Как стать испанским рыбаком

Поп-звезда

— Ну что, изменник родины? Жив ли ты там, на хлебах заморских? — протяжно, словно нехотя, будто продолжая вчерашний разговор, произнёс в трубке скрипучий тенорок. Эту интонацию, эту словесную игру я не мог ни с чем спутать. и хотя не слышал этот голос больше десяти лет, заученно, почти профессионально, отреагировал на реплику.

— Хлеба заморские — ой как сладки, а дым Отечества до нас не долетает. Чего тебе, Шапкин? Почто тревожишь толстого, ленивого диссидента? Отчего нарушил мою дрёму и негу послеобеденную? Неужто соскучился, хороняка, кости старые решил погреть на земле Рыцарей Мальтийских, а денюжек на постоялый двор жалко? Всего-то ничего, лет двенадцать прошло, как не виделись — не слышались…

Лёша Шапкин был моим однокурсником по театральному училищу, ровесником и былым близким другом. После выпуска, в конце восьмидесятых, нас стандартно развела судьба. Лёша отправился покорять Москву, как все молодые актёры, я же вернулся на Север, решив окончить театральную карьеру и стать серьёзным журналистом. Связь мы быстро потеряли, но в театральном мире это не беда. Этот мир очень узкий, можно сказать, камерный — все театральные через одного друг друга знают, и слухи об успехах или провалах каждого очень быстро расходятся по всему Советскому Союзу.

Я слышал, Лёша сделал головокружительную карьеру в одном из московских театров, к тридцати годам стал Заслуженным Артистом России, но потом пропал со всех горизонтов. Почти всегда это означало или тяжёлую болезнь, или смерть, но в Лёшином случае — ходили какие-то неподтверждённые сплетни, что он попал в секту, увлёкся религией и… в общем, никто ничего не слышал о нём. Конечно, я был несказанно рад услышать бодрый голос былого друга, от вопросов распирало, но нужно было придерживаться сценария.

— Ой, ну вот тебя и раньше было не провести, зришь в корень, провидец ты наш, — продолжал тянуть резину Лёша. — Ну, конечно, куда нам, сирым и убогим, до вас, богатеев мальтийских с яхтами и весталками, одной просфорой сыты бываем, что Бог даст — тем и живём. Но вот тут Бог, как ты истинно заметил, дал мне возможность посетить твой благословенный остров, я и выпросил твой номер у твоей бывшей жены (тоже нашей однокурсницы). Найдётся у тебя уголок мощи старческие кинуть?

— Ну разве что в порядке дела благого. Глядишь, зачтётся…

— Ещё как зачтётся, я уж постараюсь.

Лёша Шапкин, парень из небольшого приволжского села, никогда не блистал ни ростом, ни статью. Приёмную комиссию театрального он покорил исключительно своим талантом. Был Лёша чуть ниже среднего роста, имел заштатную внешность, жидкие волосы и мощное обаяние острохарактерного актёра. до поступления он даже умудрился пару лет поработать в профессиональном театре и играл там отнюдь не «Кушать подано…».

Вместе с опытом большой сцены Лёша принёс в училище и опыт «закулисья». в интригах, сплетнях и изворотливости ему не было равных. Наверное, это нас и сблизило. Я вырос в театре и легко определял, когда однокашник врёт или задумал какую-нибудь «поганку». Лёша грамотно счёл, что нам лучше быть друзьями, нежели скрытыми противниками, благо по фактуре мы кардинально отличались, чем исключалась сценическая конкуренция. Только вот тщеславен он был безмерно.

Встречая Шапкина в мальтийском аэропорту, я наблюдал, как самолёт из Москвы заруливает на стоянку, как подают трап и думал: «Интересно, как он изменился за эти годы — потолстел, полысел, узнаю ли сразу?»

Двери самолёта открылись, и первым на трап шагнул… русский поп в богатом, парадном, расшитом золотом облачении. Высокий головной убор он придерживал рукой, в другой нёс дорогой кожаный портфель.

— Мать твою… — мелькнуло в голове. — Только Лёха мог устроить такой спектакль, его стиль. Но как?

Когда священник появился в зале ожидания, провожаемый сотнями любопытных взглядов мальтийцев и туристов, и направился ко мне, я чуть не впервые за свою жизнь оробел. Ряса, богатое убранство не было бутафорией. Мало того, финальную точку в образе ставил настоящий боевой орден на груди моего однокурсника.

— Лёша… ой, простите, Батюшка… — промямлил я, не зная, приложиться к руке священника или протянуть для пожатия?

Именно на такой эффект Шапкин и рассчитывал. Медленно подойдя ко мне, он аккуратно поставил портфель, повернулся к толпе встречающих и размашисто осенил их православным крестом, благословляя. в ответ добрая сотня человек почему-то захлопала. После чего повернулся, обнял меня и, так же картинно, троекратно поцеловал, после чего протянул руку, но хитро, ладонью вниз, почти как для поцелуя.

— А вот хрена два, — прошептал я. К счастью, Лёша чуть переиграл, дав мне оправиться от удивления.

— Облом. Что, затянул сцену, пережал? — весело спросил священник. — Да, всегда страдал от этого, меры не знаю. Да ладно, вези меня, боярин, в келью монашескую, надеюсь, «кровь господня» у тебя припасена в больших количествах?

На яхте попу была определена собственная каюта, из которой через полчаса вышел обычный Шапкин, в китайских шортах неопределённого цвета и застиранной футболке. Пригладив жалкие остатки сметённых временем волос, он заорал: «Стас, дай я тебя поцелую, сколько лет…»

— Эээ, минуточку. Надо сначала определиться, кто есть ху… — отстранился я. — Вы… ты… и вправду священник?

— Иеромонах отец Иоасаф, настоятель одного из подворий Санкт-Петербурга, позвольте представиться.

— Иеромонах, то есть чёрный монах?

— Уже да, два года назад принял третий постриг.

— Ни фига себе. а это какое звание, если на военный лад перевести, для тупых и недалёких в церковной иерархии?

— Полковник, как минимум.

— И как мне вас теперь называть?

— Ты достал уже! Чего напрягся, попа первый раз видишь? Для тебя я был, есть и буду Лёша Шапкин. Ну разве что на людях, когда я в одеянии, не матери меня, пожалуйста. Так нальёшь зелья какого-нибудь, с устатку?

— А тебе пить можно?

— Всё, я понял. Издеваешься. Мстишь за аэропорт. Сволочью был, сволочью остался…

— Ну, так и быть — целуй, но смотри, не доверяю я вам, ксендзам… в свете последних тенденций в церкви.

— А это не у нас, это у католиков содомия сплошная, мы в РПЦ не такие, — захихикал иеромонах.

За столом Лёша хорошо поставленным голосом артиста-проповедника поведал о жизненных перипетиях.

— Ну о моей театральной карьере ты наверняка знаешь. Не буду останавливаться, скажу только, что там я быстро всего добился, получил «заслуженного», и уготовано мне было, согласно моей фактуре, всю жизнь играть дурачков да Бабу Ягу. Ну, может, под старость, если бы повезло, Короля Лира дали сыграть. в театре сплошной террариум и серпентарий, все едят всех, да и девяностые начались — ни сьемок, ни ролей, ни денег. с женщинами, как сам помнишь, у меня как-то не складывалось никогда. Нет, были, конечно, даже ребёнок на стороне есть, но… им подавай богатых или хотя бы видных, а я… я — мелкая копия Милляра. Но я хочу внимания, хочу, чтобы все мне поклонялись.

— Погоди, так религия — это твоя персональная сцена? Поэтому в попы подался?

— Нет, конечно. к Богу я шёл долго. Бросил театр и уехал в дальний монастырь, три года послушником, поступил в семинарию, совершил постриг, получил первый сан, но на приход не пошёл, стал келейником у епископа. Я ж звезда — мне и путь нужен звёздный, быстрый. За пару лет стал ему незаменимым помощником, даже иногда решал мелкие вопросы своей волей, конечно, с благословения. Скоро заслужил авторитет у братии. в итоге получил от епископа хороший приход, сейчас заканчиваю духовную академию, лично знаком с патриархом. На то, чего я добился за десять лет, многим жизни не хватает.

— Сильно! Лёш, скажи, а что за орден у тебя на рясе висит, не похож он на церковную или гражданскую побрякушку?

— Чечня, две командировки.

— Ох, ни фига себе, так ты же не можешь воевать, ты же священник?

— А кто солдатиков окармливать будет, в России нет института капелланов, вот и напросился на войну, хоть и страшно там до ужаса. Но как-то пообвык там, эта работа — исповедовать умирающих солдат да благословлять на ратную битву — очень угодна Богу, да и почетна среди священнослужителей. Сейчас служу в Питере, но планов дальнейших — громадьё. в общем, я ведь сюда не только отдыхать — повидаться приехал. Хочу почву провентилировать. Наверху есть мнение — приходик здесь открыть, наш РПЦ-шный, пока Зарубежная Православная Церковь не влезла. а я уже давно на покой хочу, в тёплую спокойную страну, сам себе хозяин, все тебя любят, все ручку целуют… да доход здесь неплохой видится. Как, одобряешь такую идею?

— Ну почему же не одобрять, дело хорошее, правда, сомневаюсь в реализации. Мальта — очень католическая страна, они другие конфессии сюда не пускают. Да и православных здесь не много.

— Ну тут дело больше политическое, это решать на уровне руководителей государств и церквей будут, нам только почву подготовить, идейку кому надо в голову закинуть, да помелькать здесь в чёрном греческом одеянии. Видел, как меня в аэропорту принимали?

— Могу с Послом России свести разве что, в другие инстанции я не вхож, да и не сильно хочу.

— Боже! Да это вообще супер, я даже не чаял на приём к послу попасть, а ты тут тоже времени не теряешь, говори, чего вы с властью мутите?

— Ничего, земляк он мой, знакомы ещё с Севера. Сейчас позвоню, встретишься. а мы с ним просто выпиваем изредка да анекдоты травим.

— Песен-то наших училищных петь будем, не разучился играть?

— Вроде нет, вечером девушка придёт, разгуляемся.

— Точно, ты ж разведён теперь, а что за девушка, как мне себя вести с ней?

— Как отец Иоасаф, конечно. Золото можешь не надевать, но подрясник уж будь добр.

— Нельзя мне ругаться, грех, но какой это отдых выпивать и песни петь в одеянии, да ещё в такую жару?

— Ручку поцелуешь, разрешу снять…

— Вот скотина злопамятная, прости Господи! а если на то пошло, то у меня тоже обида на тебя есть. Помнишь, на втором курсе ты завалился ночью ко мне на съёмную квартиру с двумя подружками и парой бутылок мерзкого, польского «Cinzano»?

— Как такое забудешь. Классно было же…

— Это тебе было классно. а ты забыл, как завалил обеих на мою кровать и устроил там вакханалию, а я вынужден был вертеться в углу на полу, слушая ваши развратные хихиканья? Вот, может, тогда ты подорвал во мне веру в себя, как мужчину…

— Э, я прекрасно всё помню, мы тебе не раз предлагали присоединиться. Ты отнекивался и скромничал. Где тут моя вина? Сам понимаешь, тут дамы выбирают, к кому в постель прыгать, это же приличные студентки были, не шлюхи какие-нибудь.

— Но моральную травму ты мне нанёс, друг называется, мог бы привести их и свалить…

— Ну, ты красава, а ключ от квартиры, где деньги лежат, тебе тоже надо было отдать и свалить? и потом, если этот случай так повлиял на тебя, так, значит, я и явился главным стимулом для твоего обретения Бога. Благодарен должен быть.

— Да, ладно, шучу, конечно, просто вспомнилась жизнь наша студенческая. Ох, куролесили… Но, если серьёзно, покаяться я перед тобой должен. Есть грех на мне. Помнишь, у тебя пропал второй том Михаила Чехова, редкое издание, как раз с описанием его системы работы над образом через психофизику актёра?