Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Повернувшись к присутствующему на совещании заведующему Отделом пропаганды ЦК Ю. А. Склярову, просит «в необходимых случаях свою власть употреблять». То есть гласность гласностью, а партийное руководство СМИ еще никто не отменял.

Готовя свое выступление на другом совещании все с теми же руководителями СМИ, подробно останавливается на том, почему пресса обязана продолжать тему развенчания культа Сталина, рассказывать о злодеяниях тех лет, вспоминать судьбы безвинно репрессированных. Да, соглашается он, в обществе возникают разговоры: надо ли ворошить прошлое, это, дескать, компрометирует идеалы, подрывает устои[265]: «Но если так, логично предположить, что наши устои и наши идеалы в какой-то мере выросли из этих ошибок, из репрессий, из просчетов, выдаваемых за вершину мысли и практики. Так давайте тогда укреплять наши идеалы теми же способами. Давайте скажем со всей определенностью, что репрессии были нужны и полезны. Что миллионы пострадавших — вполне приемлемая и даже неизбежная плата за социализм, за социальный прогресс».

Причем Яковлев — и это надо особо отметить — снова и не один раз связывает приверженность к гласности с настоящим, ленинским социализмом, говорит, что это не подрыв идеалов, не разочарование в пройденном пути, а желание «идти этим путем быстрее, с большей отдачей, учась на собственном опыте и опыте других».

Очевидным завоеванием на «этом пути» является принятая XIX Всесоюзной партконференцией резолюция «О гласности» — в ней явно прослеживается рука Яковлева, его твердая убежденность в правоте и важности затеянных перемен. Этот развернутый документ не просто декларировал значение гласности для обновления социализма, но ставил перед партийными комитетами и советскими органами конкретные задачи: обязывал их систематически отчитываться перед гражданами, способствовать критическим выступлениям в СМИ, создавать правовые гарантии для получения всеми гражданами необходимой информации.

Как водилось в то время, если руководитель партии объявлял гласность одним из основных приоритетов, то соратники дружно его поддерживали. Хотя далеко не все «шли в ногу». Даже сам генеральный, особенно на первых порах, допускал лишь «дозированное» предоставление информации, болезненно относился к критике в адрес перестройки, и тем более в свой адрес.

Полезно в этом смысле вспомнить историю с попыткой уволить главного редактора еженедельника «Аргументы и факты» Владислава Старкова. Газета опубликовала данные опроса пассажиров одного из поездов, по этим данным, рейтинг Горбачева оказался не на первом месте. Михаил Сергеевич сильно разгневался. Отделу пропаганды было поручено подготовить проект постановления об освобождении Старкова. Но тут в защиту редактора встал коллектив редакции, возмутились другие руководители СМИ, да и в ЦК далеко не все были согласны с «приговором», который явно противоречил заверениям в верности принципам перестройки. Яковлев на пару с Медведевым, который в это время стал курировать идеологию, сумели «заволокитить» указание генерального секретаря, Старков остался на своем месте и продолжал руководить «АиФ» вплоть до ухода из жизни.

Если для Яковлева гласность была светом в окошке, а поддерживаемые им издания («Огонек», «Московские новости») безупречно выполняли эту функцию, то другой член ПБ Лигачев говорил о гласности всегда с оговорками. Егор Кузьмич выступал лишь за такую открытость, которая служила укреплению социалистических идеалов, не вредила партии и государству: «Он резко осуждал тех, кто увлекается критикой прошлого, не скрывал, что выступает за контролируемую гласность»[266].

Редактор «АиФ» Старков был не единственным, кто мог пострадать за «излишнюю смелость». Чуть позже дамоклов меч ЦК навис над головой главного редактора «Комсомольской правды» Владислава Фронина. В этом случае инициатором репрессий выступил как раз Е. К. Лигачев, которого сильно раздражала газета — своей задиристостью, бесконечными акциями в поддержку перестройки, «левачеством». Егор Кузьмич добился, чтобы вопрос об освобождении Фронина от должности редактора был вынесен на Секретариат. Но в процессе подготовки «приговора» вмешался новый зам. зав. Агитпропом Георгий Пряхин, он написал свою резолюцию: «Это вопрос ЦК ВЛКСМ». В итоге уже намыленную веревку с шеи редактора удалось снять, Фронин остался на своем посту, он и сегодня — один из самых ярких руководителей российских СМИ.

По тем признаниям, которые Яковлев сделал позднее в своих книгах, гласность он отстаивал порой тайно, прибегая к разным уловкам и даже примитивному вранью. К примеру, когда прикрывал от начальственного гнева тех руководителей СМИ, которые осмеливались выступать с острыми материалами. На цековских совещаниях докладывал, что «провинившийся» редактор подвергнут выволочке, хотя на самом деле ничего подобного не было.

Как я уже отмечал, редкое заседание Политбюро или Секретариата ЦК тогда обходилось без критических замечаний в адрес СМИ. Среди высших руководителей партии находилось много охотников одернуть прессу, поставить на место «зарвавшихся» журналистов. Как свидетельствовал в своих воспоминаниях Яковлев, генсек в таких случаях обычно отмалчивался или нехотя соглашался с критикующими.

Стала ли гласность той миной, на которой подорвался социализм, а вместе с ним развалилась советская империя? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Право граждан на обладание информацией, безусловно, заслуживает уважения. Но это право может быть справедливо и безболезненно реализовано только в том случае, если государство построено на уважении к закону и морали, если все главные государственные институты прозрачны и работают на благо людей, наконец, если государство состоятельно экономически.

Можно ли говорить, что СССР тех лет соответствовал таким критериям? К сожалению, нет.

«Номенклатура быстро сообразила, что гласность и свобода слова копают ей политическую могилу, и начала ожесточенную борьбу против независимой информации. И по сей день гласность, свобода слова являются главным препятствием для чиновничества, заменившего власть КПСС, чтобы вернуть себе всю полноту бюрократического произвола», — слова из книги Яковлева, выпущенной в 2003 году[267].

И незадолго до своего ухода из жизни в интервью корреспонденту он опять настаивал на том, что именно свобода слова является мощным рычагом объединения людей и движения вперед: «Свобода слова, конечно, приносит некоторые неудобства — иногда шалят журналисты, это надо признать, перехлестывают не в ту сторону и попадают в неловкое положение, под суд. Еще во времена перестройки, помню, я каждую неделю выступал перед руководителями СМИ, говоря только одно: пишите что хотите, только не врите. Сегодня пресса отбрасывает меня от того, что происходит в стране. Построение чего-то на иллюзиях всегда порождает чудовище»[268].

Вопреки устоявшемуся мнению, согласно которому Яковлев чуть ли не с первых дней перестройки стал действовать как «могильщик» КПСС, надо сказать, что на самом деле он долгое время надеялся, что партию возможно реформировать, освободив ее от ненужных функций, сделав авторитетным политическим авангардом. В доказательство этого утверждения можно процитировать множество архивных документов тех лет, автором которых является Александр Николаевич.

Вот его тезисы к выступлению на заседании ПБ «О роли и месте партии в обществе», это 1988 год. В них он призывает решительно переделать партийный аппарат, и прежде всего — навсегда лишить его методов прямого командования и администрирования. Вместо этого партия, считает Яковлев, должна заняться «разработкой и проведением в жизнь стратегии общественного развития на всех уровнях: от центрального до местного»[269]. И, разумеется, как всегда в подобных случаях, следуют ссылки на марксизм и на ленинизм, историческая ценность которого, по Яковлеву, «неоспорима».

Готовясь к другому заседанию ПБ в самом конце того же 1988 года, он пишет тезисы о новом политическом мышлении и, в частности, размышляет о социализме как о естественном и закономерном, а не насильственно навязываемом будущем человечества. Но речь идет о социализме «подлинно творческом, обновляющемся, стремящемся вперед, отвечающем общечеловеческим интересам»[270].

Важной вехой в процессе перестройки стала XIX Всесоюзная партконференция. К этому времени обстановка в обществе сильно изменилась. Гласность, демократия, свобода печати вызвали к жизни новые формы гражданской активности. Повсеместно создавались комитеты в поддержку перестройки, неформальные объединения, клубы по интересам. Люди свободно обсуждали пути дальнейшего развития страны, говорили о необходимости перехода к многопартийной системе, радикальных реформах в экономике.

Еще при подготовке материалов конференции весной 1989-го привлеченные к этой работе секретари ЦК (Медведев, Яковлев, Болдин) и помощники генсека поняли, что у Горбачева вполне сложились свои представления о новой политической системе, структуре органов государственной власти и управления.

Но он не захотел их излагать достаточно полно и конкретно в тезисах, ограничившись общими, принципиальными посылками. Это раскрывает один из тактических приемов Горбачева — не ошеломлять сразу своих коллег, членов ЦК, тем более партию и общество крутыми и неожиданными решениями, а постепенно вводить их в оборот, «перемалывая» возникающие вопросы, сомнения и даже неприятие через дискуссии, толкования, разъяснения. И это в большинстве случаев приносило успех.

Основная же эпопея разыгралась на стадии подготовки доклада вначале в Волынском, куда Горбачев наезжал время от времени, а затем в Ново-Огарево, где с докладчиком работали в узком составе — Яковлев, Болдин, я и помощники генсека. Особым накалом отличалось обсуждение второго раздела доклада о реформе политической системы и третьего раздела о демократизации КПСС.

Все мы были единодушны в том, что в политической системе нужны коренные перемены в направлении правового государства.

…А вот какой должна быть новая модель политической системы, — тут мнения были разные. Пошли горячие споры. Лукьянов носился с идеей «Республики Советов». Яковлев и Шахназаров склонялись к президентской системе. Болдин, как обычно, сохранял таинственную неопределенность[271].

Вспоминая ту атмосферу, которая царила на XIX партконференции, Вадим Андреевич Медведев особо отметил нетерпимость делегатов к серым и невыразительным выступлениям. Когда они звучали, то в зале раздавались хлопки, выражавшие недовольство делегатов, и даже выкрики с требованиями покинуть трибуну. Настороженно встречали делегаты и малейшие намеки на восхваление руководства даже там, где речь шла об очевидных заслугах Горбачева.

Палитра выступлений оказалась весьма многокрасочной.

Критицизм Абалкина, радикализм Кабаидзе и Федорова, открытость и искренность Бакатина, мудрая ирония Олейника. […] Постепенно начали доминировать настроения основной части делегатов, представляющих среднее и высшее звено партийного и государственного аппарата. Под видом критики, перехлестов и крайностей, по существу, начала ставиться под сомнение правильность избранного пути. Многие говорили о разрушении ценностей, пугали крушением мироздания. Под бурные аплодисменты закончил свою мрачную, почти трагическую речь в этом духе Юрий Бондарев. А вот Григорию Бакланову, который вступил в полемику с Бондаревым, почти не дали говорить.