Истории приграничья

Ирт

Покрытый разводами копоти горшок с остатками каши тяжело ударил в дверь. Глиняные черепки и липкие разваренные зёрна брызнули в стороны, разлетаясь по без того грязной комнатёнке.

— А ну, быстро ко мне, с-сучий потрох! — сотряс деревянные стены яростный вопль. — Не-мед-лен-на!

Дверь из грубо обработанных досок протяжно скрипнула, приоткрываясь. В образовавшуюся щель, сутулясь и прикрывая тонкую шею задранными плечами, бочком проскользнул мальчишка лет одиннадцати. Слишком часто моргая, неуверенно приблизился к покосившемуся столу. Застыл, повесив голову с неровно остриженными нечёсаными волосами цвета выгоревшей степной травы.

— Смир-рна, выродок! — хриплый мужской голос заставил мальчишку вздрогнуть. — Стать, как с-следует!

Под заплатанной, давно не стиранной рубахой паренька зашевелились тощие лопатки, когда он попытался выполнить приказ.

— Гляди на меня, ублюдок! — по столу грохнул тяжёлый кулак.

Мальчик сжался. Пересиливая страх, поднял голову. На сером измученном лице даже в мигающем свете огарка сальной свечи были заметны следы побоев: разлившийся по скуле темный кровоподтек, распухшие губы, желто-коричневые пятна на лбу и нижней челюсти… Ребёнок стоял почти не дыша, изредка вздрагивая, стараясь не встречаться взглядом с ненавидящими глазами сидящего за столом.

На несколько ударов сердца повисла напряжённая тишина. Слышалось лишь потрескивание и шипение коптящей свечки.

— Ну, чё выставился, гадёныш?! — вновь прикрикнул мужчина. — Не доволен чем-то?

Мальчик сглотнул: он знал, чем это закончится.

— Чего молчишь? Не доволен?.. Отвечать!

Губы ребёнка слабо шевельнулись, разбудив притихшую боль.

— Не слышу, скотина! — от мужчины плыл смрад перегара. — Отвечать!

— Я… доволен… всем… — по слову выдавил мальчишка.

— Когда ссу, струя и то громче журчит! Отвечать, как положено!

— Я всем доволен, господин десятник, — с натугой произнёс паренёк, бледнея.

— Так-то, ублюдок… Ступай к Ферулу за брагой. Одна нога здесь, другая там!

У мальчика мелькнула надежда, что мучитель упьётся и на некоторое время оставит его в покое. Но на миг осветившиеся светло-карие глаза тут же потухли.

— Чего медлишь, сволота?! — снова начал распаляться мужчина. — Давно не получал?

Уткнувшись взглядом в пол, мальчишка дрожащим голосом вымолвил:

— Не даст он… Ферул сказал, что покамест монет за прежнее не увидит, ни полкружки не даст…

Ненадолго гнев сидевшего за столом обратился против Ферула. В адрес корчмаря сыпались изощрённые ругательства и угрозы, покуда жажда вновь не напомнила о себе.

— Не желаю ничего слышать, скотина! — заорал мужчина. — Умоляй Ферула или ступай к Мунгоуду — мне до козлиной задницы! Но чтобы притащил браги! Покуда не отыщешь — домой не возвращайся! Убью, гниду!

Понурившись, паренёк поплёлся к двери. Наступив босой ногой на острый черепок, лишь судорожно выдохнул и смахнул с ресниц выступившие слёзы: громко плакать его давно отучили кулаки хозяина дома.

Мальчишку звали Ирт. Ещё два года назад, до смерти матери, его жизнь не походила на теперешнюю. Впрочем, те времена почти стёрлись из памяти, вытесненные совместным существованием с Велдером.

Ирт даже мысленно не называл его отцом. Едва научившись говорить, он по примеру матери обращался к вечно сумрачному солдату исключительно по имени. Лишь став старше, пообщавшись с соседскими ребятишками и кое-что узнав о семьях, однажды вечером подойдя к Велдеру, вопросительно произнёс:

— Тятя?

Изменившись в лице, мужчина вскочил, опрокинув табурет. Схватив трепыхавшегося маленького человечка за ворот рубахи, поднял до уровня глаз и, яростно тряхнув, гаркнул:

— Не смей меня так звать, выродок!

Швырнув перепуганного Ирта в руки подоспевшей матери, прожёг обоих бешеным взглядом и покинул дом, громыхнув дверью. Той ночью обратно его принесли сослуживцы: Велдер так напился в корчме, что не мог пошевелиться.

Ирт ничего не понял, но случай ржавым гвоздём врезался в душу, поэтому мальчик больше никогда не обращался к мужу матери как к родителю.

Примерно год спустя, полупьяный ратник, пришедший к Велдеру и не заставший хозяина дома, устроившись на крыльце, со скуки принялся вразумлять мальчишку. Говорил гость не шибко связно, да и слушатель не всё сказанное осознавал, но воина это не останавливало.

— Ушли мы, значитца, в поход… — солдат икнул и зачем-то потрогал губы. — Воевали в Хенсере… долго. Я был ранен пять раз. Хвала богам, ничего такого… Командир, слышь, отметил мою храбрость!.. Почти два лета в чужих краях… Наше войско, малец, куда лучше тамошнего… да и пить они не умеют… ик! Всяко повидали… кое-кто и сгинул. На то она и война… Потом возвернулись, Велдер смотрит: покуда его не было — хоп! — народился ты…

Рассказчик глупо заржал.

— Ох, и рожа у него была! — Загоготав пуще прежнего, ратник икнул, поперхнулся, после чего с побагровевшей физиономией долго кашлял. Отдышавшись, сказал в заключение: — Хотел он её прогнать… и надо было!.. Да любил шибко… Так всё и осталося. Слабак…

В этот момент на пороге появилась мать Ирта и прогнала гостя прочь.

Мальчик много думал над словами солдата. Желая разобраться в смысле его речей, обратился с вопросами к матери. Та уклонилась от ответа, пообещав растолковать как-нибудь потом, когда Ирт повзрослеет.

«Потом» не наступило никогда.

Лишившись матери во время мора, Ирт остался вдвоём с Велдером. И только тогда постиг глубину его ненависти. Если раньше воин игнорировал его, холодно обращаясь лишь по крайней нужде, то теперь тоска и гнев потерявшего жену мужчины обратились против пасынка.

Летели месяцы, за сырой весной пришло солнечное лето. А в домишке Ирта и Велдера точно навеки поселилась зима. Не снежные холода, нет, — сам злобный дух мёртвого времени года, вечно желающий извести всё тёплое и живое.

Велдер начал пить, проводя в корчме чуть ли не все свободные дни. Быстро растратив скудные сбережения, таскал из избёнки мало-мальски ценные предметы, чтобы заложить или продать. Солдата интересовала лишь брага, а прочее не заботило — особенно Ирт. Голодал ли мальчишка, болел ли — Велдер даже не задумывался о подобных вещах. Маленькая хрупкая фигурка была в его глазах лишь объектом для вымещения дурного настроения.

Сердобольные соседки пытались урезонить Велдера, говоря, что Ирту нужна забота. Но воин, не слушая, всякий раз посылал советчиц к демонам, подтверждая поговорку, гласящую, что пьяного солдата способны остановить лишь командир да вражий клинок. И, не желая связываться с отчаянным вооружённым пропойцей, женщины перестали лезть в отношения Велдера с пасынком.

Тяга к хмельному сказалась и на службе. Уважая заслуги Велдера, сотник некоторое время закрывал глаза на его поведение. Но когда пьяный воин затеял драку, находясь в карауле, командир сначала на два дня запер его в порубе, а, выпуская, обругал.

— Велдер, — сказал он напоследок, — здесь, на границе, солдатам многое прощается. Но не нерадивость. Слишком тут опасно, сам знаешь. Пьяницы и разгильдяи в наших краях долго не живут. Но полбеды, кабы сами мёрли. Коль человек дурак, и о себе не думает — демоны с ним. Сдохнет — горевать никто не станет. Так ведь пьянь товарищей под удар ставит… Ты боец опытный, отважный, не придерёшься. Но станешь и дальше на службе колобродить — повезёт, коли плетьми отделаешься. А ведь можешь и на виселице очутиться… Дабы урок тебе был, лишаю чина десятника. Иди, да поразмысли о жизни своей…

Ратник возвратился домой трезвый и до безумия злой. Не пытаясь хотя бы для вида отыскать предлог, поколотил вышедшего навстречу Ирта так, что мальчишка больше суток пролежал в тёмном углу.

С того времени Велдер переменился. Его редко видели навеселе, а на службе он и вовсе стал образцовым солдатом. Довольный сотник даже намекнул о возможном возвращении звания с полагающимся повышением жалования. Но дома, отрезая себя от мира крепко запертой дверью, Велдер превращался в зверя. Он пил брагу, страшно ругал богов, службу и жизнь. Иногда, удивляя мальчишку, плакал. И всякий раз избивал пасынка.

Ирт стремительно забывал прошлое. Ему казалось, ничего другого, кроме страха, боли и голода в его жизни никогда не было и не будет. Рассчитывать на чьё-либо заступничество не приходилось: Велдер привёз жену в приграничный Фумин откуда-то из центра Эмайна, поэтому родичей мальчик не знал. В самом же посёлке Иртом мало кто интересовался. Порой люди, сжалившись, давали ему еду. Иные хозяйки дарили старую одежду своих детей. В таких случаях Ирт робко принимал вещь и быстро уходил, опустив глаза. Женщины, качая головами, смотрели вслед, вздыхали, а после возвращались к прерванным делам.

А потом появилась Лау, дочь Мунгоуда, владевшего трактиром «Огонёк в лесу». Приметив однажды плетущегося по улице мальчонку, она вслух подивилась его забитому виду. Проследив направление взгляда девушки, торговка, у которой Лау покупала коренья и зелень, узнала Ирта:

— Так то пасынок Велдеров. Как до сих пор богам душу не отдал, с таким-то житьём, не ведаю…

Болтливая старуха поделилась сплетнями о бывшем десятнике, его покойной жене и пригульном ребетёнке. Лау, лишь недавно вернувшаяся из обители служительниц Вирны, где прожила три года, слушала, неодобрительно сжав пухлые губы. Расплатившись, подхватила большущую, тяжёлую корзину и быстро нагнала мальчишку. Чуть ли ни силком затащив его в трактир, Лау накормила бедолагу. Прощаясь с Иртом, с шутливой строгостью велела явиться завтра.

Ирт не пришёл: ни на следующий день, ни позже. Тогда Лау, ненадолго освободившись от работы, отправилась на поиски. Расспрашивая людей, она быстро обнаружила дом Велдера. И Ирта, складывавшего кривые вязанки хвороста под покосившимся навесом.

Пользуясь отсутствием хозяина, дочь трактирщика осмотрела дом. Вышла, недовольно качая головой. Взяла Ирта за руку и отвела в «Огонёк». Поставив перед мальчишкой миску с куриным супом, отрезала ломоть ароматного ржаного хлеба.

— Ешь, — распорядилась девушка.

И пока Ирт жадно хлебал жирное варево, Лау беззлобно выговаривала за то, что он не выполнил её распоряжение.

— Обязательно прибегай завтра, — напоследок сказала девушка. — Мне теперь ведомо, где ты живёшь. Сызнова не послушаешься — за шиворот приволоку, народу на потеху.

С тех пор Ирт стал появляться в трактире Мунгоуда всё чаще и чаще. Лау всегда досыта кормила его, ласково разговаривала, порой чинила одежду. Однажды и вовсе сшила рубаху. Пусть из самого простого, некрашеного и небелёного полотна, но зато с красивой вышивкой у ворота, да обережными знаками Вирны на груди и спине.

Ирт долго не мог взять в толк, с чего это чужой человек так печётся о нём. Но постепенно, перестал думать об этом, всё сильнее привязываясь к Лау. Мальчик подолгу оставался в «Огоньке», помогая Лау в повседневной работе. И жутко огорчался, когда приходило время возвращаться домой.

Благодаря дочери Мунгоуда Ирт вспомнил, что умеет улыбаться. Но из-за неё же вновь испытал рвущую сердце горечь потери, когда Лау вышла замуж и уехала с супругом в Ранхол. Большой посёлок, почти городишко, находился неподалёку — на землях графа Арп-Хигу. Но несчастному пареньку, не бывавшему дальше леса вокруг Фумина, расстояние между селениями виделось непреодолимо огромным, точно между Эмайном и легендарным Армом.