Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1

Глава восьмая

Прошло около двух недель, а Катя и Борис за всё это время сумели провести вместе только три вечера. Эти вечера они посвятили посещению кинематографа. Все остальные дни Борис был занят на различных собраниях и заседаниях, приходил домой в 10–11 часов вечера, оставляя молодую жену на целый день одну. Может быть, это, а может быть, и начавший ощущаться недостаток денег заставил Катю подумать о поиске работы. Она сказала о своём намерении мужу, тот принялся возражать. Ему было так приятно вспоминать во время работы или какого-нибудь собрания, что дома его ждут, волнуются и готовятся встретить; приятно было, придя домой, видеть приветливо встречающую его жену и есть приготовленную специально для него еду. Борис прекрасно понимал, что если Катя начнёт работать, то всё это исчезнет, и может быть, не ей, а ему придётся дожидаться жену и разогревать ей еду, как это было в семье отца. Однако, с другой стороны, он понимал и то, что его деятельной Кате замкнуться в мире кухни и рынка невозможно. Кроме того, её заработок, конечно, стал бы ощутимым подспорьем в их семье.

Как это впоследствии часто случалось, Катя сумела настоять на своём и убедить мужа в необходимости её поступления на службу. Встал вопрос, кем и куда пойти Кате работать. Кое-кто из появившихся знакомых предлагал помочь в устройстве её на работу, но эти предложения им не нравились. Соседка по прежней квартире, работница фабрики Ткаченко, обещала туда устроить Борину жену, но ведь не для того же Катя окончила девятилетку, чтобы идти на фабрику, где в то время работали едва грамотные люди. Александр Александрович Глебов обещал устроить Катю конторщицей в одном из отделов треста, но Борис видел, что работавшие на этих должностях, по существу, превращались в курьеров, ребятах на побегушках. Кто его знает, когда из них при таком способе обучения могли выйти настоящие конторщики или счетоводы? Да эти должности и по своей зарплате и положению были не завидными. Учить детей Катя категорически не хотела, да в городе и не так-то просто было найти место для совсем неопытной учительницы.

Нет, решили они, надо Кате поучиться на каких-нибудь специальных курсах и, лишь получив определённую специальность и бумажку-диплом, уж потом хлопотать о поступлении в какое-нибудь учреждение.

Различных курсов к этому времени во Владивостоке появилось уже много, большинство из них организовывалось частными дельцами, но, тем не менее человек, окончивший их, при поступлении на службу пользовался определёнными преимуществами. Между прочим, Борис знал это и по себе: не будь у него свидетельства об окончании курсов десятников по лесозаготовкам, вряд ли бы его приняли на работу в Дальгосрыбтрест, даже и при ходатайстве обкома ВКП(б).

Из всех курсов Катя выбрала курсы машинописи, как самые перспективные и сравнительно короткие. За шесть месяцев некая гражданка — организатор бралась подготовить из своих учениц квалифицированных машинисток, способных работать слепым методом по десятипальцевой системе. Плата за обучение была сравнительно невысокой — 15 руб. в месяц, зато работу выпускница могла получить сразу же по окончании курсов и даже в очень солидном учреждении. Дело в том, что к этому времени пишущая машинка из предмета, употребляемого в особо привилегированных учреждениях, всё больше и больше становилась неотъемлемой принадлежностью любой канцелярии. Надобность в обученных квалифицированных машинистках, да ещё имеющих полное среднее образование, была велика.

Алёшкины, приняв решение, торопились его исполнить (между прочим, так происходило и во всей их последующей жизни). Поэтому на следующий же день Катя явилась в небольшой дом на Китайской улице, где находились курсы. Пройдя через большую комнату, где неумолчно трещали различными тонами и темпами более десятка самых разнообразных систем пишущих машинок, она очутилась в узенькой комнатке — кабинете заведующей, а по существу, владелицы этих курсов.

Так как Катя имела свидетельство об окончании девятилетки, то её приняли на курсы без экзамена. Другие, не имевшие такого документа, проходили экзамен по русскому языку, а девицам (курсы были женские), писавшим неграмотно, в обучении отказывали. На следующий день, внеся плату за месяц вперёд и запомнив часы занятий, Катя уже считалась слушательницей этих курсов. Занималась она три раза в неделю по четыре часа.

Обучению Алёшкина отдалась с большой охотой и вскоре уже хвалилась перед Борисом определёнными достижениями. Её быстрым успехам способствовало то, что она с пишущей машинкой была немного знакома и раньше, ведь в райкоме ВЛКСМ в Шкотове они с Борисом часто печатали какую-нибудь пионерскую директиву или методическое письмо. Правда, их печатание отличалось от того, чему её теперь учили, как небо от земли и, может быть, даже не помогало, а мешало. Однако уже то, что она раньше видела машинку и имела представление, как с ней надо обращаться, давало ей известное преимущество.

К концу первого месяца учёбы Катя была в числе лучших учениц, и преподавательница обещала дать ей такую рекомендацию, которая позволила бы в будущем поступить в самое лучшее учреждение города, но… Как всегда, не всё сбывается так, как нам хочется, или как мы предполагаем.

Месяца через полтора после приезда Кати во Владивосток, Борис начал замечать, что с его женой происходит что-то странное: по утрам она отворачивалась, когда он завтракал, и совершенно перестала есть вместе с ним. Когда же он возвращался с работы и садился обедать, Катя, подавая ему, видимо, наскоро приготовленный обед, сразу же бросала в рот кусочек лимона и выскакивала на улицу, стараясь не вдыхать запах, исходящий от свинячьего хозяйства пани Ядвиги и зажимая нос платком. Если же она этого сделать не успевала, то у неё случалась рвота, продолжавшаяся довольно долго. Вскоре она почти совсем перестала есть и не расставалась только с лимоном.

Борис, у которого ещё были свежи в памяти симптомы болезни бабуси, очень испугался. Он стал категорически настаивать, чтобы Катя сходила к какому-нибудь опытному врачу. В ответ на его просьбы Катя покраснела и, потупив глаза (что ей было очень несвойственно и ещё больше удивило мужа), сказала:

— Это не болезнь, Борька, просто у нас скоро будет ребёнок. Я, было, вначале и сама испугалась, но пани Ядвига мне всё объяснила. Да, теперь я уже и сама полностью убедилась, что беременна, только вот не знаю, смогу ли я доносить, уж очень мне плохо: всё время тошнит, а этот запах в кухне и во дворе просто сводит меня с ума…

— Тем больше оснований пойти как можно скорее к врачу, — сказал Борис, — сходи завтра же! К сожалению, я пойти с тобой никак не могу, у меня такая сейчас сумасшедшая работа! Началась путина, везде нужны бочки, лес идёт беспрерывным потоком, работы на складе невпроворот, да тут ещё в тресте с комсомольской ячейкой прямо совсем закружился.

Катя вздохнула, грустно взглянула на мужа, но ничего не сказала. Она уже видела, что её Борька работает сверх всяких сил. За время своего общения с ним она успела узнать его и понять, что каждой работе он отдавался весь без остатка. Пропустить час или перенести какое-нибудь комсомольское мероприятие, чтобы выкроить время для неё, для их личной жизни, он, в силу своего характера, был просто не в состоянии. Она уже примирилась с тем, что о ней, да, по-видимому, и о будущем ребёнке ей придётся больше думать самой, чем полагаться на Бориса.

В то время ещё не было женских и детских консультаций, и Кате пришлось обратиться к частному врачу. Побывав у акушера, кабинет которого находился около кинотеатра «Художественный», Катя узнала, что она действительно на третьем месяце, что беременность у неё протекает нормально и что такие явления, как отвращение к пище, к различным запахам, вероятно, скоро пройдут. Ей были прописаны кое-какие лекарства и рекомендовано временно оставить занятия на курсах машинописи.

Вечером всё это Катя рассказала мужу, прибавив, однако, что пока она особого улучшения не испытывает и запахи от свиней и их корма во дворе и кухне её так мучают, что она просто не в состоянии оставаться в этой квартире. Хотя хозяйка относилась к ней очень хорошо и, видя трудное состояние молодой женщины, стремилась ей кое в чём помочь, а благодаря лавке китайца можно было не ходить на базар и всё нужное получать каждое утро на дом, ей всё-таки жилось здесь очень трудно.

Шёл май месяц. Во Владивостоке в этом году наступила ранняя жара. Катя ослабела и одна не могла ходить далеко, поэтому была вынуждена все дни проводить или в душной комнате, или на вонючем дворе. Это не только угнетало её, но приносило серьёзный вред здоровью. Она бы с удовольствием уехала в Шкотово, чтобы пожить у мамы, но сама завести с Борисом об этом разговор не решалась, понимая, что без неё мужу будет нелегко. Он же со свойственной ему беспечностью и легкомыслием сам предложить ей это не догадывался.

Когда Борис обосновался в ДГРТ, то зашёл в губбюро компартии к Филке Дорохову, чтобы рассказать тому о своих делах. Их дружеское знакомство возобновилось, Филка познакомил Бориса со своей семьёй: отцом — старым рабочим Дальзавода, участником двух революций; старшим братом, работавшим в ФЗК Дальзавода, в прошлом подпольщика; матерью — пожилой, очень доброй, душевной женщиной, нёсшей на себе тяготы домашней работы большой трудовой семьи, и молоденькой женой, служившей в каком-то учреждении счетоводом. Дорохов женился раньше Бориса больше чем на полгода.

Все первые месяцы жизни Бориса и Кати во Владивостоке Филка и его жена были, пожалуй, единственными более или менее близкими их знакомыми, они не раз навещали Алёшкиных в их узкой комнатке и за скромной пирушкой, организованной при помощи всё того же Ли Фун Чана, весело коротали редкие свободные вечера за игрой в дурачка или в лото. Иногда они все вместе отправлялись смотреть какой-нибудь боевик в новый, недавно открывшийся, самый большой и красивый кинотеатр Владивостока «Уссури».

Дороховы очень скоро узнали о Катиной беременности, о том, что она плохо переносит атмосферу, существовавшую во дворе, кухне и самой их квартире. Они предложили свою помощь. У отца Филки, как и у многих рабочих Дальзавода, была в районе Седанки небольшая дача. Дороховы советовали Кате пожить там, а для того, чтобы оценить достоинства дачи, они пригласили Алёшкиных в одно из воскресений в гости.

Дача, расположенная на склоне сопки, обращённом к морю, вся утонула в густых зарослях полудикого винограда. На грядках зеленели ранние овощи, небольшие клумбы были покрыты яркими цветами. Конечно, там было хорошо. Но, кроме родителей Филки, там же постоянно жили его старший брат с женой и маленьким сыном, да и Филка с женой приезжали почти каждый день. Поместиться там ещё одной семье было бы попросту невозможно, и, хотя хозяева усиленно приглашали Катю приехать на лето, обещая оборудовать для них с Борисом небольшой чуланчик, Алёшкины от этого предложения отказались.

В дачном поезде, в котором Катя и Борис возвращались во Владивосток, и был решён вопрос о том, что она поживёт у мамы если не всё лето, то хотя бы то время, пока её не покинут эти неприятные и тяжёлые симптомы беременности. Предложение внёс сам Борис, и Катя ему за это была искренне благодарна, хотя, как и всегда, внешне своей радости не показала. Итак, они договорились, что через несколько дней Катя уезжает в Шкотово.