Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

1

На Четырнадцатый съезд партии Киров и Орджоникидзе из Баку ехали в одном купе. За последние годы они еще больше подружились, но встречались не часто и сейчас никак не могли наговориться.

Когда стемнело, Киров разложил на столике домашнюю стряпню, без которой Мария Львовна не отпускала его в дорогу. Сели пить чай.

Киров, посматривая на Орджоникидзе, слегка улыбался.

— Что, Кирыч, тебе не нравятся мои усы? — добродушно спросил Орджоникидзе.

— Они здорово разрослись за последние месяцы. Если их не постричь, тебя на съезде могут принять за Буденного.

— Я их закручу, как у Вильгельма, — усмехнулся Орджоникидзе. — А тебе советую для солидности отпустить астраханскую бородку. Ведь секретарь ЦК Азербайджана! На съезде будешь выступать. Неудобно с голой физиономией.

— Ладно, хватит подтрунивать. Меня из-за этой бородки в Астрахани свои же товарищи приняли за отца Илиодора и чуть не расстреляли.

— А, слышал, слышал... — рассмеялся Орджоникидзе, — значит, навечно отбили охоту заводить растительность?

— Навечно! — подтвердил Киров, и оба расхохотались.

Орджоникидзе поставил на стол чай, отер краем ладони усы.

— Вижу, ты в хорошем настроении едешь на съезд.

— В самом отличном, Серго! Мы же засыпали Биби-Эйбатскую бухту и получили большую нефть.

— Молодцы! Хвалю! Эх, жалко, я не вышел в Баку, надо было посмотреть.

— Кроме того, мы здорово развернули жилищное строительство. Ты представить не можешь, Серго, какой в Баку дружный рабочий класс! Как кипит работа! Так хочется строить, созидать, творить новую жизнь! Сердца рабочих сейчас зажглись верой в будущее.

— Знаю, друг, знаю. Все очень хорошо знаю и радуюсь вашим и нашим общим успехам. А ты слышал, что происходит в Ленинграде? Зиновьев и Каменев сколачивают новую оппозицию.

— Едва ли они отважатся выступить на съезде. А если выступят — разобьем!

— Ты молодец, Кирыч! Мне всегда нравился твой задор. Значит, уверен, что разобьем?

— Сколько врагов было в гражданскую? И расколошматили! А со своими раскольниками как-нибудь управимся.

— Управимся, дружище! Обязательно управимся! — гневно сказал Орджоникидзе и погрозил кому-то кулаком. — Давай спать.

— Ты ложись, Серго, а я немного почитаю. Привычка. Не могу уснуть, не почитав.

— Это что у тебя? Есенин! Нравится?

— Замечательный поэт! Давай прочту наугад.

Киров открыл книжку и стал читать:

О, Русь — малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску...

— Ты вырос в этих местах. Я понимаю... И вообще, Кирыч, у тебя очень нежная, чуткая душа... А мне больше по сердцу другие стихи.

— Это какие же?

— Да вот хотя бы про кинжал...

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный...

— Серго, дорогой мой, это здорово! — бросился к нему Киров, присел рядом, обнял. — Чувствую, ты продолжаешь думать о предстоящей схватке с оппозиционерами. Да?

— Ты угадал, друг. И я считаю, что поэзия должна не только радовать и согревать душу, но и разить, как булат...