Тамо далеко (1941)

Глава 1 — Кто я, где мои вещи?

— Рота, подъем!!!

Кому из служивших не снился кошмар о повторном призыве в армию? Я в конце девяностых и в нулевых видел такой минимум раз в году, потом пореже, а последние лет пять вообще без него обошелся, и ни разу по этому поводу не страдал. А тут на тебе, да еще настолько яркий!

Еле разлепил веки и сквозь щелочку оглядел нестандартный сводчатый потолок серенькой казармы, узкие койки, крашеный деревянный пол, на который бодро вскакивали молодые ребята в сизых майках и кальсонах.

Да ну нафиг.

Отслужил, дембельнулся, повоевал добровольцем в Боснии, вернулся, женился, развелся, женился, двое детей — какой еще нахрен «ротаподъем»? Я натянул неожиданно тонкое одеяльце на голову, но сквозь него мне заорали прямо в ухо:

— Подъем! Сабуров, тебе отдельное приглашение???

Точно сон, я не Сабуров, я Мараш.

А-а-а, сука!

Меня сдернули на пол и я чувствительно грохнулся всеми мослами о доски. Ах ты ж падла…

Шибануло забытым запахом армейской ваксы — прямо перед носом торчали два начищенных ботинка, с трещинками на ранте, складочками кожи и краем подковки. Пока вздевал себя на ноги, обозрел и уходящие вверх темно-синие суконные брюки, странную белую гимнастерку поверх них и непривычного вида ремень. Венчала пейзаж торчащая над стоячим воротником злющая курносая рожа с круглыми щеками, прилизанным пробором и перекошенным в крике ртом.

Намерение уделать прервавшего мирный сон дедушки российской армии уступило недоумению: слишком уж подробная картинка, слишком четкие запахи, слишком все ярко. Я тупо разглядывал стоящего передо мной совсем молодого парня, необычный покрой его старорежимной, что ли, гимнастерки (на мой взгляд, примерно такие носили до Войны), тонкие усики… И тут он попытался меня ударить.

Меня, отслужившего!

Ну это уже вообще ни в какие ворота!

Я на автомате отшатнулся — кулак юнца пролетел мимо — и врезал в ответ.

Коротко, резко, с доворотом, добавив к силе и вес корпуса.

Салага сложился пополам и упал, в свою очередь грохнув тупым лбом в пол, а я победно оглядел казарму.

Но вместо ожидаемого сочувствия, напротив, двое или трое, преодолев ступор, закричали:

— Бунт! Бунт!

И на меня накинулось несколько человек сразу.

Драться в узком проходе между койками дело неспособное, и куча-мала выкатилась на «взлетку», где меня и скрутили, связав руки полотенцами, а потом, по приказу офицера в древней, вообще дореволюционного вида форме, уволокли и заперли за дверью с надписью «Карцеръ». Оставалось утешаться, что я успел неслабо вломить пять-шести «сослуживцам».

В карцере, выпростав руки, я оценил потери: пожалуй, легко отделался. Несмотря на пару крепких тумаков по ребрам, ничего не болело, ничего не сломано, разве что разбита губа и наверняка помята рожа. Проверил языком ссадину, поморщился — да уж, веселенький сон, даже привкус крови наличествует.

Оглядел камеру: железная койка, полочка-стол, параша и забранное решеткой окошко под самым потолком. В голове плыл туман, глаза слипались, вот я и завалился на койку с намерением доспать и проснуться дома, в своей постели.

Но нет, очнулся я там же, а судя по тени, прошло не меньше часа.

То есть это не сон и надо определить — я совсем рехнулся или просто чего-то не понимаю? Ладно, как учили: начнем со сбора информации. Подпрыгнув, вцепился в стальные прутья, подтянулся и принялся обозревать окрестности.

Панорама открылась небогатая: за пыльным плацем торчали совершенно южного вида беленые домишки — мазанки, что ли? — все крытые черепицей, за ними виднелись сады и поля, а на самом горизонте синели горы. Судя по солнцу, синели они примерно на юге.

На юге! И пейзаж совсем южный, Краснодарский край или Ставрополье. А «КарцерЪ» и форма — наверняка понты какого-нибудь из новомодных кадетских корпусов, «возрождающих славные традиции казачества»!

Теперь осталось понять, как меня сюда занесло. Потому как никаких связей ни с Кубанью, ни с Тереком у меня отродясь не было — ну, ездил пару раз в те края отдыхать, и все. А, стоп, как это не было? Здоровенный казачина с позывным «Терек», АГС-ник нашего взвода в Боснии, родом как раз из этих мест… Но я с ним давным-давно не виделся, знал только, что после возвращения он сильно поднялся на сельхозке, в нулевых чуть ли не агрохолдинг создал, вхож к министрам и все такое. Ну точно!!! Терек, когда улетали из Боснии, обещал нас собрать лет через двадцать пять, а при его склонности к дурацким шуткам (вспомнить только, как одного новичка чуть заикой не сделал!) он мог и не такое разыграть!

Вот же сукин сын!

От волнения я принялся грызть заусенцы, есть с детства такая повадка, но только не успокоился, а наоборот, охренел окончательно: между большим и указательным пальцами красовался шрамик!

Которого у меня никогда не было.

К тому же старый.

Оглядел организм и напрягся еще больше — при родных габаритах и полном ощущении себя в собственном теле нашлась куча мелких отличек. Где родинка лишняя, где пигментное пятнышко отсутствует… Оттянул резинку трусов — масть светлая! Не веря происходящему, дернул волос с головы, зашипел, поглядел — нихрена не черный! Дернул еще раз, справа — все равно блондин, а я отродясь жгучий брюнет, наследство дедушки-черногорца…

Мама дорогая, что же это? Никакой Терек такого не сможет! Может, меня какой-то дурью накачали, вот и мерещится?

***

Генерал-майор Попов, директор 1-го Русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса, был не то чтобы рассержен, но несколько выбит из колеи — драка в старшем классе! Прекрасно успевающий и дисциплинированный кадет Сабуров поднял руку на вице-фельдфебеля Левченко. Немыслимо!

— Николай Алексеевич, подробности выяснили?

Воспитатель полковник Чудинов коротко доложил:

— Во время побудки кадет Владимир Сабуров замешкался с подъемом, вице-фельдфебель Левченко подошел к нему сдернуть одеяло. По словам кадетов, сдернул настолько резко, что завернувшийся в одеяло Сабуров упал на пол…

Генерал поморщился и неслышно чертыхнулся в усы.

— …дальше показания расходятся: одни утверждают, что Левченко ударил Сабурова, а тот ответил, другие — что первым ударил именно Сабуров.

— Выясните поточнее!

— Непременно, Александр Григорьевич, — четко склонил голову полковник.

— Что произошло потом?

— Групповая драка, в которой Сабурова скрутили и поместили в карцер.

— Черт знает что такое! — раздражение генерала все-таки прорвалось.

— Если позволено будет заметить…

— Господи, да что еще?

— Сабуров в драке сумел не только отправить в нокаут вице-фельдфебеля, но и крепко намять бока еще нескольким кадетам. При этом он никогда не показывал сколько-нибудь заметных успехов в боксе, штыковом и рукопашном бою. Я полагал, что из него получится скорее инженер или артиллерист, нежели пехотный офицер. Да к тому же кричал нечто непонятное и никого не узнавал.

— И что?

— Видите ли… — замялся воспитатель.

— Говорите!

— Доводилось слышать, что сумасшедшие могут проявлять недюжинную силу и ловкость, вот очень похоже.

— Только этого нам и не хватало!

Генерал тяжело поднялся из-за стола, сделал два шага до окна, за которым бушевала короткая и стремительная, как всегда в этих краях, весна. За неделю температура скакнула градусов на пять, буйно выстрелила зелень, радостно загомонили птицы. Попов постоял, покачался с каблука на носок и повернулся к терпеливо ожидавшему решения полковнику.

— Николай Алексеевич, доведите расследование до конца. Кадетам объявить, что у Сабурова временное помрачение рассудка, пусть его проверит доктор Заманов.

— Может…

— Никаких «может», полковник! Обстановка крайне тревожная. Мало нам было переворота неделю назад, так Симович еще и договор с Советами подписать собирается!

— Вы полагаете, это приведет к войне с Германией и ее союзниками?

— Неизбежно! И нам придется защищать интересы русской общины, а для этого нужно полное единство в корпусе.

Чудинов скептически свел брови:

— Разрешите идти?

— Идите, Николай Алексеевич, — слегка кивнул Попов. — И распорядитесь, чтобы с сего дня часовые стояли с заряженными винтовками, приказ по корпусу я уже подписал.

Полковник вздернул голову, четко развернулся и закрыл за собой дверь.

***

Похоже, про меня забыли, или оставили тут «до выяснения». Всех событий — примерно в полдень молчаливый курсант в сопровождении мрачного вьюноша с мосинской винтовкой выставил на «кормушку» двери жидковатую мамалыгу и молоко. Через полчаса та же пара с единственным словом «Посуду!» забрала миску и кружку обратно, на чем общение с внешним миром и закончилось. Понять, где я и что со мной, без информации со стороны невозможно, а взять ее неоткуда, разве что перечитывать нацарапанное в уголке «Адамовичъ козелъ!» и над койкой «Константиновцы, впередъ!» И делать в карцере особо нечего, разве что зарядку, но сколько можно подтягиваться на решетке?

Несколько развлек суточный развод, но любоваться им в висячем положении, уцепившись за прутья, тяжеловато. Да и что я там не видел? Равняйсь, смирно, господин директор корпуса, кадеты для вечернего развода построены и прочая рутина, вплоть до по местам службы шагом марш. Форма с закосом под царскую, российский триколор, винтовки… дворянское собрание, ети его.

Вот я и завалился обратно, тем более, что никто не запрещал и муть в голове не проходила. Спать не получалось — так, проваливался в полудрему, и потому тихое шуршание у двери в карцер поначалу принял за глюки. Но потом сообразил, что там действительно кто-то скребется. Встал и тихонько ступая босыми ногами, подкрался к выходу.

— Кто там? — более дурацкого вопроса мне в тот момент в голову не пришло.

— Володя! — горячо зашептали из-за двери. — Володя! Это я, Сергей! Караул сменился, Жемчужников заступил, позволил тебе передать…

Скрипнул засов, откинулось окошко в двери, за ним мелькнули встревоженные голубые глаза:

— Ты как?

— Нормально, — если честно, я не знал, как себя вести, что отвечать и кто этот доброхот.

— По корпусу объявили, что у тебя помрачение рассудка, это правда?

Рассудок-то у меня в порядке, но я тут же сообразил, что разубеждать в этом не стоит.

— Не помрачение, а скорее затмение. Накрыло утром, сейчас вроде в порядке.

Из-за двери глянули настороженно, но просунули газетный сверток:

— Вот, от мамы сегодня присылка была, держи, дымлена пилетина…

— Спасибо.

— Ой, идут, я побежал!

Кормушка захлопнулась, а я сел на койку, опустив руки со сверточком на колени. Дичь какая-то, я этого Сергея в первый раз вижу. Ладно, надо хоть посмотреть, что мне принесли…

Зашуршала малость пожухлая газетка, в нос ударил запах копченой курицы, но я не смотрел ни на грудку, ни на два куска хлеба, а на заголовок «Срби, хрвати и словенци» и текст под ним — «у овом тешком тренутку за наш народ одлучио сам да узмем у своjе руке Кральевску власт».

Отложив еду в сторону, я заторможенно развернул лист с пятнами жира на фотографии сидящего за столом молодого человека в военной форме, и под лозунгом «Живео Краль» нашел искомое — «Београд, петак, 28 март 1941».