуры. Отлетевшая в этот момент щепка хлестнула князя по щеке, и тот, отбросив лук, схватился за лицо.

Щитоносцы сразу же закрыли щель, а я перевел взгляд на Куранбасу. Тот уже успел вернуться и, стоя рядом, косился на распоротый рукав тулупа.

— Ты посмотри только, а! Такую хорошую вещь испортили!

Он уставился на меня с таким искренним возмущением, что я не могу удержаться от иронии.

— Можно подумать, тебя бы больше устроило попади стрела не в рукав, а в лоб.

Куранбаса шуток не понимает совсем и возмущенно ворчит.

— Как может в мой лоб⁈ Эээ! Пусть стрелять научаться сначала!

Я хлопаю его плечу и примирительно улыбаюсь.

— Ладно, не грусти, я тебе новую шубу подарю, краше этой в сто раз!

Куранбаса счастливо лыбится мне в ответ, а я с удовлетворением отмечаю про себя.

«Если Викинт и в половину такой горячий, как о нем говорят, то с подобным унижением он точно не смирится».