Агентство ’ЭКЗОРЦИСТ’: CITRINITAS

Глава 39

Я в психиатрию не верю. Считаю лженаукой. Как можно разобраться в человеческой душе, понять, что движет той или иной личностью? И методы кажутся мне странными: поговорил такой врач с пациентом, а потом говорит: «Э, батенька, да у вас нервическое расстройство. Вам надо валерьянки да ледяные обёртывания опробовать». Или пропишет таблетки для успокоения. Тьфу! — одним словом. Но, возможно, дело в том, что я из другого мира и детство моё прошло в иных условиях.

Вот хирургию я уважаю. И сам учился этой специальности. Тут уж всё чётко: вот сердце, вот печень, вот гипоталамус. Режь себе и смотри, чтоб пациент не помер. А там уж как Бог решит: выживет человек или концы отдаст. Но зато если уж тебе надо вырезать аппендицит, ты знаешь, что и где, а не гадаешь: попробуйте это, попробуйте то. Правда, сам я с живыми дела не имел. Как-то всё больше с мёртвыми.

Охваченный такими мыслями, я снова прошёлся по купе. Нет, определённо нужно выяснить, что за врач такой, чем занимается. И тогда уж понять, как мистер Барни иметь что-то общее с «медведем» и его клиникой, где молодых девушек помещают в стеклянные ванны с гелем. Хоть горничная и предала меня, смерти я ей не желал. Девушку было жалко. Как она лежала под прозрачным слоем — точно спящая царевна, только не в сказке, где всё кончается хорошо, если придёт принц, а в каком-то кошмаре, где и принца-то никакого нет, а вместо него — любопытный алхимик.

Вдруг я понял, что, по сути, уговариваю себя не ехать в Лондон, не узнав правды о том, что происходит в Амстердамской клинике. Только начал очень уж издалека — так до сути долго добираться придётся. Лучше сразу признаться себе, что сейчас меня больше интересует не то, как воспримут мой рассказ о последних событиях в Секретной службе, а станция Ковентри. Я всегда стараюсь быть с собой честен. Потому прямо задал себе вопрос: готов ли я влезть в это дело?

Искать ответ пришлось два дня, что поезд громыхал по рельсам. Я взвешивал все «за» и «против», уговаривал себя то ехать до Лондона, то выйти на той же станции, что и Рессенс.

На завтраке, обеде и ужине я следил за женщиной в вуалетке, стараясь не привлекать её внимания. Из-за того, что чёрная сетка скрывала взгляд, определить, заметила ли Рессенс мой интерес, было невозможно, однако я надеялся, что нет.

На третий день за обедом я стал свидетелем того, как морской офицер, решившись, предпринял попытку абордажа. Подошёл и начал что-то говорить Рессенс, пока та не перебила его — кажется, весьма резко. Я разговора не слышал, зато видел, как офицер побледнел и, должно быть, сказал дерзость, ибо вмешался телохранитель, после чего разговор стал вестись на немецком. Рессенс оставила мужчин и в сопровождении компаньонки удалилась в купе. Офицер ещё что-то говорил телохранителю, а потом оба вышли из вагона-ресторана. Чем у них кончилось, неизвестно, но на ужин офицер явился как ни в чём не бывало и даже с аппетитом откушал. Телохранитель тоже держался индифферентно.

Я уже знал от официанта, что состав будет скоро проезжать Ковентри, и возобновил внутреннюю дискуссию. По сотому разу прокрутил в голове доводы, с одними согласился, другие опроверг. Впрочем, подсознательно чувствовал, что уже всё решил и просто убиваю время.

Поэтому, когда кондуктор объявил, что состав приближается к Ковентри, был готов. Открыл дверь купе, вышел в тамбур. Кондуктор удивился.

— Решил подлечить нервы, — объяснил я в ответ на его вопросительное молчание.

Кондуктор пожал плечами и отпер дверь.

На перроне было темно. Горели только два фонаря возле лестницы, остальная часть станции терялась во мраке.

На перрон вышло всего шесть пассажиров: женщина в зелёном платье (теперь на ней была норковая шубка), её компаньонка, телохранитель (в длинном чёрном пальто, котелке и с увесистой тростью в руке), я и двое мужчин среднего возраста. Носильщики сложили багаж на перроне, и поезд, издав гудок, тронулся.

Возле перрона стояли автомобили. Всех пассажиров, кроме меня, встречали. Один господин сел в «Шевроле», другой забрался в такси. Рессенс со спутниками направилась к чёрному внедорожнику с тонированными окнами, так что все трое буквально исчезли, едва за ними захлопнулись двери. Носильщики погрузили чемоданы, водитель заплатил им и нырнул на своё место. Автомобиль тронулся.

Решительно спустившись с перрона, я направился к «Шевроле».

— Простите, — сказал я, обращаясь к господину, сидевшему на заднем сиденье. — Не знаете, как добраться до клиники? Меня должны были встретить, но… — я красноречиво замолчал.

Господин смерил меня подозрительным взглядом. Пожевал губами.

— Вы о клинике доктора Элиаса Улаффсона? — спросил он.

— Думаю, да. Знаю только, что он из Гегемонии. Договаривался обо всём мой лечащий врач. Он дал мне инструкции, но я их потерял по дороге. Или засунул куда-то.

— Не думаю, чтобы вам удалось нанять здесь такси, — проговорил господин. — Впрочем, если хотите, можете доехать со мной. Я как раз направляюсь в клинику.

— Правда? — искренне обрадовался я.

На такую удачу даже не рассчитывал. Думал, может, этот господин хоть немного меня подвезёт.

— Садитесь, — господин открыл дверцу.

Упрашивать меня не пришлось.

— Я прохожу у Улаффсона ежегодные лечебные курсы, — поделился господин, велев шофёру езжать. — Вам повезло, что вы встретили кого-то на этой станции. Вообще, пассажиры здесь редки. Но сейчас сезон, вот пациенты и собираются. Уверен, наши спутники, — он ткнул пальцем в автомобиль, который мы как раз обгоняли, — тоже направляются в клинику. Кстати, разрешите представиться: Бэйзил Калем.

— Лесли Поррит.

— От чего лечитесь, если позволите поинтересоваться?

Я знал, что достаточно назвать любой диагноз. После этого собеседник всё равно переведёт тему на собственный недуг и будет говорить только о нём. Поэтому ответил не задумываясь:

— Астеническое состояние.

Калем нахмурил седеющие брови, пытаясь вспомнить, что означает этот диагноз.

— Хроническая усталость, — пришёл я ему на помощь. — Совершенно не переношу яркого света, резких звуков, сильных запахов. Особенно при обострениях.

— О! — понимающе закивал Калем. — Переутомление, да?

— Да, — кивнул я. — Биржа не спит, знаете ли, а людям приходится.

Собеседник взглянул на меня с уважением.

— Я слышал, при астении часто наступает истощение, — сказал он, окинув взглядом мою фигуру.

— Я буквально на грани. Вот, решил заняться здоровьем, пока ситуация не стала критической.

— Правильно, — одобрил Калем. — Запускать нельзя. Вот мой шурин, например…

И дальше он пустился в пространный рассказ о том, какая судьба постигла его шурина, вовремя не разглядевшего порока митрального клапана.

— А ведь его можно было спасти! — с сожалением закончил Калем свою тираду. — У меня, впрочем, всё не так серьёзно — по крайней мере, я на это надеюсь.

После этого вступления весь остаток дороги я слушал о симптомах, лечении и прогнозах, касающихся здоровья собеседника. Изображал внимание. Фары выхватывали из темноты вполне приличную дорогу, почти без ухабов, и редкие деревья, росшие вдоль канав. Дальше, похоже, расстилалась то ли равнина, то ли болота. Где-то вдалеке виднелись крошечные оранжевые огоньки — должно быть, окна домов.

Наконец, автомобиль подкатил к кованым воротам, вделанным в каменную стену. Шофёр посигналил, и створки начали медленно открываться.