Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

Год третий: апрель

Отправившись, как обычно, за «Что Происходит...», Алек вернулся с букетом желтых тюльпанов, и теперь они стояли у него на столе в пивной кружке, излучая сиянье весны, прямые, как гвардейцы.

Гордон писал заметки; почерк его сделался еще мельче. Двое старших коллег считали дни до пенсии. Жизнь офиса; обычный день.

Мой телефон зазвонил, и я, не отрываясь от письма человека, который выращивал помидоры и просил продлить ему ссуду (поскольку ему вот сию минуту понадобилась новая теплица величиной в пол-акра), не сразу нашарил трубку.

— Это Оливер Нолес, — сказал голос. — Это вы, Тим?

— Привет, — тепло отозвался я. — Как у вас, все в порядке?

— Нет.

Слово прозвучало болезненно резко, и я весь подобрался мысленно и физически.

— В чем дело?

— Вы можете приехать? — спросил он, не отвечая прямо. — Я очень обеспокоен. Я хочу с вами поговорить.

— Что ж... Воскресенье вас устроит?

— Вы можете приехать сегодня? Или завтра?

Я мысленно прикинул объем работ и число деловых встреч.

— Давайте тогда завтра вечером. Если дело касается банка.

— Дело касается банка. — Тревога в его голосе была слышна совершенно отчетливо и с легкостью сообщалась мне.

— Вы не можете сказать, в чем проблема? — спросил я. — Сэнд-Кастл в порядке?

— Не знаю, — был ответ. — Поговорю с вами, когда вы приедете.

— Но, Оливер...

— Слушайте, — прервал он. — Сэнд-Кастл в добром здравии, он не сбежал и ничего не натворил. Сложно объяснить по телефону. Мне нужен ; ваш совет, вот и все.

Больше он ничего не сказал и оставил меня с заглохшей трубкой в руке и мерзким осадком неопределенности в душе.

— Сэнд-Кастл? — спросил Гордон.

— Оливер говорит, что он в добром здравии.

— Эта лошадь застрахована от всего — и на чудовищную сумму, так что особо не тревожьтесь, — отмахнулся Гордон. — Это что-нибудь малозначительное.

По голосу судя, это отнюдь не было малозначительно, и когда я на следующий день оказался на конном заводе, выяснилось, что значило это много.

Оливер выскочил навстречу мне, когда я только подрулил к стоянке перед фасадом, и на его лице были явственно видны глубокие морщины, которых я не помнил.

— Заходите, — сказал он, стиснув мою руку. — Я серьезно боюсь. Я не знаю, что мне делать.

Мы прошли в дом, в контору-гостиную, и он указал мне на кресло.

— Сядьте и прочтите. — Он подал мне письмо. Никаких «прекрасная погода» и «как поживает Джинни»; только эта отрывистая команда. Письмо было датировано 21-м апреля.

"Дорогой Оливер!

Я не выражаю недовольства, поскольку, заплатив взнос, получаешь всего лишь шанс, но вынуждена сообщить вам, что жеребенок Сэнд-Кастла у моей кобылы Стальной Пружины родился с половиной уха. Это самочка, кстати говоря, и, полагаю, на ее скорости это не скажется, но ее внешний вид безнадежно испорчен. Очень печально.

Надеюсь увидеть вас в ближайшее время на торгах. Ваша Джейн".

— Это очень плохо? — хмуро спросил я. Вместо ответа он молча подал мне второе письмо. Оно гласило:

"Уважаемый м-р Нолес!

Вы просили сообщить вам, как пройдут роды у моей кобылы Жирандетты, которая вам так пришлась по душе. Она благополучно произвела на свет чудесного жеребенка мужского пола, но, к несчастью, он умер через шесть дней. Мы сделали вскрытие, и выяснилось, что у него были деформированы сердечные клапаны, что-то наподобие врожденного порока сердца.

Это большой удар для меня, в денежном смысле тоже, но что поделаешь, такова жизнь. Искренне ваш, Джордж Пейдж".

— А теперь это, — сказал Оливер и подал мне третье письмо.

Бланк со штампом хорошо известного и весьма уважаемого конного завода; само письмо короткое, бесстрастное.

"Уважаемый сэр!

Жеребенок женского пола рожден 31 марта от Корн.

Производитель: Сэнд-Кастл. Деформированы передние ноги. Уничтожен".

Я вернул Оливеру письма и с растущим предчувствием спросил:

— Насколько часты вообще такие уродства?

Оливер сдавленно произнес:

— Случаются. Иногда случаются. Но эти письма — еще не все. Было два телефонных звонка — один этой ночью. Еще два жеребенка погибли от порока сердца. Еще два! Всего пятеро с отклонениями. — Черные зрачки-впадины уставились на меня. — Это уже слишком. — Его передернуло. — А что же другие тридцать пять? Надеюсь... надеюсь, им больше...

— Если вы ничего не слышали, значит, они определенно в порядке.

Он безнадежно покрутил головой.

— Кобылы разбросаны по всей стране. Они приносят жеребят там, где им предстоит следующее спаривание. Никакой обязательной причины нет, чтоб управляющие конными заводами сообщали мне, когда родился жеребенок и как он выглядит. То есть некоторые поступают так из любезности, но они не обязаны, как и я. В смысле как владелец кобылы, а не менеджер жеребца.

— Да, понимаю.

— Так что могут быть и другие жеребята с деформациями... просто я о них не слышал.

Последовала долгая напряженная пауза; в мои банковские мозги медленно закрадываются холодный ужас. На лбу Оливера выступила испарина, угол рта задергался: он попытался разделить свою тревогу на двоих и вместо того удвоил ее.

Телефон внезапно зазвонил, заставив нас обоих подпрыгнуть.

— Ответьте, — попросил хозяин. — Пожалуйста.

Я открыл было рот, желая возразить, что это всего лишь обычный звонок, звонить могут по любому поводу; потом просто поднял трубку.

— Оливер Нолес? — спросила трубка.

— Нет... Это его помощник.

— Ага. Так вы передадите ему сообщение?

— Да, конечно.

— Скажите ему, что Патрик О'Марр ему звонил, из Лимбэллоу, Ирландия.

Уловили?

— Да, — сказал я. — Продолжайте.

— Это про жеребенка, что у нас родился три или четыре недели тому.

Наверное, лучше будет мистеру Нолесу узнать, что нам пришлось его уничтожить, и я прошу прощения за скверные новости. Вы слушаете?

— Да, — сказал я, чувствуя пустоту в животе.

— Бедняга малыш родился вроде как со свернутым копытом. Ветеринар сказал, что оно может выпрямиться через неделькудругую, но оно не выпрямилось. Мы сделали рентген, оказалось, что путовая кость и роговой башмак сросшиеся и недоразвитые. Ветеринар сказал, что им уже не развиться правильно и малыш ходить не сможет, что уж говорить о скачках. А так был чудный пацан, по всем прочим статьям. В общем, я звоню потому, что мистеру Нолесу, ясное дело, хочется, чтобы первый приплод от Сэнд-Кастла принес ему славу, так я объясняю, что наш малыш не годится. Пинк Родес, так кобылу зовут. Скажете ему, ладно? Пинк Родес. Ее здесь будут случать с Даллатоном.

Чудная кобылка. У нее все прекрасно, передайте мистеру Нолесу.

— Да, — сказал я. — Мне очень жаль.

— Ну, дело такое. — Окультуренный ирландский акцент не выдавал особого отчаяния. — Хозяин кобылы убивается, это уж точно, да ведь у него наверняка есть страховка на случай рождения мертвого или уродца, так что всего и делов — подождать год и попытать счастья еще разок.

— Я передам мистеру Нолесу, — сказал я. — И спасибо, что дали нам знать.

— Сожалею и вообще, — откликнулся голос. — Ну, всякое бывает.

Я медленно положил трубку, а Оливер тупо сказал:

— Еще один? Только не еще один.

Я кивнул и пересказал ему все, что сообщил Патрик О'Марр.

— Значит, шесть, — отрывисто буркнул Оливер. — А Пинк Родес... это та кобыла, которую вы видели с Сэнд-Кастлом ровно год назад.

— Да? — Я мысленно вернулся к тому величественному бракосочетанию, обещавшему так много. Несчастный маленький жеребенок, зачатый в радости и родившийся со сросшимся копытом.

— Что же мне делать? — пробормотал Оливер.

— Достаньте страховой полис Сэнд-Кастла.

Он смотрел на меня, не видя.

— Нет, с кобылами. У нас здесь сейчас все кобылы, которые в этом году намечены для Сэнд-Кастла. Они все ожеребились, кроме одной, и почти все уже покрыты. То есть... уже на подходе второй приплод, и если они... если все они... — Он остановился, точно язык отказывался ему повиноваться. — Я не спал ночь.

— В первую очередь, — повторил я, — надо просмотреть полис.

Он протянул руку к шкафу и безошибочно выдернул из плотного ряда скоросшивателей нужный документ, многостраничное дело, отпечатанное частью типографским способом, частью на машинке. Я раскрыл его и обратился к Оливеру:

— Как насчет кофе? Это затянется надолго.

— Ох. Да, конечно. — Он неуверенно огляделся кругом. — Где-то тут что-то было к обеду. Пойду воткну вилку. — Он помолчал, затем добавил для ясности:

— Кофеварка.

Я знал состояние, когда язык говорит одно, а мысли прикованы к другому.

— Хорошо, — сказал я. — Отлично.

Он кивнул; его мыслительный механизм давал перебои, и я догадывался, что, когда он доберется до кухни, ему придется долго вспоминать, зачем он туда шел.

Страховой полис был составлен на профессиональном жаргоне, непонятном клиенту, и до отказа напичкан труднопроизносимыми словами и предложениями, чей смысл был ясен лишь тому, кто посвятил этому жизнь. По этой причине я читал его с большой осторожностью, медленно, внимательно, от слова до слова.

Там было множество определений «несчастного случая» и оговорено число ветеринарных врачей, с которыми необходимо проконсультироваться, дабы они в письменном виде представили свои заключения, прежде чем Сэнд-Кастл (в дальнейшем именуемый «жеребец») по необходимости должен будет подвергнуться гуманной ликвидации по той или иной причине. Были оговорены виды переломов, отдельно поименованы кости, которые не поддавались заживлению, а также упомянуты возможные повреждения мышц, нервов и сухожилий, не дающие основания для ликвидации, исключая те степени сложности, при которых жеребец в действительности не может стоять.

Помимо вышеозначенных оговорок жеребец считался застрахованным на случай смерти от любых естественных причин, на случай гибели в аварии, если произойдет непредвиденный побег (эту возможность следовало всемерно предотвращать, грубая небрежность служила основанием для отказа), на случай смерти в огне при пожаре конюшни, на случай смерти, умышленно причиненной человеком. Он был полностью застрахован на случай умышленной или случайной кастрации, на случай этого же повреждения, причиненного ветеринаром, действующим из лучших побуждений. Он был застрахован по скользящей шкале на случай бесплодия, вопрос о его полной стоимости мог встать, если он на сто процентов оказывался бесплодным (результаты лабораторных тестов не считались достаточно убедительными).

Он был застрахован против случайного или умышленного отравления, против импотенции, наступившей в результате перенесенного несмертельного заболевания, против недееспособности или фатальных телесных повреждений, причиненных ему другой лошадью.

Он был застрахован против объектов, падающих с неба, против механических объектов, могущих наехать на него на земле, против деревьев, могущих на него свалиться, против скрытых ям, могущих оказаться у него под копытом.

Он был застрахован против любого мыслимого несчастья, кроме одного.