Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

6

Неузнаваемо преображались промыслы. На смену деревянным буровым строились стальные вышки. Ударное бурение заменялось роторным. Убирались дымные кочегарки, устанавливались электродвигатели. Стала уходить в прошлое самая уважаемая в Баку профессия тартальщика. Желонка отслужила свой век. Нефть выкачивали из скважин станки-качалки.

Баку опять обрел славу нефтяной столицы.

Он преображался, ширился, обзаводился новыми рабочими кварталами с красивыми клубами, театрами, больницами, школами.

Преображались, духовно росли люди. Некогда глухой край становился цветущей республикой. Киров радовался этим успехам.

Жизнь становилась совсем другой. Даже у него больше оставалось свободного времени. И порой он мог съездить на охоту, прочесть хорошую книгу, побывать в театре...

Как-то ранней осенью в ЦК пришел редактор «Бакинского рабочего» Чагин. Киров был один и очень обрадовался.

— Ну, какие новости, Петр Иванович? Журналисты должны идти впереди событий.

— Есть одна новость, Сергей Миронович, да не знаю, как вы к ней отнесетесь...

— Выкладывай, что за новость?

— В Баку приехал известный поэт Сергей Есенин.

— Есенин? Любопытно... Пишут о нем по-разному... Знаю. Но стихи его берут за душу, волнуют... Одним словом, я вашу новость приветствую и готов встретиться с Есениным. Только надо это не официально, а по-домашнему.

— Да, конечно, Сергей Миронович. И Есенин будет очень рад. Скажите, где и когда — я его привезу.

— Хорошо, спасибо. Я подумаю... — сказал Киров.

Встреча состоялась тогда же осенью на даче. Есенин казался усталым и немного стеснялся. Но простота, душевность, обаяние Кирова тронули его. Есенин почувствовал, что он в кругу друзей и истинных ценителей поэзии, воодушевился, много и увлеченно читал, был весел.

Его поместили в Мардакянах, в одной из ханских дач с большим садом, фонтаном, каменным забором.

Прожив в Баку полгода, Есенин написал много стихов. И вот теперь, весной 1925 года, опять они встретились с Кировым в нефтяных Балаханах на торжественной закладке рабочего поселка.

Киров, уже как старого знакомого, пригласил Есенина к себе на дачу. Был приглашен Чагин и еще несколько друзей...

Вечером сидели на открытой веранде. Было тихо и лучезарно. Деревья дремали. Вдалеке было видно море.

Кто-то вспомнил революционные годы и бакинских комиссаров.

Есенин, все время молчавший, вдруг встал, встряхнул густыми светло-русыми волосами и начал читать увлеченно, плавно размахивая правой рукой:

Пой песню, поэт,
Пой.
Ситец неба такой
Голубой.
Море тоже рокочет
Песнь.
Их было
26.
26 их было,
26.
Их могилы пескам —
Не занесть...

Во время чтения он весь ожил, преобразился, глаза засверкали.

Горячие, искренние аплодисменты еще больше воодушевили Есенина.

— «Персидские мотивы»! — попросил Чагин.

Есенин кивнул и уже в другой тональности, тише и задушевней, стал читать последние стихи. В них сквозила грусть, больно трогающая за сердце:

Многие видел я страны,
Счастья искал повсюду.
Только удел желанный
Больше искать не буду...

Киров, страстно любивший поэзию, облокотясь на стол, слушал отрешенно... Когда были прочитаны «Персидские мотивы», он, ласково глядя на поэта, попросил:

— Сергей Александрович, прочтите что-нибудь из сельской лирики. О русской природе.

Эта просьба обрадовала Есенина. Он понял, что здесь его не только любят, но и знают. И стал читать упоенно, весь сливаясь со стихами...

Чай пили уже при звездах. Была южная, черная ночь.

После чая Киров и Мария Львовна вышли проводить гостей.

Киров взял под руку Чагина:

— Есенин — замечательный поэт. Однако он как-то неуравновешен. Не заболел ли? Очень прошу, присмотрите за ним. Берегите этот редкий талант...

В декабре 1925 года Киров уезжал на Четырнадцатый съезд партии. Перед отъездом ему захотелось взглянуть на Баку и как бы со стороны посмотреть на то, что было сделано за пять лет.

Объехав промыслы и город, он отпустил машину и поднялся на большую гору, что высится над Биби-Эйбатской бухтой. Поднялся и замер, очарованный красотой лежащего внизу города, безбрежностью моря и целым лесом нефтяных вышек в засыпанной бухте.

Только отсюда, с высоты горы, можно было окинуть взором огромную бухту, которая стала промыслом.

«Даже не верится, что это сделали мы, — подумал Киров. — Какой титанический труд!..»

И ему вдруг вспомнились стихи, которые читал в «Бакинском рабочем»:

Да, люди тут вложили душу,
И в схватке с штормовой волной
Осилили, отторгли сушу
Могучей дамбой земляной.
То — гимн о доблести и славе,
Что будет вечно жить звуча!
Да, этот промысел по праву
Зовется «Бухтой Ильича»!

Киров еще раз окинул взором огромный промысел, и сердце забилось от радости. «Вот ярчайший пример нашего движения к социализму. Об этом и расскажу съезду...»

Глава тридцать первая