Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Итак, юбилейная выставка в Царицыно – пожалуй, в большей мере формирование экспозиции, а не торжественное открытие и не отзывы в прессе, – увлекла Ларина на несколько месяцев чуть ли не с головой.

Был азарт, была высшая точка его тогдашней активности, – констатирует Максакова. – А потом наступил спад. Той же осенью, правда, ему предложили сделать акварельную выставку в доме Павла Кузнецова в Саратове, но туда уже ездила только я. Тогдашний директор Саратовского художественного музея Тамара Викторовна Гродскова ему иногда звонила, они мило разговаривали, и она звала его с выставками в город, извиняясь при этом, что закупить они ничего не смогут. Но Юру это никак не останавливало. Он предложил им в дар какие-то работы на выбор и даже сокрушался потом, что взяли не самые лучшие.

Вклинимся тут в рассказ Ольги Арсеньевны и добавим, что рубеж 2000–2010‐х годов – для Ларина еще и время раздачи ряда работ в музеи, что косвенно следовало из приведенных чуть выше воспоминаний Людмилы Денисовой. Раздачи безвозмездной, чаще всего, хотя изредка кое-что удостаивалось все же одобрения закупочных комиссий – например, в Русском музее к этому прикладывали усилия давние поклонницы автора Наталья Козырева, Ирина Арская, Алиса Любимова. Впрочем, даже и к дарению Юрий Николаевич относился ответственно, думал о качестве своего предложения и пристально оценивал выбор музейных экспертов. Никогда речь не шла о больших объемах, все было очень штучно. Кстати, если кто-то думает, будто государственному музею можно подарить что угодно и в любых количествах, а там только спасибо скажут и с радостью все немедленно поволокут к себе в фонды, тот глубоко и системно заблуждается. Ничего похожего не было и нет. Акт музейного дарения – сложная, многоступенчатая процедура с высоким процентом отсева по заявкам. Тем не менее, Ларина о возможности получить что-нибудь в дар спрашивали чуть ли не прямым текстом, как мы знаем, хотя сигналов сверху никто и не думал посылать.

Один из таких сюжетов – передача в Волгоградский музей изобразительных искусств имени Ильи Машкова той самой работы «Квинтет», которая нами уже упоминалась. За эту вещь первой половины 1980‐х очень ратовала сотрудница музея Ольга Малкова, впоследствии заместитель директора по научной работе, ставшая в последние годы жизни Юрия Николаевича ценительницей его живописи. Художник ее выбор одобрил, и даже впоследствии спрашивал у Арской совета, не воспроизвести ли «Квинтет» на обложке своего нового альбома (в итоге решили, что нет; об издании альбома мы расскажем чуть ниже). Существовали произведения, расставаться с которыми ему по той или иной причине было нелегко, но сожалений он никогда не выражал, если дело касалось музеев. Напротив, мог над собой поиронизировать – как это было в том же письме к Ирине Арской насчет «Квинтета»:

Долгое время эта работа висела у меня над диваном, когда мы жили на Дмитровском шоссе, и я настолько привык к ней, что ее ссылка в Волгоград кажется мне закономерной.

Но вернемся к рассказу Максаковой об уныниях и преодолениях:

И вот после этих двух выставок, которые для него были очень значимыми, эмоциональными событиями, он и скис. Ни шатко, ни валко прошла зима, и стало понятно, что надо что-то искать под Москвой. Ничего не получалось, я ездила смотреть какие-то дурацкие места. Юра хотел что-нибудь по Казанской железной дороге, где раньше была дача в Кратово, ну и мои родители жили там неподалеку, им тоже нужна была забота. А потом оказалось, что у художницы Тани Петровой есть приятельница, которая жила в Италии, а свой дом в Малаховке готова была сдавать на лето хорошим людям. Там мы и обитали три сезона подряд.