Сын на отца

Глава 7

— Ты все запомнил, как поступить надобно?!

— Да, государь, — тихо отозвался подьячий, и Алексей со скрежетом отодвинул засов, и стал приотворять дверь, но осторожно. Будто тайком, не как надзиратель, а как сообщник. Нужно было проверить Никодима на верность, времена жестокие пошли, и убедиться в лояльности окружавших его людей настоятельно требовалось.

Тюремная камера была точно такая же, как у него — вонючий каменный мешок, с атрибутом параши в углу. Схваченный драгун лежал в грязи скрючившись в клубок, согнувшись. Одежда на нем была изодрана, в свете факела можно было разглядеть опухшее от побоев лицо, которое признать даже родной матери стало бы сложной задачей. Потрудились над ним изрядно — били долго и жестоко, совершенно не жалея пленного, вымещая всю злобу от потерь. При этом еще и связали, и не только руки, но и ноги, причем вульгарно обмотав веревками, как куклу.

— Очнись, собака, — голос подьячего чуть дрогнул, но он собрался, играя роль «вертухая». — Где царевич?! Куда он мог сбежать?! Скажи — и тебя отпустят, пытать не станут.

— Да пошел ты… И туда еще…

Алексей только головой закрутил, он все расслышал, хотя голос сообщника звучал очень слабо, почти шепот. Теперь все встало на свои места, проверка удалась — в преданности бывшего дезертира можно не сомневаться. И он встал рядом с подьячим, негромко приказав:

— Развяжи его, и руки растирай — сколько уже связанным ведь лежит. Никодим, это я, нас твой дружок предал.

— Я понял это, государь, ибо быстро приказные людишки нагрянули… Тебя, стало быть, тоже схватили… но как…

— Освободился?! Да развязался и перебил всех, в притворство мое поверили, они нападения никак не ожидали. А ведь меня пытать собирались, на дыбу вздергивать.

— А почто горелым мясом пахнет? Тебя железом жгли, государь?! Или вениками охаживали?

— Это я ремесло палаческое осваивал, дьяка допрашивал, поджаривать его немного пришлось.

Алексей хихикнул, его понемногу стал разбирать нервный смех — веселый выдался новогодний праздник, о таком и помыслить раньше не мог. Ведь лихого поворота в собственной судьбе он никак не ожидал — поменяться в одночасье с дьяком местами и самому вершить над ним следствие.

Хотя следует отдать старому паршивцу должное уважение в стойкости — врал настолько убедительно, что даже поверил, вот только писарь совсем иные отзывы сказал. А если последовал маршруту на пути к свободе, то попал не к воротам, а прямиком в караулку — охрана Преображенского очень сильно удивилась бы появлению незнакомца в офицерской епанче и треуголке, с опухшим от побоев лицом.

— Ох-ти мне…

Никодим чуть слышно стонал сквозь стиснутые зубы, писарь ему растирал чудовищно опухшие кисти. Но вроде успели вовремя — кровообращение восстановится, вот только в ближайший час с бывшего драгуна не будет никакой пользы — даже пистоль в ладони не удержит, да и боль сейчас такая, что впору волком на луну выть.

— Ладно, надо убираться отсюда — и старика не забыть порешить — опасен сильно, да и знает много…

Алексей насторожился — ему послышался скрип двери. И уже не думая, выхватив пистолет, он кинулся в коридор и уткнулся лбом в закрытую дверь. Толкнул что было сил — та даже не шелохнулась. Ломать преграду из дубовых досок бесполезно, засов крепкий — тут или топорами рубить, либо бочонком пороха подрывать.

«Кретин законченный! Ты забыл куда попал?!

Никогда теперь не считай здешних людей за болванов — они тоже могут притворяться, лицедействовать, хотят жить не меньше тебя и будут бороться до крайности. Тут старик молодец, что и говорить — притворился беспамятным, выждал момент, добрался до двери и закрыл ее плечом, задвинув запор челюстью.

Тебе урок впрок — тут или убить нужно было, или в камеру поместить, даже хотя бы связать повторно ноги. Но что вышло, то вышло — и ситуация теперь крайне паршивая!

Теперь он точно знает, кто я — наверняка подслушивал, изображая бесчувственную тушку. Искать меня начнут сразу — и первым делом всех моих возможных сторонников и союзников под крепкий караул возьмут. Из Москвы бежать придется, все дело начатое коту под хвост пойдет. А мать на дыбу вздернут — я ведь сам иконку показал. Да и епископов схватят — намеки ведь и на них сделал, мысленно дьяка в расход списал, потому откровенничал перед ним. А ведь фильмов много смотрел, где злодей перед жертвой куражился, а его потом цап-царап — и, по сути сам на себя показания дал.

Скверно вышло, урок страшный — всегда доделывай то, что начал. Если решил казнить — убивай, не медли!»

— Государь, надо топор найти!

— Надо, но времени мало — скоро ворота закроют, — негромко произнес подьячий. — Уходить нужно, и сторож за дверьми у лестницы стоит.

— Хорошо, уходим. Только того солдата убивать мы не станем — мне лишняя кровь совсем ни к чему. Я против царя-антихриста народ поднимать буду, и без нужды не стоит своих верноподданных жизни лишать.

Алексей отошел от двери, сплюнул на пол. Но затем решил, что стоит сказать пару слов старому паршивцу на прощание. И припал к доскам, заговорил внятно и требовательно:

— Так вот выслушай меня внимательно, дьяк. И внимай — я тебя паразита достану, где бы ты скрыться не вздумал. Много на тебе невинной крови — ты одних стрельцов десятки извел! А ведь спрос с тебя будет строгий — и на земле, и на небесах.

Мой тебе совет настоятельный — молчи о том, что здесь случилось, и кто я. Пользы тебе с этого не будет, благодарности царской не получишь. И вот почему — Преображенский приказ вскоре будет подчинен Тайной канцелярии, а там Петька Толстой заправлять станет, стольник царевны Софьи, что ее предал. А ему вы тут все даром не нужны — своих верных людишек расставлять по местам станет.

Тебя, пердуна старого, на дыбу подвесят обязательно, и не мешкая ни часа, спрашивать начнут с пристрастием. Не поверят тебе, сочтут, что в сговоре со мной был. Ибо странно это — всех насмерть побили, царевич бежал, а ты как герой эллинский, дверь закрыл и запор засунул.

Ты бы сам бы поверил в такой детский лепет?!

Так что выкручивайся, как хочешь, но мое имя не упоминай — если меня схватят, то я тебя первого сдам как своего тайного сообщника. Даю тебе свое царское слово — промолчишь, прощу все грехи твои и можешь в монастырь идти на покаяние, грехи отмаливать. Ибо не будет тебе жизни — женки стрелецкие тебя запомнили хорошо, их дети уже выросли, и на тебе все обиды свои выместят, припомнят, как из слобод их выгоняли.

Так что подумай хорошенько!

Алексей отошел от двери — он чувствовал, что старикашка его внимательно выслушал. Только звуков не издавал, затаился. Ничего — есть надежда, что к доводам прислушается, а если нет, то в ближайшие дни по кипешу сразу все станет ясно.

Осторожно ступая по лестнице, в полной темноте, Алексей поднялся наверх. И сразу увидел караульного солдата, который занимался самым любимым для всех служивых делом, и неважно в каком они времени лямку тянули — в 18-м веке, или 20-м.

Караульный закутался в тулуп, сидел на лавке, откинувшись на стенку, и спал безмятежным сном младенца — послышался самый натуральный храп. Фузея была прислонена к двери, закрытой на засов изнутри. Идеальная позиция — кто постучит, то будет время на то, чтобы проснуться, протереть лицо и браво доложить проверяющему, что служба несется бдительно.

— Не будем будить…

Алексей на цыпочках подобрался к спящему, держа за ствол пистоль. Примерился, занес рукоять над головой и с размаха ударил по темечку. Тонкий войлок плохая защита, это не стальная каска — «вертухай» издал звук, похожий на сдавленное хрюканье, и сполз на пол.

— Раздеть, связать и закрыть в камере — вроде цел, только в «отключке». Ничего — через пару часов при обходе непорядок заметят, но мы уже будем далеко. Так что, Никодим, давай быстро переодевайся — снова солдатом станешь, пока до усадьбы доберемся, в ночи нас искать не будут.

— Лошадей можно будет забрать, царевич. Они в конюшне стоят, сбруя с седлами там, а сторожа я хорошо знаю.

— Так и сделаем, — пробормотал Алексей с ухмылкой смотря как Никодим ловко раздел солдата, связал его, но бережно, переоделся, а потом вместе с подьячим отнесли нерадивого караульного в камеру. Вскоре они вернулись, и Алексей первым вышел за дверь. С жадностью вдохнул морозный воздух, и радостно прошептал:

— Я свободен!