Тверской Баскак

* * *

За спиной осталась покрытая льдом Волга, впереди подъем с чернеющим частоколом на вершине холма.

Запрокинув голову, смотрю вверх, различая движение на городской стене.

— Кажись, заметили! — Кивает мне Калида. — Ишь, засуетились!

Чавкая мягким снегом, лошади идут по укатанной дороге, что извиваясь огибает крутой склон и выходит к городским воротам. Покачиваясь в седле, я старательно пытаюсь набросать хоть какой-то план разговора с местным боярством, но получается плохо и, махнув рукой, решаю положиться на интуиции и экспромт.

Вот уже и воротная башня. У раскрытых дубовых створок стоит тысяцкий Твери Лугота Доброщинич и еще двое, но имен этих я не запомнил. Вчера, когда обсуждали эту встречу, я решил память не насиловать и ограничиться пока только именем тысяцкого. У них у всех отчества такие, что не сразу и выговоришь. В общем всему свое время!

Останавливаю кобылу перед боярами, и те, сняв шапки, кланяются мне в пояс.

— Будь здрав, наместник Иван Фрязин!

Фрязин, так называли на Руси иностранцев из Южной Европы. Меня приветствует за всех Лугота и, едва проговорив, он тут же напяливает шапку обратно на примятую шевелюру.

Чуть усмехнувшись, понимаю этот жест так, мол уважение, положенное княжему человеку, мы выказали и будя.

«Что же, — думаю про себя, — открытой вражды не демонстрируют и то уже хорошо. А то, что вместо Джовани Иван, а вместо Манчини просто иностранец… Да и плевать! Пусть будет как им проще! Мне все равно, а для дела полезней».

Чуть киваю, не слезая с седла.

— И вы будьте здравы, бояре! — Шапку не снимаю. В политесах нынешнего времени я за полгода поднаторел. Старший перед младшими ломать шапки не должен, а тут определенно я самый старший.

Вот теперь, спрыгиваю на землю и отдаю повод подбежавшему служке. Тысяцкий, дождавшись пока я оправлю полы шубы и выпрямлюсь, показывает дорогу.

— Что же, пойдем в терем, наместник. Люди уже собраны, тебя ждут.

Вслед за боярами иду по утоптанной в снегу дороге. Слева и справа сугробы по грудь, а за ними торчат лишь верхушки заборов да крыши. Небольшая, очищенная от снега площадь. Распахнутые ворота ведут к резному крыльцу двухэтажного дома.

Скрипя ступенями, поднимаемся наверх и заходим в гостевую горницу прямо с уличной галереи. Две лавки вдоль стен и табурет у торцевой стены.

Прикинув, направляюсь прямиком к табурету и, подобрав полы шубы, сажусь. Калида встает у меня за спиной, а Лугота, дав мне усесться как следует, подает знак. Тут же открывается дверь и в залу начинают заходить званые на встречу первые люди города. Под шорох шагов и шуршание подолов они молчаливо рассаживаются по лавкам. Из-под надвинутых шапок меня со всех сторон поедают настороженные взгляды.

Выдохнув и посмотрев на идущий изо рта пар, я вдруг подумал о том, что теперь понятно откуда идет эта привычка сидеть в помещении в шубах. Тут же обругав себя в душе, чтобы не отвлекался, я начинаю.

— Рад видеть вас всех в добром здравии, господа Тверские! Волею князя Александра Ярославича и хана монгольского Батыя, поставлен я на город ваш наместником и смотрителем за соблюдением закона и прав государей моих. — Специально говорю длинно и мудрено, дабы народ поднапрягся. Затем долго перечисляю все, что облагается налогом, от зерна до домашней птицы и пасечного меда. Особо упираю на то, что как раньше не будет, что платить они должны не только с городского имущества, но и с хуторов, кои они попрятали в лесах, с пасек и заимок. Мол, скоро я займусь описью имущества каждого горожанина, и им, знатным боярам, лучше бы указать все, чем они владеют. Ибо, ежели кто задумает утаить хоть малость, я все равно найду и тогда отвечать придется собственной головой, а не серебром.

После моей затяжной речи, в глазах слушающего меня боярства появились такие нехорошие искры, что мне на миг показалось, что они прибьют меня прямо здесь в приемной зале.

— Где же это, наместник, ты такие законы выискал⁈ — Не вставая с места, высокий худой старик прожег меня взглядом, и в тон ему тут же загомонили остальные.

— Не по старине это!

— Обсчитывается только то, что в пределах стены!

Некоторые начали вскакивать с места, переходя на крик.

— Ты откуда такой взялся⁈

— Мы не посмотрим, что княжий человек…

Зарождающийся бунт на корню пресек тысяцкий.

— Угомонитесь, люди добрые, не позорьтесь! — Поднявшись со своего места, Лугота обвел взглядом собрание, особо останавливая его на самых буйных. — Не позволяйте жадности затмить ваш разум!

Его прищуренные почти черные глаза, обведя круг, остановились на мне.

— Мы твое слово услышали, наместник, и перечить ни в чем не будем. Как скажешь, так и сделаем. — Он особо надавил на последнюю фразу, словно бы говоря: первую часть твоего послания я услышал, а когда же будет вторая?

Выдержав его пронизывающий взгляд, я неторопливо поднялся и объявил.

— Все, что хотел, я вам сказал, бояре, а о дне переписи сообщу позже. — Закончив, я степенно направился к выходу.

Шагаю между двух рядов зло зыркающих на меня глаз и прикидываю про себя: «Достаточно ли я их напугал или нет⁈»

За спиной слышу тяжелые шаги Калиды и шуршание длинной шубы Луготы. Слышу и понимаю. То, что тысяцкий Твери решил меня проводить — это не просто дань вежливости. Значит, он услышал то, ради чего я их тут пугал и все понял правильно. Угроза хорошенько потрясти местных богатеев может так и остаться угрозой, если будут приняты мои условия. Вот для этого он и провожает меня, чтобы выслушать их без лишних ушей.

Распахнув дверь, выхожу на галерею и, остановившись, с удовольствием вдыхаю морозный воздух. Сзади притормаживает Калида, а Лугота, обходя с правого бока, шепчет мне прямо в ухо.

— Сколько?

Не оборачиваясь, произношу так же в полголоса.

— Тридцать!

Моя немногословность ставит матерого мужика в тупик, а я, усмехнувшись, вновь делаю шаг. Где-то в глубине души, я понимаю, что в этот момент, говоря нашим языком, я вымогаю взятку, используя свое служебное положение. Нехорошо, конечно, но успокаиваю себя тем, что не для себя же стараюсь.

Не успеваю дойти до крыльца, как Лугота, догнав меня, вновь склоняется к моему уху.

— Тридцать чего…? — В его голосе слышится и непонимание, и раздражение одновременно.

Вот теперь я резко останавливаюсь и, повернувшись к нему, произношу четко и ясно.

— Тридцать мешков зерна!

Его глаза ошарашенно расширяются. Такой баснословной суммы он никак не ожидал. Пару мгновений я держу эту театральную паузу, а потом добавляю.

— В долг, до осеннего урожая. — Прочитав на лице тысяцкого усиленную работу мыслительного аппарата, слегка усложняю ему задачу. — И еще сена, на семь коров и козу. Это всего лишь до весны.