Тамо далеко (1941)

Глава 14 — Новый поворот

Сидели в обычном кабаке, таких девять из десяти — скобленые столы из обожженных паяльной лампой досок, тяжелые стулья, витражи в окнах. Между галереей бутылок за потертой стойкой и собранием черно-белых фотографий на стене гнал видовую программу плоский телевизор.

Внимания на него не обращали — Додо сел на любимого конька и вкусно рассказывал, где, что и когда он ел. Причем рассказывал так, что Петрович аж позабыл о семейных делах, Бурят о перипетиях на работе, Зампотех о своих любимых броненосцах и даже записной анекдотчик Лысый молча слушал, полуоткрыв рот.

— …полным-полно всяких соленостей и прочих возбуждающих благодатей, даже соус пикан присутствовал, тот самый, что к маленьким бифштексам. Грибы белые, по особенному приготовленные, с луком, с лавровым листом, со специями, пар такой, что им наесться можно.

Зампотех шумно сглотнул, а Лысый впился в кружку с пивом. Я же сидел, пряча под столом испачканные в оружейной смазке руки — и без того еле отбился от вопросов, почему воняю горелым порохом, сбрехав, что только что со стрелкового стенда.

— И тут приносят громадную чашу, снимают крышку, а там плов дышит, как живой! Каждая рисинка отдельно, жиром лоснится, мясо вот-вот на волокна распадется, барбарис черными каплями и сочные головки чеснока. И аромат с ног валит, все, кто понимают в плове километров на двести вокруг, тревожно принюхиваются…

— Так, надо срочно выпить, а то мы слюной захлебнемся, пока еду принесут.

Звякнуло стекло, все уткнули носы в кружки и я тоже спрятался за донцем, недоумевая, почему всех сидящих вокруг знаю только по прозвищам, без имен? И почему мои рассказы про налет на управу в Хан-Песаке или про усташей будут тут не к месту? Сидел молча и слушал кулинарную поэму Додо и тихую музыку из динамиков заведения, да так и проснулся с треком «Sealed with a Kiss» в голове.

Контраст, конечно, разительный — серые неровные стены, запах параши и бурчащий желудок, какое уж там пиво с пловом… Но в который раз подивился подробности, даже скрупулезности сна, мельчайшим деталям вроде названия фирмы на лезвии столового ножа или матовых бликов на кожаной сумке Зампотеха. Четвертый такой сон за полгода, однако.

Может, я с ума схожу? Выдернула меня неведомая сила из родного времени, засунула сюда, где стрелять-убивать, вот крыша и едет… Прикинул на пальцах — замкнутых помещений не боюсь, тревожности и навязчивых мыслей нет, раздражение не прорывается, неприятные картинки перед глазами не стоят, то есть в первом приближении и насколько я сам могу судить, все в норме. Засыпаю сразу, сплю крепко, разве что вот сны — выплескивается нечто из потревоженного подсознания, то ключи от квартиры потерял, то кредитные карточки, то курсы, то вот ресторан…

Ладно, пожрать бы неплохо, но у народной власти, как я посмотрю, быт арестованных вовсе не на первом месте. И дырка на улицу под самым потолком узенькая, Марко пытался вчера закинуть через нее хотя бы хлеба, но не преуспел. Хорошо хоть кувшин с водой в камере есть, можно и попить, и умыться. Кое-как пригладил волосы, натянул егерскую куртку, под которой спал (комендачи пытались вчера забрать, но я встал стеною — что с бою взято, то свято) и выполз к решетке.

Из соседнего отсека раздавался чудо-богатырский храп и я прямо позавидовал — люди прошли минимум две войны, сейчас угодили на третью, а нервы как канаты. Или им уже все пофиг, полностью отрешились от жизни? Как там православная нирвана называется, исихия, что ли? Ну и бог с ними, я жрать хочу.

— Эй, задрыга-дежурный, завтрак давай!

Докричатся до караульного удалось не с первого раза, для начала зашевелились господа офицеры через стенку, а следом и расстрельщики дальше по коридору. Страж темницы давил массу как бы не лучше их всех, отчего вылез в проход вдоль камер встрепанный, недовольный и волочил винтовку за ремень, звякая оковкой приклада по каменным ступенькам и полу.

— Зашто вичешь? — недружелюбно пожелал он доброго утра.

— Жрать давай, хорош морду плющить!

— Смотрите, Юрий Венедиктович, наш большевицкий спаситель в своем репертуаре!

— А что, покойнички, — обратился я к зрителям, — вы, небось, тоже в рассуждении чего бы покушать?

Неопределенные звуки ответа я решил считать согласием, а караульный, видимо, противоречием:

— Тихо! Или пуцачу!

И, подняв винтовку к груди, зашарил в поисках затвора, глядя на нас сквозь щелочки едва-едва разлепленных глаз.

— Престани! Доста! — раздалось у него из-за спины.

От смертельно опасных пререканий с вооруженным часовым избавило нас более чем своевременное явление не знаю кого, начальника караула, наверное. В отличие от прочего партизанского воинства этот был одет почти по форме — бриджи, китель со споротыми погонами и петлицами, портупея, сапоги и пилотка с красной звездой. Вот сразу видно служившего человека — и пистолетная кобура пузо не перекашивает, и винтовка за плечом как влитая висит, и голос командный. И еще с ним Лука, он-то, наверное, и притащил начальство.

Но на этом плюсы кончились — вместо еды нас повлекли на правеж под конвоем четырех бойцов. Разбирал дело не военный трибунал, и даже не комиссия из партийных товарищей, а назначенный комендантом города партизан. Забот у него и без нас хватало, в дело он вник кратко и вердикт вынес быстро и решительно — расстрелять за самоуправство всех, кроме русских офицеров. И пофиг, что одни собирались людей угробить, а другие наоборот, людей спасали. Вечное армейское «не положено» и все тут.

Первыми против такого решения выступили спасенные — Виктор Харитонович покрыл присутствующих матом в три слоя, да так, что даже не знающие русского оценили, а Юрий Венедиктович, освобожденный из-под стражи, тут же кинулся к коменданту, горячо ему объясняя, где ошибка. Лука же только открывал и закрывал рот, нелепо дергая руками.

— Ладно, православные, не поминайте лихом, — попрощался я с офицерами, когда меня повели на улицу.

Огорошило меня знатно и вместо того, чтобы смотреть, куда можно смыться (на это особых трудов при такой охране не требовалось), я начал соображать, как известить Марко и через него Иво.

Один из конвоиров добыл из кармана два куска хлеба со сланиной посередине и принялся есть, распространяя ароматы сырокопчености, скалясь и крупно откусывая белыми зубами. Жрать захотелось прямо до одури, и от того, чтобы вырвать у охранника бутерброд, меня останавливали только рассуждения о несправедливости жизни.

Ну в самом деле, я всех спасаю — то девочку из Дуная, то Марко от усташей, партизанского командира у егерей отбил, Венедиктыча с Харитонычем, а сам под раздачу! При слове «раздача» вспомнился сегодняшний сон и живот отозвался гневным бурчанием.

Вот тут меня и жахнуло, будто молнией — а ведь родной XXI век снится мне в подробностях в аккурат после того, как я кого-нибудь спасу! Гордый таким открытием, огляделся — а русские понемногу подбирались поближе и похоже, что сейчас под расстрел вернутся еще двое.

Или трое — Лука в себя пришел и настроен решительно. При таком зрелище вышибло у меня из головы все сны, конвой-то мы завалим и даже может быть удерем, а дальше что? Снова в Аргентину?

— Вот он! — раздался голос Марко. — Стойте!

Но кто будет слушать пятнадцатилетнего пацана? А вот следовавшего за ним товарища Иво с пятью партизанами — да, послушались и встали. И даже вернулись всем скопом в полицейскую управу, где член Главного штаба объяснил коменданту линию партии.

Насчет меня приказ отменили сразу, а вот за шахтера с вислоусым пришлось мне вступаться. Наказать — накажите, но своих стрелять не дело.

Потом уже, когда вышли на улицу, товарищ Иво мне колоссальный втык устроил. Но я успел ухватить у Марко сухарь и вгрызался так, что слышно было за околицей. Не скажу, что ничего вкуснее не ел, но что в первой десятке — точно. А втык… ну будь мне реально семнадцать лет, испугался бы и проникся. А так-то я Иво раза в два старше и все эти начальственные разносы, да при полном ощущении моей правоты — плюнуть и растереть.

— Ну и что я должен был сделать?

Иво чуть не поперхнулся:

— Доложить мне, в охрану штаба или коменданту!

— Ну да, их бы и расстреляли, пока я докладывал, — я потихоньку нацепил отобранные у меня ранее и возвращенные ремни, снарягу и оружие.

— Невелика потеря.

— Здесь одного, там двоих, — постарался я достучаться, — а потом глядь, куда все делись?

— Ты бросай этот абстрактный гуманизм, Владо!

— Никакой абстракции, чистая практика, которая, как мы знаем, критерий истины. Людей привлекать надо, а не отталкивать.

— Оставим этот разговор. Верховный штаб принял решение о передислокации в Ужице, ты едешь с нами.

— Верховный?

— Да, вчера переименовали. Главные штабы теперь будут в Сербии, Боснии, Хорватии, Македонии и Словении.

— Ну все, теперь фашистам точно конец.

Иво остановился и взял меня за пуговицу:

— Владо, я знаю, ты хороший парень и боец. Но язык попридержи.

Захваченные у немцев грузовики и автомобили набили под завязку: людьми, имуществом, захваченными в начале сентября трофеями, полевой типографией… Вперед ушел конный дозор в полсотни человек, следом тронулась автоколонна, замыкал сводный эскадрон.

Качались над бортами стволы винтовок, порыкивали на подъемах моторы, порой жалобно визжали шины на осыпях. Несколько раз и без того медленно ползущая вереница вставала и пряталась под деревья, когда высоко в небе проплывал самолет с крестами — кроме немцев летать тут некому.

Колонна ощетинивалась пулеметами, но авианалета так и не последовало и к вечеру, оставив позади Завлаку, Осечину и одноименное кадетскому городу село Белу Цркву, весь табор прибыл в Каменицу. И только мы добрались до места, назначенного нам на ночлег, Марко буквально растворился в сумерках вместе с конем и будь я проклят, если не знаю, куда он сквозанул.

Лука ковылял, держась за раненую ягодицу — кузов грузовика получше, чем седло, но все равно трясет. Здравко и комендант охраны Главного, то есть Верховного штаба, расставляли караулы, а я остался неприкаянным. Ладно, значит, до утра время есть, навещу кое-кого, не одному Марко жизни радоваться.

Точно не одному — чем ближе к центру, тем больше народу в кафанах, массовое братание партизан с четниками. Еще бы — приехали те, кто вздрючил немцев в Крупани и теперь благодарные слушатели внимали рассказам из первых рук.

Истории при каждом повторении обрастали все более фантастическими подробностями, особенно быстро увеличивался список трофеев. Если суммировать все захваченное со слов партизан, то оружия бы хватили на пару полноценных дивизий, а то и больше. Что характерно, господа офицеры и сейчас собрались отдельно в «своей» кафане и слушали равных по рангу — поручника и священника, четницких командиров. Там же весьма кстати мелькал и седой ежик учителя, на чей дом я немедленно и перенацелился.

Выходящие на галерею-трем окна едва светились, хозяйка очевидно берегла керосин, так что я перемахнул забор и тихонько обошел постройку. Сидевший на цепи пес дежурно взбрехнул: последние недели мимо него туда-сюда постоянно шатались посторонние люди, а каждого облаивать глотка не луженая.