Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Для меня становилось все очевиднее, что Марксовы представления о социализме не могли не носить конъюнктурно-временного характера. Хотя бы по той простой причине, что с самого начала отражали идейные и нравственные установки, уровень знаний и степень предубеждений того, давнего, а не нашего времени. Рано или поздно должно было наступить самоисчерпание социализма-мечты, самоисчерпание мобилизационных возможностей его первоначальных идей. Так оно и произошло.

Когда я пришел ко всем этим выводам, искренне расстроился. Расстроился потому, что так долго обманывался. С горечью я начал задавать себе трудные вопросы. Почему в моей стране массами овладели утопии, почему история не захотела найти альтернативу насилию? Почему столь грубо, цинично растоптаны идеи свободы? Почему оказались общественно приемлемыми уничтожение крестьянства, кровавые репрессии против интеллигенции, экологическое варварство, разрушение материальных и духовных символов прошлого? Почему сформировалась особая каста партийно-государственных управителей, которая паразитировала на вечных надеждах человека на лучшую жизнь в будущем? Почему человек столь слаб и беспомощен? И можно ли было избежать всего, что произошло? Почему многие из нас аплодировали бандитизму властей, верили, что, только уничтожив «врагов народа», их детей и внуков, можно обрести счастье? Почему наша страна так безнадежно отстала?

И еще сотни «почему?»[297].

В интервью корреспонденту «Российской газеты», которое он дал за два года до своего ухода из жизни, он категорически протестовал против того, чтобы считаться «перевертышем».

Я никак не пойму, а 18 миллионов членов партии ушли из нее — они тоже перевертыши? Я занимал высокие посты в партийной иерархии, пользовался спецпайками, спецсанаториями. У меня было все вплоть до поварихи и уборщицы. Обеспечивал меня этими «прелестями жизни» КГБ. Было время, когда меня пугала собственная власть: я мог решить, освободить человека или посадить, — это был вопрос одного телефонного звонка. Зачем мне нужно было воевать с этой системой? «Перевертываться» ради чего? Ответ на самом деле прост: в течение очень длительного периода у меня сложилось твердое ощущение, что наше Советское государство идет к катастрофе. На самом деле я еще в молодости начал понимать, что с этой системой что-то не так. […] На каком-то этапе я задал самому себе вопрос: «А есть ли у меня вообще взгляды, убеждения?» Я вам так скажу: они были, если так можно выразиться, рутинно-обязательными. Настоящих убеждений у меня тогда не было. Оценки были — событий, людей. Но не взгляды. При этом, конечно же, я не снимаю с себя никакой ответственности за то, что служил этой системе[298].

Беседуя с другим журналистом (это 1995 год), с горечью признается, что сейчас абсолютно критически настроен к КПСС и что от этого очень страдает: «Ведь я исповедовал ее идеи, я способствовал их распространению. И я готов участвовать в суде над большевизмом — хоть в роли обвинителя, хоть свидетеля, хоть обвиняемого»[299].

Для него большевизм — это власть забулдыг и бездельников, а мечта о коммунизме — химера: «Никто никогда не построил, и никто никогда не построит коммунизм. Поэтому бороться с коммунизмом, с коммунистической идеей бессмысленно. […] А вот большевизм — это форма власти, которая использует самые-самые неприглядные аспекты Марксова учения. И в первую очередь то, о чем я говорил, — насилие»[300].

И снова — перевертыш или не перевертыш?

Отвечу как на духу. Да, в самом начале перестройки я тоже придерживался позиции совершенствования социализма. И я думаю, что в то время эта позиция была объективно оправдана. Представьте себе, что мы в 1985 году сказали бы, что надо переходить на другой общественный порядок. Ведь вот сейчас нас обвиняют, что у нас не было плана. Какой план? Давайте вместо социализма учредим другой строй? Где бы мы оказались? Самое ближнее — в Магадане. И то не довезли бы…[301]

В. Н. Игнатенко, близко соприкасавшийся с Яковлевым при работе в Президентском совете, тоже считает, что неверно говорить о каком-то внезапном переломе во взглядах Александра Николаевича, о его «внезапном озарении».

Никакого перелома не было. Не было такого дня, когда он проснулся и ощутил себя другим человеком. Это же смешно — так думать. Была эволюция взглядов. Развитие всей природы политической жизни — в Европе, в США, у нас в России. Вспомним еврокоммунизм, который расцвел в 80-е годы, вспомним нашу перестройку. Люди освобождались от догм, по-другому смотрели на окружающую жизнь, на то, как устроено общество и государство.

Отчего так цепко держались за «талмудизм» противники перестройки? Да оттого, что с этим была связана и их предшествующая жизнь, их положение, их будущее. Их пугали возможные изменения, слово «либерал» они воспринимали как ругательство[302].

Летом 1990 года, незадолго до начала последнего в истории съезда КПСС, ему позвонил М. С. Горбачев и выразил недовольство подготовленным группой спичрайтеров текстом отчетного доклада. Руководил группой И. Т. Фролов, а поскольку Иван Тимофеевич недолюбливал Александра Николаевича, то привлекать его к работе над докладом не стал.

— Ты посмотри на все это дело свежим, незамутненным взглядом, — сказал Горбачев. — Там надо поменьше мудреной философии и побольше новых прорывных идей. Отчетный доклад должен соответствовать текущему непростому моменту. Не надо скрывать тех тяжелых проблем, которые мы переживаем, но и уныния быть не должно. Партия ждет от нас честного откровенного анализа и ясных путей движения вперед. Мы за социализм. Но за такой, который не для лозунгов, а для людей.

Честно говоря, Яковлев был обижен тем, что на сей раз его отстранили от работы над главным программным документом. Да и других претензий к генсеку у него накопилось достаточно. Отношения между вчерашними соратниками катились под откос — об этом подробнее будет сказано ниже. Но, опять-таки верный аппаратной этике, Александр Николаевич без возражений взялся за переделку текста доклада.

Еще в начале июня он участвовал в обсуждении структуры этого важного документа на узком совещании с участием помощников генсека Г. Х. Шахназарова, Н. Я. Петракова и двух надежных речеписцев А. Н. Ермонского и Н. Б. Биккенина.

Осторожный Шахназаров в ходе этого разговора не выходил «за рамки», предпочитал обтекаемые формулировки. «Съезд должен быть созидательным». «Перестройка необходима, и надо этим путем идти дальше». «Партия должна стать политическим авангардом». «Марксизм мы не отрицаем, но нужна новая теория»[303].

Яковлев же пытался обострить обсуждение, с самого начала обронил фразу явно провокационную: «Я убежден, что нам нужен социалистически организованный капитализм, стержнем которого являются рынок и свободный человек на свободной земле».

Но вообще сохранившаяся в архиве запись этого разговора оставляет ощущение тупика. Собрались умные люди, чтобы дать рекомендации своему вождю по поводу его предстоящего доклада, но сами не знают, куда идти, что говорить, о чем умолчать. С одной стороны, с другой стороны…

Г. Х. Шахназаров на пресс-конференции, посвященной результатам исследований на тему «Национальные интересы и проблемы безопасности России». 21 января 1998. [ТАСС]

Как угодить всем? Ведь среди делегатов съезда будут и сторонники перестройки, и ее явные противники, будут демократы и сталинисты, будут аплодирующие курсу на интеграцию в мировое сообщество и откровенные враги этого пути. Да, тот состоявшийся на цековской даче в Волынском закрытый для чужих ушей разговор явно не сложился.

И вот, оказывается, группа под водительством академика Фролова тоже не вытянула, не должным образом справилась с поручением генерального секретаря. Хотя если честно, то и поручение это, видимо, было сформулировано в общих расплывчатых выражениях. С одной стороны, «побольше социализма», с другой — «надо смелее переходить на новые формы хозяйствования».

Александр Николаевич тезисно подготовил свой вариант, сделав упор, как он сам писал впоследствии, на «социал-демократические мотивы». Именно это и вошло в окончательный вариант того выступления, которое озвучил М. С. Горбачев.

Генсек снова — уже в который раз — с трибуны съезда говорил о том, чем была вызвана перестройка, перечислял те тяжелейшие проблемы, которые накопились во всех сферах советской жизни. Вся логика его рассуждений подводила к тому, что необходимы фундаментальные перемены в экономике, что она должна быть многоукладной, с разнообразными формами собственности и хозяйствования, что без рыночных отношений не обойтись. Именно рынок, говорил Горбачев, поможет нам решить многие накопившиеся социальные беды. И при этом глава партии, как и прежде, оговаривался: без социализма нам не обойтись.

Эта оговорка, впрочем, не могла ввести в заблуждение консервативно настроенных делегатов. Съезд партии временами напоминал шумный базар: кто кого перекричит. После долгих дискуссий по порядку ведения было принято решение заслушать отчеты членов Политбюро и секретарей ЦК.

Александр Николаевич понял, что, видимо, он и станет главной мишенью для критически настроенных участников съезда. Но сдаваться не хотел. Всю ночь работал над своим отчетом, выверял каждое слово, каждую мысль. 2 июля 1990 года в ходе вечернего заседания одним из первых вышел на трибуну.

Начал с того, что полностью поддерживает положения и выводы доклада товарища Горбачева. Подчеркнул историческую правоту выбора 1985 года, то есть начала перестройки[304].

Теперь предстояло сказать о родной коммунистической партии. Да, он расстался с иллюзиями относительно возможности ее реформирования. Но пока не отважился назвать черное черным, опять прибег к эзопову языку:

В этих условиях считаю, что только обновленная, полевевшая и помолодевшая партия способна будет повести страну и дальше по пути серьезных преобразований. Движение это неостановимо, оно пойдет — с партией или без нее. Консервативные настроения и тенденции, которые выразительно заявили о себе в последнее время, — следствие и свидетельство того, что партия еще в значительной степени остается пленницей системы общественного застоя, порожденной режимом личной власти.

Именно этот хребет авторитарного организма пытается переломить перестройка. Но по этой же самой причине она вызывает у определенных слоев жгучую к себе ненависть. Судить теперь перестройку, которая, конечно же, не безупречна, или разобраться всерьез, чем она вызвана, что ей мешает и противодействует? Вот дилемма съезда, как я ее вижу.

Далее Яковлев приступил собственно к отчету о своей деятельности как член Политбюро ЦК КПСС. Сначала говорил о том, что удалось сделать, возглавляя Комиссию по международной политике — тут подводных камней почти не ожидалось, все было прозрачно и понятно. Яковлев послушно выполнял установки ЦК и генсека по нормализации отношений с другими государствами, закрытию последних бастионов холодной войны. Упрекнуть могли только за одно: за то, что отпустили, отдали капиталистам страны Восточной Европы, еще вчера считавшиеся социалистическими. Но и на этот возможный упрек ответ у него имелся.