Роми. Хрупкая красота

Время от времени она дотрагивается до глянцевой фотобумаги и гладит его по щеке, прикасается к виску, но не может запустить пальцы в его белокурые волосы. Мысль, что этот подросток навсегда останется неподвижным двухмерным изображением, приводит ее в глубокое отчаяние. С другой стороны, именно он, Давид, придает ей силы, чтобы играть. Она подчиняется ему, как автомат.

Эти съемки словно кто-то проклял. Проходят месяцы, пробы и репетиции множатся, но Роми твердо решила пройти этот путь до конца, при условии, что у нее хватит сил. В душе у нее рана, и тело начинает слабеть. Она как кукла с вывернутыми руками и ногами, которая вот-вот рассыплется на куски.

Она мечтала об этом фильме, сама его задумала и предложила Жаку Руффио его снять. С тех пор как Роми прочла роман Жозефа Кесселя «Прохожая из Сан-Суси», она не сомневалась, что именно ей предстоит сыграть главную роль в экранизации этой книги.

Роми вспоминает о первых днях этого захватывающего приключения – ведь начало работы над фильмом для нее словно зарождающаяся история любви. Декорации были изготовлены на студии в Западном Берлине, и Роми была рада познакомиться с коллегами по съемочной группе. Она с нетерпением ждала новой встречи на съемочной площадке с Мишелем Пикколи. Но в конце мая колющие боли, которые появились у нее с недавних пор, стали невыносимыми; она вернулась в Париж и слегла. Жак Руффио проявил понимание. Он обещал, что дождется ее выздоровления.

Врачи Американского госпиталя в Нейи диагностировали у нее злокачественную опухоль правой почки в начальной стадии. Роми еще не сыграла ни одной сцены: похоже, ее работа над фильмом кончилась, не успев начаться. Жак Руффио щадил ее, не рассказывал, как на него давит немецкий продюсер, повторяя, что все сроки прошли. Чем дольше откладывались съемки, тем больше становились его убытки. Наконец однажды продюсер заявил Руффио, что решил продолжить съемки, но только без Роми.

У него была на примете другая актриса: Ханна Шигулла. Восходящая звезда немецкого кино, муза Райнера Вернера Фасбиндера. Роми узнала об этом на больничной койке, от своего агента Жана-Луи Ливи. Ей удалили почку, операция прошла успешно, но она очень ослабла и лежала пластом. Эта новость могла либо окончательно деморализовать ее, либо, наоборот, дать силы для борьбы. Риск был очень велик.

Когда Жан-Луи Давид ясно дал понять Роми, что фильм могут снять без ее участия, она даже привстала в кровати от возмущения. Нет, никто, кроме нее, не сыграет Эльзу! Об этом не может быть и речи. Это ее проект, и она никому не позволит отнять его. Она найдет в себе силы продолжить съемки. Она готова была горы свернуть.

Итак, она приехала на съемки и затворяется у себя в гримерной, чтобы выполнить привычный ритуал, который ее успокаивает. Неторопливо причесывается, здоровается с гримером. А затем направляется к маленькому проигрывателю, который она разместила в углу, ставит один за другим хиты Леонарда Коэна, Саймона и Гарфанкела, Барбары, отрывки из рок-оперы «Волосы» и молча прослушивает их.

Пора репетировать. Роми садится перед зеркалом и просит гримера Жана-Пьера Эйшена подыграть ей. Гример становится ее партнером. Роми не смотрит на него. Лицо у нее меняется. По мере того как Роми усваивает текст, она превращается в Эльзу, свою героиню. Но злится, если что-то вдруг не получается. Попадается какое-нибудь непослушное слово или слог. Эта подготовка необходима ей перед тем, как сыграть сцену при всех. Роми тянет время как может, выпрашивает у режиссера, потом у ассистента еще несколько минут, несколько часов до выхода на съемочную площадку.

После операции, которая была в мае, Роми обещала приехать в Берлин в конце лета. Но 5 июля погиб Давид, и все яркое, радостное в ее душе словно затянулось черной пеленой. Ничто больше не привязывало ее к жизни. Даже те, кто приходили поддержать ее.

Их было много, они сменяли друг друга у ее постели, разделяли ее одиночество, желая удостовериться, что ее не поглотит бездна отчаяния. Все боялись, как бы она не вздумала избавиться от страданий раз и навсегда. Лоран Петен стал еще чаще названивать Жаку Руффио, умоляя его начать съемки как можно раньше, чтобы у его подруги появилось хоть какое-то желание жить.

Роми обязана сыграть Эльзу. Никто не должен видеть ее душевных мук. Но сцена, которую она безуспешно пытается сыграть сегодня утром, странным образом перекликается с ее собственной судьбой. Эпизод очень напряженный и сложный. К съемкам все готово. Эльза ужинает в парижском кабаре с мальчиком, которого она опекает. Его зовут Макс, и он почему-то очень похож на Давида.

У Роми перехватывает дыхание. Она убегает. И запирается в своей гримерной. Сидеть напротив ребенка и смотреть ему в лицо – это свыше ее сил. Вся группа еще со вчерашнего дня боялась этой сцены. Жак Руффио подготовился к ней заранее и провел беседу с группой.

Как обычно, ассистент режиссера Клер Дени берет на себя роль посредника и пытается выманить Роми из кокона скорби, в который она спряталась. Негромкий, но настойчивый стук в запертую дверь, нежный, успокаивающий голос. Клер Дени молча входит. Роми, съежившаяся в кресле, просит Клер одолжить ей маленькие золотые сережки с аквамаринами, подарок жены Мишеля Пикколи, которая купила их у одного берлинского антиквара. Эти голубовато-зеленые шарики сверкают, словно надежда.

Роми снимает свои серьги и меняется с Клер. Вероятно, это уловка, чтобы оттянуть еще на несколько минут съемки сцены, которой она так боится. Затем она встает, выходит и присоединяется к остальным членам съемочной группы, ожидающих ее с самого утра. Жак Руффио попросил их не уходить далеко, на случай, если Роми все же вернется.

И в самом деле – она возвращается, в своем воздушном переливчатом наряде. Жак Руффио напряжен и предельно сосредоточен: он понимает, что количество дублей, которые ему удастся снять, ограничено. Начинает он с того, что снимает ноги Роми, ее уверенную походку в туфлях на высоких каблуках (сделанных на заказ, потому что у нее больные ноги): в этой сцене Эльза идет через зал ресторана с Максом и материнским жестом обнимает его за плечи.

Грудь Роми вздымается чаще обычного, лицо становится мертвенно-бледным. Гример Жан-Пьер Эйшен первым чувствует: с ней что-то не так. Он стоит сзади и замечает, что ей трудно дышать. И, хотя идет съемка, он бросается к Роми и подхватывает ее, не давая упасть: она теряет сознание.

«Стоп!» Режиссер тут же останавливает работу. Жан-Пьер Эйшен вместе с ассистентами из продюсерской группы отводят Роми в ее гримерную, снимают грим, раздевают, помогают принять душ. Дают несколько часов отдохнуть. Потом снова гримируют и причесывают. И вот она снова готова к работе, как будто ничего не произошло.

Выглядит она великолепно, только чуть затуманенный взгляд выдает ее волнение. Жак Руффио несколько секунд выжидает, а затем быстро снимает ее крупным планом, когда она, слабо улыбаясь, поднимает глаза к небу. Это момент, когда группа музыкантов подходит к Эльзе и спрашивает, что для нее сыграть, а она отвечает: «Играть будет мой сын».

Юный Венделин Вернер (это его первая роль в кино) встает и берет скрипку. Инструмент не дрожит в его руке. Первые ноты восхитительны. Роми опускает веки, потом поднимает. Ее зеленые глаза полны слез. Это плачет не Эльза, а она сама. «Стоп!» – негромко произносит Руффио. Одного дубля будет достаточно.

Режиссер растроган. Да и все, кто участвует в съемках этой сцены, – техники, гример, парикмахер, ассистенты, статисты – стараются сдержать нахлынувшие эмоции. У одних льются слезы, другие просто отводят глаза. Они потрясены безутешным горем Роми.

В этот вечер Роми просит извинения за то, что она не пойдет ужинать вместе с группой. Она чувствует, что ей не хватит мужества встретиться с ними взглядом в ресторане. Немного позже Жан-Луи Ливи, ее агент, специально приехавший в Берлин, чтобы быть рядом и присматривать за ней, стучит в дверь ее номера в отеле «Штейнбергер». Ему открывает пусть и слегка осунувшаяся, но сияющая красотой Роми. В джинсах и без косметики.

Она впускает его внутрь. И он с изумлением и состраданием обнаруживает, что эту комнату, где Роми постоянно уединялась все последнее время, она превратила в мавзолей. В мягком свете ламп со всех стен комнаты смотрит одно и то же лицо – лицо Давида, мальчика с лучезарной улыбкой, который пронесся через ее жизнь, как проносится по небу падающая звезда.

Ноябрь 1981 года

Берлин

Выйти из комнаты. Неслышно повернуть ключ в двери. Быстро пройти по ковру, покрывающему пол в отеле. Не пользоваться лифтом. Свернуть к лестнице. На первом этаже зайти в служебное помещение, пройти по коридору и спуститься в подвал. Встретиться со служащим/служащей отеля. Кивнуть ему/ей в знак благодарности. Иногда ответить улыбкой на улыбку.

Приоткрыть дверь и осторожно выглянуть на улицу. И начать высматривать среди вереницы проезжающих мимо автомобилей тот, что сбросит скорость у этой двери. Каждое утро перед съемками Жак Руффио заезжает за ней на арендованной машине. Чтобы избежать нескромных взглядов в холле отеля, Роми обратилась за помощью к директору и получила разрешение выбираться на улицу через подвал и служебный вход.

В машине, рядом с режиссером, Роми ощущает некое подобие душевного комфорта и может свободно отдаться горю, вспышкам гнева или веселости. Поговорить о съемках, о своих недавних ролях и вообще о жизни. Слова вылетают как пули, в голосе звучит то нежность, то ярость. И так всю дорогу до съемочной площадки.

Иногда она набирает его номер в два часа ночи и извиняется за поздний звонок. Жак Руффио относится к ней с отцовской заботой, строит рабочий график так, чтобы у нее была возможность отдохнуть перед сценами, которые по ее просьбе надо будет повторять десятки раз, прежде чем отснять окончательный вариант. Руффио подшучивает над ней, утверждая, что она усвоила эту вредную привычку, когда снималась у Франсиса Жиро в «Адском трио» и «Банкирше».

Роми всегда недовольна своей игрой; иногда это принимает причудливые формы и при всем сочувствии к ее горю может вызвать улыбку. Так, она попросила несколько дублей сцены, где Эльза, одетая в платье с блестками, поет в кабаре и вдруг начинает плакать: она аргументировала это тем, что у нее плакал только один глаз. А Жак Руффио не мог ни в чем отказать ей.

Под руководством этого доброжелательного режиссера Роми еще несколько недель продолжает сниматься в «Прохожей из Сан-Суси». Она работает очень прилежно, думает только о фильме и полностью отгораживается от окружающего мира. Она настолько поглощена ролью, что, как у нее часто бывает, просит называть ее не Роми, а Эльза.

Для нее важно только это. Она готова работать днем и ночью. Иногда даже забывает поесть. Работа помогает ей не вспоминать обо всем остальном, что было в ее жизни. Не думать о смерти сына. Но в пятницу, в двенадцать дня, настроение у нее резко меняется. Люди в группе замечают, что в полдень лицо у нее проясняется, зеленые глаза начинают сверкать: скоро приедут ее спутник жизни Лоран и маленькая дочка Сара. Близится уик-энд, а с ним целые часы веселья и свободы.