Блаженный послушник. Жизнеописание старца Ефрема Катунакского

Непрестанно молитесь

После главного — строгого хранения послушания — вторым заветом старца была молитва, живая молитва, которая непрестанно совершалась в его сердце. Слова Писания: просите, и получите (Ин. 16, 24) — являются догмой для нашего ничтожества, ибо, по слову Господню, без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5), и потому справедливо то, что молитва должна быть непрестанной.

Сей блаженный подвижник в тонкостях истолковывал образы молитвы и новоначальным, и находящимся на середине пути, и преуспевшим. Первым, что даровал отцу Ефрему наш старец Иосиф, познакомившись с ним, была молитва, и отец Ефрем, как достойный ее делатель, в своей многотрудной и внимательной жизни довел ее до совершенства.

Если слова Писания: непрестанно молитесь (1 Фес. 5, 17) — являются заповедью, то в нем она исполнилась всецело, поскольку никогда на всем протяжении своей жизни он не прерывал молитвы.

Мы останемся непонятыми, если не предпримем попытку описать высоту и глубину его сердечной молитвы, во время которой он весь изменялся и был восхищаем в созерцания и исступления. Он провидел будущее, знал прошедшее и имел особенный дар утешения страждущих. Он видел и чувствовал опасности, переживаемые теми, кто призывал его молитвенно, и помогал им своей молитвой.

Он постоянно напоминал нам:

— От послушания рождается молитва, а от молитвы — богословие.

Чему он сам научился от старца Иосифа, когда был молодым, тому учил и молодых монахов, у которых непрестанно рождались вопросы о молитве: как молиться вначале, что такое немногословная молитва[83], что — сердечная молитва, разрешается ли во время молитвы содержать в уме образы?

На все это он отвечал просто и ясно и, сам того не желая, открывал им свою меру постижения преестественных таинств Божественной благодати. Таинств этих достигли лишь те, кто принял Его, Живодавца Христа, и кому Он дал власть быть чадами Божиими (ср.: Ин. 1, 12), которые от Бога родились (Ин. 1, 13).

Немногословная молитва — это молитва: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Чем меньше слов мы налагаем на ум, тем легче он их выучивает и содержит. Но образов молитвы множество. Каждый придумывает[84] свой образ молитвы в соответствии со своими чувствами и нуждами. Человек в умилостивительной, в благодарственной, в славословной молитве обращается к могущему спасти (ср.: Евр. 5, 7) Богу, дабы обрести искомую помощь и утешение. Тот, кто в мольбе, просьбе, славословии, благодарении и часто с похвальным бесстыдством просит Его настойчиво и с бездонным смирением, приклоняет безмерное человеколюбие и всеблагость Божию.

Молитва все же является самым тяжким и утомительным занятием[85], и потому Павел побуждает быть постоянными в молитве (ср.: Кол. 4, 2). Это деятельность ума. Скитающемуся и получившему дурной навык в рассеянии и любопытстве уму не нравится ограничение и заключение в «темницу». Это бывает до тех пор, пока благодать не откроет дверь «чувства в Боге». Когда это произойдет, ум уже никогда не захочет отрезать себя от сладости единения с Богом, той сладости, в которой заключены наслаждение и пища Ангелов, слава и радость праведных и вкушение вечной жизни.

Когда душа находится в безразличии и дреме и ум, стало быть, не движется на молитву, тогда мы изобретаем способы ее пробуждения, чтобы у потерявшей аппетит души пробудить чувство голода. У тех, чье помышление прилежит на злое (см.: Быт. 8, 21), у подпадающих под различные внешние воздействия усердие к молитве отсутствует в силу естественных причин. Тогда мы подвигаем сами себя разнообразными помышлениями и представлениями[86], обращаем свой ум к страданиям Христа, составляя внутри себя картину[87] Его Распятия; размышляем о разнообразных муках миллионов исповедников нашей веры, о смысле нашего Божественного предназначения как богообразных существ, созданных по образу своего Творца. Все это пробуждает в нашем дремлющем уме чувство долга, если подвигнем еще и самоукорение, которым наш одурманенный внутренний человек приводится в чувство умиления.

— Я, — говорил нам блаженный старец, — считаю себя находящимся в таком состоянии мертвости и окаянства, что поставляю себя на Страшное Судилище во время Второго Пришествия, вижу[88] нашего Господа, потом Его решение взять с Собой Своих и удалиться в вечное Царство. Меня Он отвергает, и я чувствую, что уже не имею иной надежды увидеть Его снова или сподобиться милости, и начинаю кричать и плакать без меры!

Однако все образы, представления или помышления, употребляемые нами вначале для того, чтобы подвигнуть свой ум на молитву, мы уже не удерживаем, когда внутри нас станет двигаться молитва, потому что иначе они приносят нам рассеяние. В час молитвы не нужны ни образы, ни картины, ни представления, но бесцветный и безОбразный (без образа) ум остается с одним лишь стремлением к Богу, дабы благодать привлекла его к себе. Первым ощущением является радость, а за нею следует то, что нам описывает Павел (см.: Гал. 5, 22–23)[89].

Молитвы, составленные своими словами, плодотворны, особенно у новоначальных. Словно исповедуясь, мы начинаем молитву так, как бы беседовали с глазу на глаз со встретившимся нам человеком. Вначале мы испрашиваем прощения за свои ошибки, а потом просим, чтобы Господь Сам научил нас тому, как творить Его волю, как избегать искушений, как освобождаться от страстей, и молим Его даровать нам то, что содействует подлинному покаянию. Давид говорил: Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою (Пс. 142, 8).

Этот образ молитвы, похожий на исповедь, очень полезен, потому что благодаря самоукорению, в котором мы непрестанно исповедуем свою огромную вину, рождается смирение, являющееся престолом Божественной благодати. Бог смиренным дает благодать (Иак. 4, 6) — и: смирихся, и спасе мя Господь (ср.: Пс. 114, 5). Когда таким образом молитвы мы вызываем действие благодати, тогда она соединяется с умом. Тогда любое воспоминание сладчайшего нашего Спасителя становится поводом для радости и мира, а ощущение мира сего и чувственных вещей становится отвратительным и утомительным. Помянух Бога и возвеселихся (Пс. 76, 4). Так на практике исполняется слово святого Григория Богослова: «Поминай Бога чаще, чем дышишь».

Молитва неописуема, но переживающие ее в собственной жизни и на собственном опыте ведают ее величие.

Духовная молитва преобразует молящегося человека в человека богообразного. Как Бог любит все, так и он сострадает и ощущает всечеловеческую боль. Он непрестанно плачет — не за себя, но за каждого скорбящего и даже за тех, кто покушается на него самого, повторяя слово Господне: прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34).

Вопрошавшим его об использовании в молитве дыхательных способов, как говорят о том некоторые отцы, он не советовал их применять. Он настаивал лишь на понуждении себя к молитве Иисусовой. Когда присутствуют сухость и угашение духа, тогда, как мы говорили, молитва своими словами, с глубоким смирением полагает начало. Когда теплота становится ощутимой, тогда ум простирается на то, к чему приведет благодать. Согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь (Пс. 38, 4). Перед теми, кто с духовной ревностью побуждал его сказать им, как долго сохраняется теплота молитвы в благодатном состоянии, он не скрывал, что у него самого она держалась до трех часов. Потом она уменьшается, и связь ума с Богом продолжается иным образом — в благодарении, славословии, пении или в иных созерцаниях.

«Любым способом молитвы подвигайте свой ум к памяти Божией. В день смерти моего старца ко мне пришел один монах и сказал мне: “Пока я шел сюда, я трижды прочитал акафист Божией Матери”. Видите, как подвизаются отцы? Каждый находит свой образ призывания Бога, чтобы ум его не пребывал праздным и не пленялся рассеянием. Из собственного опыта говорю вам, что человек может пребывать в благодати пять минут, может и один час, или два, или три часа. Большего я не испытывал. О большем нам из своего опыта рассказывал наш старец Иосиф. Когда я говорю о пребывании в благодати, то понимаю под этим действие благодати. Благодатной молитвой является та, при которой ум совершенно не отходит от Бога и чувства Его любви. Тогда предаются забвению законы тяготения и нужды этого мира».

Смысл подлинной и чистой молитвы заключается не в том, чтобы механически произносить слова, не чувствуя их и не слыша. Если ты сам не слышишь того, что говоришь, как услышит это Бог?

Вспомогательные средства есть и для духовного подвига, и для подготовки к Причащению. Я вижу в себе сухость, угашение духа, нерадение. Это случается в силу того, что человек подвержен многообразным изменениям. Тогда я помогаю себе тем, что привожу на ум полезные воспоминания и говорю: «Завтра я буду причащаться, приму в себя Самого Христа». Если я размыслю над самой сутью этого, то приду в умиление, стряхну с себя сон и отвергну бесчувствие, займу подобающее случаю место, и искуситель не сможет лишить меня пользы. Эти способы пускай всегда будут с вами, потому что, с одной стороны, естество наше склонно к нерадению и лени, а с другой — диавол не упускает случая замутить воду, воздвигнуть препятствие нашей пользе и перекрыть дорогу.

Сильнейшим оружием врага против нас является «забвение» — врата смерти. Если проклятое забвение одержит верх, то мы станем для смерти посмешищем. Здесь требуется внимание, особенно вначале, когда юноша еще не имеет опыта благодати, чтобы правильно оценивать свои состояния.

Ведь мы — сыны Божии, избранные, которых Бог предопределил, призвал и оправдал, а впоследствии и прославит (см.: Рим. 8, 29–30). Какая отговорка или какая сила воспрепятствует этому Божественному решению или действию? Я говорю это, чтобы вы не малодушествовали, не теряли мужества и не ленились. Есть изменчивость естества, есть и диавол, но Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире (1 Ин. 4, 4), потому что, согласно слову Господню, никто не может похитить их из руки Отца Моего (Ин. 10, 29). Если вы непрестанно держитесь такого знания и такой позиции, что и является сердцевиной нашего предназначения, то никакая изменчивость или пременение естества не могут преградить вам дороги, потому что дарования и решения Бога изменению не подлежат.