Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

— Вы готовите его... на плите? — спросил я.

Он усмехнулся.

— Как повар. — Он открыл дверцу холодильника. — Здесь я его храню.

Хотите взглянуть?

Я заглянул внутрь. Почти все пространство было заставлено пластиковыми бутылками, полными буроватой жидкости.

— Мы смешиваем его с отрубями в кашицу, подогреваем, разумеется, и лошади процветают.

Я ничего не знал об эффективности его препаратов, но на меня все это произвело немалое впечатление.

— Как вы заставляете лошадей глотать пилюли?

— Обычно в яблоке. Мы вырезаем сердцевину, кладем внутрь таблетку или капсулу, а иногда просто порошок и прикрываем вырезанной частью. Так просто.

— И, между прочим, я сам делаю большую часть моих пилюль и капсул.

Некоторые — тот же окопник — имеются в продаже, но я предпочитаю покупать сухие травы в чистом виде и готовить по моим собственным рецептам. — Он выдернул из-под рабочего стола один из нижних ящиков и поднял тяжелую деревянную коробку. — Вот, — сказал он, ставя ее на поверхность стола и открывая крышку, — здесь мои приспособления.

Я опустил взгляд и увидел целую батарею латунных прессформ, каждая из которых представляла собой маленький кубик с углублением в центре размером с таблетку. Углубления варьировались от крошечных до здоровенных и от круглых до продолговатых.

— Это древность, — сказал он, коснувшись предмета гордости. — Ранне-викторианская. Относится к тем временам, когда все таблетки делали вручную, и еще годится в дело. Кладете необходимое средство, истолченное в порошок, в углубление нужного вам размера и прижимаете точно подогнанным штампом. — Он выбрал из лежащих тут же на подставке коротких брусочков подходящий штампик, вставил его конец в одно из углублений, подвигал вверх и вниз; потом вынул всю формочку из коробки и перевернул ее вверх дном. Але-оп! — весело воскликнул он, ловя воображаемое содержимое. — Пилюля!

— Здорово, — с искренним удовольствием сказал я.

Он кивнул.

— Капсулы и быстрее и современнее. — Он выдернул другой ящик и наскоро показал мне пустые верхушки и донышки мириада желатиновых капсул, тоже различных размеров, хотя несколько побольше тех, что может легко проглотить человек. — Ветеринарная доза, — пояснил он.

Он закрыл свою драгоценную таблеткоделательную коробку и вернул ее в ящик, потом распрямился и окинул заботливым оком помещение, проверяя, все ли в порядке. Удовлетворенно кивнул, отворил дверь во внешний мир, выключил лампы дневного света и запер за нами замок.

На асфальтовую площадку как раз подкатил автомобиль, остановился, и через минуту из него выбрались две знакомые фигуры: Дисдэйл Смит и его обворожительная Беттина.

— Привет, привет, — заговорил Дисдэйл, подходя крупным шагом с рукой наготове. — Кальдер говорил, что вы приедете. Рад вас видеть. Кальдер небось показывал вам свои сокровища? Путешествие с гидом, так, Кальдер? Я пожал его руку. — Кальдер гордится своими здешними достижениями, правда, Кальдер?

— И на то есть причины, — любезно сказал я, а Кальдер послал мне быстрый взгляд и добродушную усмешку.

Чуть погодя к нам подплыла Беттина, восхитительно прелестная в ботиках на высоких каблуках и каракулевой шубке, шею окутывал белый шелковый шарф, прямые темные волосы глянцевито ниспадали на плечи. В тихом морозном воздухе сладко разлилось благоухание ее духов, и она интимным жестом положила свою декоративную ручку на мою руку.

— Тим-спаситель, — проворковала она. — Герой Кальдера.

Избыток очарования по непонятной причине вызвал в моей памяти резко противоположный образ Джинни, и я мимолетно подумал, что обещание бывает более манящим, чем исполнение, и ребенок интереснее женщины.

Вскоре Кальдер собрал нас в гостиной своей хижины-переростка и занялся распределением напитков. Дисдэйл сообщил мне, что Сэнд-Кастл почти буквально спас его бизнес и метафорически — его жизнь, и мы дружно подняли тост за чудесного коня. Прибыли еще четыре гостя — супружеская пара с двумя двадцатилетними дочерьми, — и событие превратилось в обыкновенное приятное застолье, нетребовательное, незапоминающееся, когда слуга обносит стол хорошей едой и предлагаются сигары и кофе.

Кальдер в какой-то момент сказал, что на Новый год отправляется в Америку с коротким лекционным турне.

— К сожалению, — заметил он, — я буду читать лекции в оздоровительных клубах, а не знатокам лошадей. Американские тренеры скачек меня не признают. Или пока не признают. Но, впрочем, в Ньюмаркете прошло несколько лет, пока они решили, что я могу внести свою лепту.

Все посмеялись над скептицизмом Америки и Ньюмаркета. Кальдер сказал:

— Январь здесь обычно месяц тихий. Если я уеду, мы, разумеется, не примем ни одного нового пациента и мой старший помощник просто будет поддерживать заведенный режим, пока я не вернусь. Этот режим достаточно хорошо работает. — Он улыбнулся. — Если повезет, я немного покатаюсь на лыжах, и уж если быть честным, предвкушаю лыжи с гораздо большим удовольствием, чем болтовню.

Вскоре после трех все разъехались, и в быстро гаснущих сумерках я повел машину обратно в Лондон, размышляя, не хранят ли травы древности секреты, которые мы почти предумышленно забыли.

— Кофеин, — говорил Кальдер уже под конец, — это «встань-и-иди», чрезвычайно действенный стимулятор. Содержится, разумеется, в кофейных зернах, а еще в чае, какао, в напитке кола. Полезен при астме. Изумительно мощный тоник. Жизненно необходим после шока. Сейчас в Америке, скажу я вам, суют кофеин куда ни попало и занимаются извлечением его из всего, в чем он от природы содержится. С тем же успехом можно добывать из хлеба алкоголь.

— Но Кальдер, дорогой, — сказала Беттина, — в хлебе нет алкоголя!

Он добродушно повернулся к ней: она сидела справа от него.

— Хлеб, изготовленный на дрожжах, несомненно содержал алкоголь до того, как был испечен. Если вы смешиваете дрожжи с водой и сахаром, вы получаете алкоголь и двуокись углерода, а это и есть тот газ, что заставляет тесто подниматься. Пузырьки воздуха в выпечке пахнут вином... простая химия, моя дорогая, никакой магии. Хлеб — основа жизни, а алкоголь — ее радость.

Под шутки и звон бокалов я мог слушать Кальдера часами.

Рождественская вечеринка в доме Гордона Майклза была в какой-то мере отголоском прошлого, поскольку на ней большую часть времени присутствовала аптечная подруга Джудит, Пен Уорнер. Я смог узнать ее достаточно хорошо, и понравилась она мне очень сильно, что и входило, а может быть, и не входило в намерения Джудит. Так или иначе, наша дружба зародилась все в тот же сказочный аскотский день.

— Вы помните Блуждающего Огня? — спросила Пен. — На свой выигрыш я купила картину.

— А я свой бессовестно просадил.

— Серьезно? — Она оглядела меня с головы до ног и покачала головой.

— На вас не похоже.

— А что на меня похоже? — с любопытством спросил я, а она ответила, забавляясь:

— Разумная леность и скучная добродетель.

— Ничего подобного, — возмутился я.

— Ха-ха.

Она мне показалась не такой полной, как в Аскоте, но, возможно, ее фигуру просто изменила другая одежда. А в глазах ее была все та же печаль, и врожденное достоинство, и неожиданная искорка юмора. Очевидно было, что она провела двенадцать часов — а это был канун Рождества, — отмеряя пилюли людям, чьи недуги проявили невежество в выборе времени, и намеревалась вернуться туда в шесть утра. Между тем она появилась в доме Майклзов в длинном праздничном восточном одеянии и в соответствующем расположении духа, и в течение вечера мы вчетвером поедали куропаток (с помощью пальцев) и жареные каштаны и с ребяческим наслаждением играли в настольные игры.

Джудит нарядилась в розовые розы и жемчуга и выглядела на двадцать пять. Гордон заблаговременно инструктировал меня: «Надевайте все, что вам нравится, ведь это неофициально», и сам блистал в бархатном пиджаке цвета сливы и галстуке-бабочке. Моя свежекупленная шерстяная кремовая рубашка, которая в магазине выглядела несколько театральной, здесь казалась совершенно уместной, так что по всем меркам вечер прошел в веселье и согласии, гораздо более непринужденно и легко, чем я ожидал.

Домашнее хозяйство Джудит, пока я там был, являло собой поэму неощутимости. Еда появлялась из морозильника и буфета, остатки исчезали в посудомоечной машине и в мусоросборнике. Работа распределялась по необходимости, однако сидение и болтовня имели приоритет; а такая простота достигается, как я догадывался, ценой заблаговременных тяжких трудов.

— Пен завтра вернется во втором часу, — сказала Джудит в полночь первого вечера. — Тогда выпьем и откроем подарки, и будет у нас рождественский пир в половине четвертого. Потом завтрак утром, и мы с Гордоном пойдем в церковь. — Приглашение повисло в воздухе, но я легонько покачал головой. — Ну, вы сами сможете позаботиться о себе, когда мы уйдем.

На прощание перед сном она меня поцеловала, по-дружески, в щеку, а Гордон улыбнулся и махнул рукой, и я отправился в спальню, отделенную от них общим залом, и целый час, пока не заснул, старательно вообще не думал (или не очень много думал) о Джудит в пеньюаре и без него.

Завтракали мы в домашних халатах. На Джудит был красный, стеганый, полностью скрывавший фигуру.

Они переоделись и отправились в церковь. «Помолитесь за меня», сказал я и пошел обследовать местность.

У подножия серебристой рождественской елочки в гостиной Майклзов ожидали подарки в ярких обертках, и тайная инспекция выявила, что один из них предназначался мне от Пен. Я перешел через продлеваемую ветром лужайку, сгорбившись и сунув руки в карманы, раздумывая, чем ее отдарить, и тут, как часто бывает, случай подтолкнул меня к решению.

Маленький мальчик гулял со своим отцом, держась за веревку бумажного змея, и я остановился посмотреть.

— Какая прелесть, — сказал я. Мальчик не обратил на меня внимания, но отец отвечал:

— А маленький вымогатель недоволен. Я подарил ему змея, а он сказал, что хочет роликовые коньки.

Змей, фосфорически светящийся китайский дракон с крыльями бабочки и длинным цветистым хвостом, парил и кружил, как радостный дух в рождественских небесах.

— Вы не подарите его мне? — спросил я. — В обмен на роликовые коньки? — Я объяснил проблему: необходимость быстро достать подарок.

Папаша и дитя посоветовались, и сделка была заключена. Я осторожно смотал тесемку и принес трофей в дом, гадая, что, ради всего святого, печальный аптекарь может подумать о подобной штуке; но когда Пен развернула золотистую бумагу (выпрошенную для этой цели у Джудит), то пришла в восторг и потащила всех обратно на улицу, смотреть, как она будет его запускать.

День был исполнен счастья. Мне никогда, с самого детства, не было так хорошо на Рождество. Так я им и сказал и поцеловал Джудит без стеснения под белой омелой, и Гордон, казалось, не имел ничего против.

— Вы родились с солнцем в душе, — сказала Джудит, ласково прикоснувшись к моей щеке, а Гордон кивнул и добавил: