Шлак 2.0

— Пошли, — толкнул меня Андрес.

Бездумно, всё ещё не отводя глаз от Белой, я двинулся за ним, и лишь секунду спустя очнулся:

— Куда мы?

Андрес направился к арсеналу, там собрались четыре десятка миссионеров и среди них Урса. Из послушников только я. Брат Гудвин вынес семь обрезов и две трёхлинейки. Потом добавил к этому четыре нагана. Андрес распределил оружие между бойцами, причём ни ему, ни Урсе огнестрелы не достались. У остальных ножи и вилы.

Гудвин вынес две гранаты, протянул их Андресу и вздохнул:

— Больше не могу.

— А патроны?

Гудвин пожал плечами:

— Повеление примаса — не больше шести зарядов на ружьё, по обойме на револьвер и по две на винтовку.

— И что я с этим буду делать?

— Я здесь ни при чём. Хочешь, иди разговаривай с примасом.

Андрес посмотрел в сторону кельи старика и промолчал.

Миссионеры обрядились в кожаные плащи. Мне тоже выдали. Смотрелся он грубо, но весил немного, а на ощупь был мягким и не стеснял движения. Пуговицы отсутствовали, полы плаща свободно свисали и при ходьбе подавались назад, развеваясь словно крылья. Кроме плаща дали широкий пояс с фляжкой и вещмешок до горловины забитый листьями.

Перед выходом миссионеры обновили причёски, сбрив щетину с голов и разрисовав лица синькой. В качестве краски использовали синюю глину с кедровым маслом. Меня, слава Богу, не обрили и не покрасили.

Я обратил внимание, что Андрес повесил нож не на пояс, как делал это обычно, а намертво закрепил на правом бедре. Пола плаща прикрыла ножны: и не видно, и достать легко. Я попросил Гудвина дать мне что-нибудь похожее. Толстяк кивнул, вынес два тонких ремешка и прикрепил к ножнам.

— А зачем они лица раскрашивают? — спросил его я.

Гудвин посмотрел на меня с непониманием.

— Это защита Великого Невидимого от враждебных деяний хулителей и отступников нашей веры.

Я закусил губу, чтобы не засмеяться. Защита, ага. Не уверен, что с ним согласятся брат Сизый и брат Бачиа, и многие другие братья и сёстры, которых уже нет. Но пусть верит, наивный. Объяснять ему, что это не более чем сказки примаса, бестолковое дело. В лучшем случае Гудвин не поймёт, в худшем — сдаст меня старику. А уж что примас сделает со мной за антипропаганду его учения, догадываться не приходится.

Я поспешно кивнул:

— Ну да, защита. Чё-то тормознул малость, бывает. Не проснулся ещё. А мне почему краски не дали? Я бы тоже защитился.

— Послушникам не положено. Радуйся, что примас позволил взять тебя на охоту.

Вряд ли позволил, скорее уж, приказал, но я опять кивнул: ага, радуюсь.

Через час мы топтали ботинками стланик пустоши. Шли быстро, без разговоров, цепью, метров за триста впереди — дозор во главе с Урсой, я с Андресом в серёдке. К вечеру добрались до реки. За ней местность менялась. Стланик исчезал, появлялись кусты, чахлые деревца, ковыль, бледно-зелёные пятна полыни.

Я прикинул, как будем переправляться. Ширина метров семьдесят, течение не быстрое, но заметное, на берегу ни лодок, ни плотов, про мост вообще молчу.

Ситуацию разрешили просто: разделись, вещи завязали в плащи и переплыли. Среди миссионеров было несколько женщин. Молодые, не старше тридцати, смотреть на их обнажённые тела было неловко и… очень хотелось смотреть. Стройные, подтянутые, крепкие. Кожа нежная, каждая деталь тела на своём месте. Жаль, что бритые наголо, женственность от этого сильно проигрывала… Но похоже, кроме меня этой стороной их сущности не заинтересовался никто, как будто брома обожрались.

После переправы я думал, что мы остановимся на ночлег, но Андрес приказал идти дальше. Лишь в ночи, когда звёзды усыпали небо, разбили стоянку. Каждому раздали по листу крапивницы, после чего вещмешок опустел на треть, и легли спать.

Утром марафон продолжился. Не поев, рванули на восток, словно боялись опоздать к следующему восходу. Миссионеры шли неутомимо, как будто и не знали слова усталость. На третий день то же самое. Стало заметно теплее, а под конец третьего дня и вовсе жарко. Перешли вброд несколько ручьёв. Вода чистая, тёплая, и главное, не ультрапресная, как в миссии. На песчаной отмели резвилась стайка пескарей, я указал на них Андресу. Приор отрицательно мотнул головой. А жаль, потому что прошлым вечером доели последние листья, и надо было чем-то забивать животы.

К полудню четвёртого дня вышли к железнодорожным рельсам. Насыпь не выше полуметра, рядом верстовой знак. На табличке с одной стороны выведено «175», с другой — «174». Сто семьдесят четыре до чего? До Загона?

Я посмотрел в сторону пустоши. Стальные струны уходили к горизонту и рассеивались в длинных волнах марева. Дорога домой. Никогда не думал, что скажу о Загоне так… Койко-место номер тринадцать, которое наверняка уже не моё, да и сам я списан в безвозвратные потери, но именно там мой дом, потому что там Данара и Кира.

— Время ещё есть, — поглядывая на солнце, сказала Урса. — В низине ручей, можно послать самого бесполезного за водой. Пить хочется. Слышал, мясо? Собери фляжки и отправляйся.

Мясо — это мне. При каждом удобном случае она старалась задеть меня, чудо, что до сих пор не прирезала. Хотя на мой взгляд она просто напрашивалась на плотный личный контакт. На каждом привале смотрела призывно, но я не реагировал. И вот она женская месть.

— Не ты решаешь, что делать! — резко ответил Андрес и для вескости сказанного сжал нижний конец креста, болтающегося на груди. — Рассредоточится и ждать.

Чего именно ждать, он не уточнил, но миссионеры разделились на две группы и цепью залегли по обе стороны полотна. Несколько бойцов во главе с Урсой прошли вперёд и, ни от кого не прячась, присели на рельсы. Мы зарылись в траву.

Солнце палило по серьёзному, тело под плащом взмокло. В принципе, я был согласен с Урсой, вместо того чтоб валяться и потеть, лучше бы за водой сбегать. Пить в самом деле очень хотелось. На дне фляжки плескалось несколько капель, но их лучше приберечь на крайний случай, когда совсем невмоготу станет.

— Чего ждём? — наконец спросил я.

Андрес жевал травинку и периодически поднимал голову над венчиками ковыля.

— Слышишь? — настороженно проговорил он.

Я навострил слух. Ничего особенного, обычная трескотня кузнечиков и ещё какая-то жужжащая хрень. В какой-то момент показалось, провода гудят. Но какие тут могут быть провода? Степь открытая.

— Что я должен услышать?

— Поезд.

Я продолжил вслушиваться. Минут через пятнадцать над горизонтом зависла чёрная струйка дыма и медленно поползла в нашу сторону. Ещё через десять минут послышалось пыхтение, и лишь после этого показался паровоз. Двигался он медленно, километров двадцать в час, и тянул за собой три грузовых вагона и теплушку.

Я указал на него пальцем.

— Только не говори, что мы должны это захватить.

— Боишься?

— Это состав с углём. Что мы с ним будем делать? Тварей жарить? Эй, кому кусочек от жопы язычника, наш повар так хорошо прожарил его на угольках, жир так и пузыриться!

— Нам нужен не уголь, — прищурился Андрес, и повысил голос. — Приготовиться!

Урса с компанией встали возле путей, приветливо потрясли ладошками. Машинист дал длинный гудок. Идти напролом не имело смысла, скорость небольшая, при необходимости можно заскочить на ходу и выбросить всех, кто находится в будке. Скрипнули тормоза, облако пара окутало колёса, и поезд встал. На землю соскочили двое чернявых с винтовками. Один заверещал:

— Kıpırdamayın, köpekler! Yere yatın! Yere yatın! (Не двигайтесь, собаки! Ложись! Ложись!)

Я бы на его месте сразу начал стрелять. Не раздумывая. Чёрные плащи и синие рожи однозначно указывали на миссионеров, а охранник должен был понимать, кто они такие.

Из теплушки выбрались ещё двое с ружьями и побежали в голову состава. Миссионеры поднялись из травы как тени. Действовали слаженно и быстро, охрана легла, даже не сообразив, что случилось. На что только рассчитывали? Паровозная бригада дружно подняла руки. По кислым лицам было видно, что на пощаду не рассчитывают, но трогать их никто не стал.

Андрес коротко приказал:

— Трупы в вагон. Грузимся.

Миссионеры забрались в теплушку. Андрес, я и Урса поднялись в будку.

Машинист и кочегар снова испугано вскинули руки. Андрес сказал брезгливо:

— Хватит трястись. Поехали. Урса, скажи им.

— Hadi gidelim, — перевела приорша.

Машинист потянулся к рычагам, тяговое дышло пошло по кругу, проворачивая колёса, и поезд натужно сдёрнулся с места.

Урса встала рядом с машинистом, сунула нож к горлу.

— Dediğimi yaparsan yaşayacaksın. (Делай, что скажу, и будешь жить)

Это не был немецкий или английский, их я знаю хорошо, как-никак лингвистический университет за плечами.

— Что за язык?

— Османский, — не вдаваясь в подробности, ответил Андрес.

Поезд со скоростью раненной черепахи двинулся дальше. Я встал возле окна, хватая тёплый воздух пересохшими губами.

Захват прошёл быстро и красиво, как в старых добрых вестернах Серджо Леоне. Всё это не могло быть спонтанным, в действиях миссионеров чувствовалась слаженность. Каждое действие продумано и отработано заранее. Андрес знал, где пройдёт поезд и в какое время. Возможно, машинист заодно с миссионерами, а весь его страх — показной. Если это так, то и в Загоне у них могут быть свои люди.