Москит. Конфронтация

Я кивнул. Бензиновый движок — это хорошо. Если вдруг со сверхспособностями затык случится, хоть в воздух подняться сможем. И почему планер задействовать решили, тоже понятно: у нас вся надежда на скрытность, а шум авиационного двигателя только глухой не услышит. Засекут на подлёте к источнику — и абзац. Вот только планер особого доверия мне отнюдь не внушал. Не игрушка, конечно, но и на серьёзный агрегат он не тянул.

— Извините, — обратился я к мужичку, — а как вас по имени отчеству?

— А вот не надо этого! — поморщился тот. — Я — инструктор, ты — курсант. Чего не знаешь, того и не разболтаешь. А то с вашим ведомством чуть что не так и сразу за ушко да на солнышко!

Я пожал плечами.

— Как скажете, инструктор.

— Так и скажу. — Он легонько похлопал ладонью по фюзеляжу. — А ещё скажу, что тут всё просто как коровье мычание и разбиться на этой крохе специально постараться надо. Вот только ночные вылеты — это отдельная история, а времени у нас в обрез, поэтому займёмся-ка мы с тобой, курсант, делом. Начнём с теоретической подготовки…

И — начали. К концу занятия у меня от всяких «лонжеронов» и «рулей высоты» просто опухла голова, тем более что одной только теорией дело не ограничилось, пришлось лезть в кабину, устраиваться там и выполнять команды. А вот записей мне делать не позволили.

— В полёте конспектики почитывать собираешься? В штопоре? — скривился инструктор. — Запоминай! — Он постучал себя пальцем по виску. — Вот где у тебя все конспекты быть должны!

В госпиталь я вернулся разбитым, голодным и с раскалывающейся от боли головой. На ужин опоздал, но касательно меня поступило особое распоряжение, покормили отдельно. В комнате застал Василя, тот стоял у открытого окна и задумчиво вертел в руках папиросу.

— О, Петя! Отпустили уже?

— Ага, — подтвердил я. — Трибунал с утра провели.

— Прям трибунал? И что там? — с интересом спросил мой товарищ.

— Разжаловали.

Василь указал на мою койку, где был разложен мундир и уточнил:

— В прапорщики?

— Ну да.

— Из фельдфебелей?

— Ага.

Василь заржал в голос.

— Вот ты, Петя, даёшь! Да ты никак в рубашке родился!

Я махнул рукой.

— Да я сам не знал, что в подпоручики временно произведён. Ерунда, в общем. Легко отделался. Спасибо огромное, что прикрыл. За мной должок.

— Ой, брось! — отмахнулся Василь. — Там всех дел на пять минут было.

— Да ладно!

— Серьёзно! Одним сказал, что ты не штатский, а фельдфебель, просто в госпитале лежишь. Другим намекнул, что не сдуру в драку полез, а монархистов на дух не переносишь. Ну а третьим о контузии шепнул, мол, никакой ты не пьяный, а после ранения не отошёл. Так и повлиял на общественное мнение. Дело техники.

Я покачал головой.

— А с буфетчиком что не так? Говорят, ты его крепко припугнул.

— Это было, — подтвердил Василь. — Один летун паршивцу втихаря денег сунул, чтобы он показал, будто ты кортик выхватил и потерпевшего пырнул. Ну я и объяснил доступно, что господами офицерами в военной комендатуре займутся, а вот ему серьёзного разговора с дознавателями Республиканского идеологического комиссариата никак не избежать. Мигом на попятную пошёл!

— Да ты меня просто спас! Буду должен.

— Брось! Я своё уже получил.

— Это как?

— Да все инциденты с операторами комиссариат на свой контроль в обязательном порядке берёт, вот туда к шапочному разбору Зимник и подъехал. Просмотрел показания, пальчиком мне погрозил и дал срок до конца года на пик румба выйти. Ему перевод в столицу светит, будет в «пятнашке» службу нести. В «Секции 15-С», в смысле. Если уложусь, он меня с собой взять пообещал.

— Ого! И ты что?

— Согласился, конечно! Только сказал, что без Машки не поеду. Вроде тоже реально.

— Ну здорово же! — порадовался я за товарища. — Поздравляю!

— Да пока не с чем, — усмехнулся Василь, поглядел на папиросу и выкинул её в окно.

— Ты чего? — удивился я.

— Рашид Рашидович пристал как банный лист — брось да брось! — пояснил сосед по комнате и тяжко вздохнул. — Не слышал ещё эту его присказку? Вдыхая ядовитый дым, недолго будешь молодым! Ладно, не проблема. Я пока неходячим был, почти отвык уже. Расскажи лучше, что на трибунале было.

Я убрал мундир в шкаф, плюхнулся на кровать и в красках расписал постигшее представителей воздушного флота фиаско.

Утро выдалось насыщенным. Под присмотром Рашида Рашидовича я размялся, под контролем Федоры Васильевны отработал комплекс медитативных упражнений, а после она меня ещё и размяла хорошенько. Перед визитом к Лизавете Наумовне я успел заскочить в столовую и наскоро позавтракать, вот там-то меня и окликнули.

— Петя!

Внутри всё так и обмерло, но растерянности не выказал, убрал на стойку поднос с грязной посудой и лишь после этого обернулся к Лии.

— Петя, нам надо поговорить! — прямо заявила та.

Наверное, стоило бы сослаться на сильную занятость и отсутствие времени, но дал слабину, указал на выход.

— Идём.

А только мы вышли на улицу, и Лия уткнулась лицом в мою грудь, зашмыгала носом.

— Петя, ну что со мной не так? Почему я вечно всё порчу?

Я подавил тяжкий вздох, приобнял барышню одной рукой и заметил:

— Так понимаю, ты решила, что любишь Герасима…

Лия, не отлипая от меня, закивала.

— И ты ему об этом сказала?

Ответом стала новая серия кивков.

— И что он? — спросил я через силу.

Барышня задрала заплаканное лицо и сказала:

— И он меня тоже…

Тут уж я совсем запутался.

— Погоди, а что ты тогда испортила?

— Так ты ведь у него занимался! А теперь как же? Я всем только хуже сделала!

Припомнился застольный разговор с Василем, и я рассудительно заметил:

— Слушай, Лия, ну ты чего? Мы не женаты, детей нет, и в вечной любви ты не клялась. Полюбила другого, так что ж теперь — всю жизнь мучиться?

— Я так тебе обязана и получается — подвела!

— Брось!

— Нет, в самом деле! Я ведь знаю, как для тебя важно развить сверхспособности! А Гера — прекрасный наставник. И, получается, из-за меня…

Барышня продолжала прижиматься грудью, и эта близость вкупе с невозможностью чего-то большего причиняла мне едва ли не физический дискомфорт, вот я и отстранил Лию от себя, строго произнёс:

— Ну-ка, успокойся! Нечего тут сырость разводить! То, что было между нами, — это наше, ты Герасима сюда не впутывай. Не могу сказать, будто совсем уж на него не злюсь, но обещал ведь не ревность, так? У меня к нему претензий нет, буду заниматься под его руководством, как и раньше.

Лия вроде бы даже лицом просветлела.

— Правда?

— Правда. И мы с тобой непременно останемся друзьями. Только дай мне немного времени в себя прийти и с мыслями собраться. Хорошо?

— Спасибо, Петя! — Барышня приподнялась, поцеловала меня и повторила: — Спасибо!

Дальше она, вытирая на ходу платочком глаза, поспешила прочь, а я покивал головой.

— Да-да, я настоящий друг. Знаю, знаю.

И вроде какое-то облегчение разговор должен был принести, а на иглотерапию к Лизавете Наумовне я пришёл взвинченным до крайности. И конечно же сие обстоятельство незамеченным не осталось.

— Всё в порядке, Петя? Выглядишь расстроенным.

— Устал, — отмахнулся я, не желая откровенничать.

Рассказать о разрыве с девушкой мне и в голову не пришло. Это прозвучало бы жалко, а жалким в глаза Лизаветы Наумовны я выглядеть отнюдь не хотел.

— Альберт Павлович просил привет передать, — сказала тогда Лизавета Наумовна.

— О! — оживился я. — Он в Зимске?

— Нет, звонил из Новинска. Проходи, раздевайся.

Я так и поступил, улёгся на кушетку и постарался расслабиться, но не тут-то было.

— Ну и что с тобой сегодня такое? — услышал я уже после третьего укола иглой.

— А что со мной такое?

— Петя, не юли! Быстро говори, что случилось!

— Да всё нормально!

Лизавета Наумовна фыркнула и спросила:

— Ты ведь понимаешь, что в любом случае мне всё расскажешь?

Нельзя сказать, будто следующий укол оказался таким уж болезненным, но и приятных ощущений он вовсе не доставил.

— А как же клятва… — попытался я перевести всё в шутку, — как там этого…

— А это всё для твоего же блага! Ты же один сплошной комок нервов, работать невозможно!

Я вздохнул и сказал:

— Это личное.

— С девушкой поругался?

— Никто ни с кем не ругался, — пошёл я в отказ, вновь вздохнул и раскрыл одну из причин дурного настроения: — Просто придётся работать с человеком, с которым я не хочу иметь ничего общего.

— Так откажись, — посоветовала Лизавета Наумовна, — и не мотай себе нервы.

— Не могу, — признался я. — Мне это не менее важно. И он мне ничего плохого не сделал, если разобраться. Просто личные неприязненные отношения, насквозь иррациональные.

— Если доведёшь себя до нервного срыва, лучше от этого никому не будет.

— Не доведу, — пообещал я. — Вот сейчас помедитирую и успокоюсь…

Но после иглотерапии настал черёд силовой тренировки и вышибал — так вымотался, что едва до обеда дотянул. Впрочем, назначенные реабилитологом нагрузки прочистили мозги лучше всякого медитативного транса, все дурные мысли как рукой сняло. Пусть лишь на время, но порадовало и это.

После тренировки Рашид Рашидович отправил меня едва живого в банный комплекс, там я напился травяного чаю и следующие полчаса проторчал в парной с избыточным уровнем сверхэнергии в пространстве. До нихонской душегубки ей, разумеется, было далеко, но и так наружу еле выполз и под душем не стоял даже, а сидел, дожидаясь, когда отступит слабость.

Впрочем, особо рассиживаться мне не дали, велели освобождать помещение. Пусть и работали в бане шапочно знакомые лаборанты и младшие научные сотрудники РИИФС, но время посещения у них было расписано буквально по минутам, любая заминка грозила сбить весь график, вот и выставили в раздевалку.

Там я скоренько собрался, вышел на улицу и присел на лавочку, сделал глубокий вдох свежего осеннего воздуха. Погрузился в лёгкий транс, попытался уравновесить внутреннюю энергетику — точнее, зачатки оной, — и очень скоро ощутил прилив сил, а головокружение отступило без следа. Не сказать, будто заново родившимся себя ощутил, но некий душевный подъём определённо почувствовал. Правда, местами сыпью покрылся, но это пустяки.

После столовой я поспешил к воротам, где меня и подхватила дежурная машина. На аэродроме инструктор первым делом вручил лётный комбинезон и шлем, потом поспрашивал вчерашний материал, где-то поправил, где-то разъяснил детали, после велел лезть в мотопланер. И — полетели.

Не могу сказать, будто мне совсем уж не понравилось. Некое очарование в процессе, несомненно, имелось. Вот только в полной мере прочувствовать его мешало то простое обстоятельство, что занимался я сейчас отнюдь не для собственного удовольствия, а по делу. Наслаждаться же полётом на эдакой табуретке с мыслью о том, что в самом скором времени придётся проделать всё то же самое во вражеском тылу, едва ли способен даже человек с самыми крепкими нервами. Ну а когда вдруг смолкло стрекотание движка, меня по первой и вовсе едва удар не хватил.

«Падаем!» — мелькнуло в голове, но нет, не упали. Даже особо резкого падения высоты не стали, началось планирование.