Михаил Задорнов. От Рюрика до Ельцина

Нет, не для Рарога такая жизнь! Да и братве обещал скоро вернуться, впереди — Сицилия! Теплые страны, черноокие полонянки. А тут что? Решать с утра до вечера разборки между старейшинами? Грех, конечно, умирающему деду отказывать. Но, во-первых, не очень верится в его болезнь, уж больно складно мысли свои излагает. А сон, конечно, вещим был, но ведь дед мог его и придумать.

Собрался с духом Рарог и насколько смог мягко отказал деду.

— Нет, дед, меня на моем острове братва дожидается. Прости, если сможешь. Помогать буду твоим людям по первому зову, клянусь памятью отца моего. В обиду никого от рода твоего не дам. Любой ответит, как те два конунга саксонские за убийство отца моего. Мое слово крепкое, его все на Варяжском море знают. Если чего обещал — выполню непременно. А с нурманами договор заключу, объясню: земля наша, варяжская! Если кто сунется, пожалеет.

— Ну что ж, и на том спасибо, внучок! Передам твои слова Вече и волхвам.

Обнялись:

— Знаю, внук, последний раз видимся, а потому помни мои слова. Волхв, который тебя в детстве воспитывал, сказывал: не просто так ты рожден был. В сильной любви зачат, а значит, для какого-то дела благого, великого. Не знаю, о чем сказывал. Но вижу в тебе силу особую. Помни об этом! Не верится мне, что ты для разбойничьей жизни родился. Слушайся знаков богов наших. Иначе загубишь себя и весь наш общий род.

Простились. Отплыл Рарог на лодьях с товарищами в обратный путь. Грусть на душе. На что дед намекал? Какие знаки? Надо будет к жрецу на Рюген сходить. Может, он прояснит: для каких таких великих дел я рожден? Помнится, лишь раз мать о чем-то подобном говорила еще в детстве. Впрочем, чего сейчас себе душу мутить. Впереди Сицилия! Поход! Братва ждет не дождется. Эх, хороша жизнь неподневольная, варяжская, свободная!

Но разговор с дедом никак не уходил из головы. Во вторую ночь вышел на палубу посмотреть на звезды. Глядит, что это на берегу? Костры! С чего вдруг?

— А ну скажи, дружище, — обратился Рарог к одному из своих дружинников-варягов, — ты здесь чаще хаживал, кто по этим берегам живет?

— То земли эстов. Только они не по берегу, а там, далее по лесам и рекам сидят. А костры, думается мне, пришлые какие-то развели.

— Не нравится мне это! А ну давай чуть в сторону и тихонько к берегу… подойдем да поглядим. Никак нурманская шайка на земли дедовы пробирается.

Бесшумно подошли лодьи к берегам. Высадились и так же неслышно, благо по песку, подкрались к дюнам, меж которых горели костры. И впрямь, нурманы!

Но что это?! Женщину привязали к столбу, а вокруг ветки сухие с сучьями раскладывают. Сжечь хотят! Совсем молоденькая. А глаза взрослым гневом горят. Никогда таких глаз раньше Рарог не видел: даже у матери, когда та в поход против саксов провожала. Не раз слышал он, что в Европе женщин, которые спутались с бесом или дьяволом, на кострах принято сжигать. Но сам подобного богохульного безобразия никогда не видел. Шепотом приказал позвать остальных своих бойцов.

Один из варягов, наемных скандинавов, подслушал разговор нурманский и перевел. Оказалось, то известный скандинавский ярл высадился со своей бандой на берегу, чтобы зорить селения эстов. Послал разведку, та донесла, будто за мысом лодья славянская. Вот и первая добыча! Подкрались, захватили. Среди пленных две женщины оказались. Одна рода явно знатного, но непонятного. Вроде славянского, а вроде и нет. Другая, видать, холопка. Мужчин перебили, а с женщинами решили позабавиться. Начать, естественно, со знатной. Но лишь первый нурман к ней подступил, вспыхнули, заискрились ее глаза:

— Дотронешься, не жить тебе!

Расхохотался нурман, сделал шаг вперед и… упал замертво!

Со страху даже не углядели нурманы, что это чудом спасшийся холоп во тьме затаился и дротиком точно в висок тому угодил.

— Ведьма! Колдунья! Сжечь ее!

Вбили в песок обглоданный волнами сосновый ствол. Привязали «ведьму» к этому наскоро смастеренному «позорному столбу», стали мелкий плавник вокруг собирать, сучья из леса неподалеку с сухими ветками носить. Но не было страха в глазах у «ведьмы». Таким «огнем» гневным глядела она на своих палачей, что те — урожденные убийцы — свои глаза отводили. Не зря у Рарога тревожно сердце забилось еще на лодье, когда костры увидел. Вот уж остальные варяги подоспели на помощь, за дюнами притаились, ждут команды. Нурманы из своей ватаги выделили самого смелого, кто должен был костер под «ведьмой» зажечь. Подошел тот с горящей лучиной, а «ведьма» опять за свое:

— Помолился бы ты своему Одину, недолго жить тебе осталось!

Оскалился нурман, поднес лучину к сучьям, тут его и настигла стрела варяжская, Рарогом пущенная. Быстро расправились варяги с остальными нурманами, ведь это дело — порубить нурманов — было для варягов превеликим удовольствием. А красавица Рарогу явно приглянулась. Никогда не думал, что женщина на костре может быть такой красивой и величественной. Подошел, освободил, веревки перерезал. — Кто такая? Откуда? Я Рарог, из варягов. Нурманы Рюриком кличут. Сожгли вашу лодью, но на моем дракаре никто не тронет ни тебя, ни холопку твою — даю честное варяжское!

То, что далее произошло, князь бодричей никак не ожидал.

На него с еще большим гневом, чем на нурмана, блеснули девичьи глаза, словно две стрелы из них вылетели.

— Ненавижу вас всех! Все вы разбойники! Землю нашу испоганили. Мой брат тоже варягом стал. Род опозорил! У него вещий дар был, а он на ваши острова разбойничьи сбежал. Сказывают, дар этот боги у него отобрали…

Рюрик был так ошарашен, что даже не разгневался, а расхохотался. Никто в жизни еще его в глаза разбойником не называл и с таким гневом не глядел. И это после того, как он ее от смерти спас. В такую и влюбиться недолго.

— Ты погоди гневаться, красавица! Кто такая? Какого рода? Как тебя в эту глухомань занесло? И не разбойник я вовсе, а князь бодричский!

— Какой ты князь? Посмотри на своих дружков! За то, что спас, благодарна. Буду молиться всегда за тебя. Ты сильный воин, но губишь жизнь свою, а мог бы… Мог бы…

— Что мог бы? Говори!

Помолчала знатная кельтка, а потом неуверенно ответила:

— Не знаю. Мутно все над тобой… Неясная жизнь твоя, витязь. Не по пути нам. И помощи твоей не надобно, домой на Ладогу сами доберемся.

— На Ладогу?!

Тут уж пришел черед удивляться Рарогу:

— Как звать-то тебя? Меня ж, повторяю, бойцы мои зовут Рюриком.

— Ефанда. Мы древнего кельтского рода жрецов! От войн наши предки все дальше и дальше на восход сбегали. В конце концов, прижились у словенских. Как-никак наши народы одного корня. Наш род призван сохранить тайные знания предков. Потому и ушли подалее на восток. Но и сюда ваши шайки добрались. А теперь прощай. Благодарю тебя и молиться буду, потому что мутно все у тебя! Сам с собой ты не в ладу!

Не хотел Рюрик отпускать ее. Думал силой на лодью увести. Куда ж двум девахам в темный лес ночью? Но нырнула красавица с холопкой своею в темный лес, и след их простыл. Пытались догнать — нигде нет. Растворились. И впрямь, что ли, ведьма? Словно зверь дикий ушла от охотника. Даже про Сицилию забыл Рарог. Весь обратный путь думал только о случившемся. Что все это значит? И почему кельтка его жизнь мутной назвала? Впрямь на душе муторно. Особенно скребло душу то, что она его за князя не признала. Обидно было. Если б не женщина, ответил бы достойно. Надо же, знатного кельтского рода! У него в дружине была пара кельтов. Бойцы отменные, бесстрашные. Погоду предсказывали точно. У одного даже был древний календарь: два деревянных диска-блинчика со множеством линий на штыре вращались друг относительно друга. Обладатель этого священного богатства хвастался, будто такие календари были у предков-кельтов задолго до того, как великий Цезарь их рассеял по всему миру. Один из таких календарей тот же Цезарь привез в Рим, и никто из римлян не догадался, что это календарь! «Римляне по сравнению с нашими дедами и прадедами были варварами!» — не раз сказывал этот кельт-боец.

Озадаченный и невеселый вернулся Рарог к своей братве. Думал, забудется случившееся в пути за сборами и приготовлениями к походу. Но забыть о Ефанде никак Рарогу не удавалось. Словно язва в душе завелась. Это же надо, меня за князя не признала! Мутным разбойником посчитала.

Была у Рарога в ту пору уже жена и дочка. С женой пути разошлись. Приняла она христианство, от богов славянских отказалась. А дочку князь любил, умела она его утешать как никто — ладошки свои на лоб, отягощенный мыслями, положит, как две оладушки, и мысли сразу светлеют. Гаремов никогда себе не заводил, хотя и святым тоже не был. Зря, что ли, походами ходил на юг Европы? В общем, призадумался не на шутку бодричский князь. Может, и впрямь мутно живет?

— Захотелось на Родину предков?

— Да, это было настоящее возвращение блудного сына. Вдруг однажды утром вскочил с постели с неожиданной мыслью: показать этой гордячке, которую спас, кто он на самом деле! Зря что ли дед ему княжество предлагал. Вернусь-ка на Ладогу, приму дедово предложение, и тогда посмотрим: князь я или разбойник. От такой мысли на душе вдруг стало радостно, как давно уж не было. А потому не стал долго раздумывать. Собрал Рарог свою дружину и, потупив взгляд, признался:

— Не пойду я с вами в поход на сей раз. Идите без меня. Достойные вожаки среди вас есть. А моя жизнь меняется. Дед — великий князь Гостомысл — помирает, а с ним и дело его помереть может. Просил меня наследовать. Да я уж и сам подумывал, не пора ли успокоиться.

Оказалось, подобные мысли не у одного Рарога и не раз возникали. Мол, чего всю жизнь грабежами жить, да купеческие суда охранять? Многим хотелось своего дома, семьи, детишек. Ради дома и уюта можно и за плугом остаток жизни походить. Не ожидал Рарог, что чуть ли не половина его дружины согласится с ним на восход уйти и стать ему верными помощниками — помочь войско организовать, порядок навести «на обильной земле, в которой не стало порядка». Был бы Рарог бабой, расплакался! Даже часть скандинавов, которые у него служили, и те откликнулись.

Стали собираться. Кто на Сицилию, кто на восток, к братьям своим словенам. Лодьи поровну поделили. А за день до отплытия произошло событие, которое в его судьбе сыграло решающую роль! Пришел к нему молодой витязь, белокурый, но с лицом возмужавшим, явно побывал не в одной переделке, и твердо сказал, как подобает истинному воину:

— Ты спас мою сестру Ефанду. Давно уж предал я свою семью. Хочу вернуться. А за то, что сестру спас, буду твоим другом навсегда. Много чему научился за эти годы, чувствую, пригожусь.

Этого молодого кельтского бойца, который еще в юности сбежал к варягам, все русские знают и нынче по стихам своего любимого поэта Пушкина: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» Да, это и был Олег — величайший политик и воин русской древности.

— Наконец-то мы к нему подошли.

— Олег действительно стал первым помощником Рюрика, а во многих делах — и вдохновителем. Мудрости и опыта у него хватало. А дальше произошло то, что начало менять карту мира до ее сегодняшнего вида. Летом, в июле месяце 862 года, пришел на лодьях со своей дружиной и братьями Рарог-Рюрик на Ладогу по призыву своего деда и согласился унаследовать его власть. Гостомысл не дождался этого момента, скончался чуть раньше. С Рюриком прибыла на Ладогу и его жена с дочерью. Казалось бы, радоваться надо. Но Рарог втайне ждал другого: признает ли Ефанда его теперь князем, догадается ли, почему вернулся? Поймет, что он никогда в душе разбойником не был? Или до сих пор мутным считает? В любом большом деле без любви не обходится.