Комсомолец. Часть 3

* * *

Нервное напряжение исчезало — ему на смену приходила сонливость. За проведённый в советской больнице месяц меня приучили к раннему отбою. Ровно в двадцать один час словно проворачивался в голове рубильник — я начинал зевать, тереть глаза (хотя в палате в такое время мучился от бессонницы). Сытость и тепло тоже сыграли свою роль, заставили меня больше думать о подушке, а не о недавней встрече с предполагаемым маньяком или о возможности соблазнить комсомолку (Королеву!). После чаепития Альбина повела меня в спальню. Раньше подобное действо мне виделось иначе. И ожидал я от него не только то, что получил сейчас — чистое постельное бельё и пожелание спокойной ночи.

— Усик, — сказала Королева, — я, конечно, благодарна тебе за то, что ты меня спас… тогда. Признаюсь, я только сегодня, после слов Дарьи Степановны посмотрела на те события… с такой стороны. Раньше мне казалось, что это скорее ты должен был меня благодарить. И только теперь сообразила, почему тебе вручили ту грамоту.

— Благодарственное письмо, — уточнил я.

— Неважно.

Нежина махнула рукой.

Я уселся на кровать, скрипнув пружинами (установленная пирамидой подушка чуть наклонилась). Поправил соскользнувшую с плеча футболку. Не спускал глаз с Нежиной — та наблюдала за мной. Постучал по матрасу рукой — предложил Альбине присесть. Но Королева мой намёк проигнорировала; или не заметила его. Чуть выставила вперёд левую ногу (не удержался — погладил её колено взглядом), скрестила на груди руки. Она стояла в дверном проёме, с хитринкой посматривала на меня снизу вверх. Я любовался её шеей, подбородком. Заметил, что щёки и мочки ушей Альбины порозовели, словно от духоты; а на голове девушки забавно топорщились в стороны волоски, выбившиеся из незамысловатой причёски (задорного «конского хвоста»).

— В общем, я тебе благодарна, Саша, — сказала Королева. — Правда. Пусть мне всё ещё и не верится, что я могла тогда умереть. Потому что просто не получается себя заставить в подобное поверить. Хотя точно знаю: так и было. Ведь Дарья Степановна не могла обмануть. Так что спасибо тебе, Саша.

Альбина улыбнулась.

— И снова тебе отвечу: я не боюсь ночевать с тобой в одной квартире. Потому что уверена: ты, Саша, не подлец, и мне не придётся ночью сбегать от тебя к Изольде Матвеевне. Двери в комнатах я оставлю открытыми. Но это не приглашение. Ты меня понимаешь, Усик?

Я пожал плечами. Дурацкая футболка вновь соскользнула — будто я пытался соблазнить Нежину видом своих выпирающих костей. Поправил на себе одежду: не всякую наготу стоило выставлять напоказ.

— Даже не представляю, о чём ты говоришь. И не понимаю, в чём ты меня подозреваешь. Если ты думаешь, что я ночью слопаю твою подгоревшую гречку, то ты зря надеешься: будешь давиться ею сама — я тебе в таком деле не помощник.

Королева кивнула.

Её собранные в пучок волосы подпрыгнули и закачались — изобразили маятник.

— Хорошо, что ты меня понял, Саша, — сказала Альбина. — А гречку можешь есть. Мне её не жалко — для тебя. Мама оставила мне немного денег — утром сбегаю в магазин и приготовлю тебя завтрак. Чтобы ты потом не жаловался на мою жадность Изольде Матвеевне.

— Завтрак это хорошо, — сказал я.

Скользнул взглядом по чёрно-белым фотографиям на стене. Посмотрел на лица Альбининых родителей. И на молодого Романа Георгиевича Валицкого. Тот присутствовал почти на каждой из развешенных на обоях фотокарточек. Но везде смотрелся третьим-лишним. Молодой, улыбчивый. С тонкими короткими ногами и впалой грудью — полная противоположность широкоплечему и мускулистому Альбининому отцу. Хотя хрупкая на вид Тамара Нежина смотрелась рядом с Валицким неплохо — для Александра Нежина, на мой взгляд, она была мелковата. Я и раньше слышал, что противоположности притягиваются. Но меня в прошлой жизни не слишком-то привлекали полутораметровые дамочки.

Альбина развернулась, чтобы уйти.

Остановил её.

— Ты говорила, что Роман Георгиевич влюблён в твою маму, — сказал я. — Он делал ей предложение — если я правильно тебя тогда понял. Почему же он за неё не заступался? Ведь Валицкий видел, как Сан Саныч с ней обращается. Почему он не набил Кузину морду?

— Роман Георгиевич? — сказала Альбина, усмехнулась. — Ты его плохо знаешь. Он очень интеллигентный человек. Не представляю, чтобы он распускал руки… как тот эсэсовец. Нет, в драку бы он не полез. Роман Георгиевич уговаривал маму выгнать Кузина… Но с мамой бесполезно говорить на эту тему.

Нежина вздохнула.

— А «бить Кузину морду», как ты говоришь, Роман Георгиевич не пытался. Пару раз они побеседовали на повышенных тонах. Потом эсэсовец выставил дядю Рому за дверь. Это было осенью. Мама не вмешивалась. А меня заперли в спальне. Дядя Рома — он… мягкий. Мне кажется, он эсэсовца слегка побаивается.

Увидел на лице Альбины печальную улыбку.

— Когда эсэсовца арестовали, Роман Георгиевич заходил к нам каждый день, — сказала Королева. — Я уж надеялась, что у них с мамой всё сладится. Он её успокаивал. А сам казался таким счастливым… Он и сегодня утром приходил. Ну, я ему сказала, что мама ушла с этим… с эсэсовцем. Ты бы видел, как он расстроился!

Альбина покачала головой.

— Он побледнел, будто собирался грохнуться без чувств. Мне его было так жаль! Когда он уходил… мне казалось, что он вот-вот заплачет.

«Это хорошо, что он ушёл, — подумал я. — Просто… ушёл».