Конан-варвар. Час Дракона

4. Волки пустыни

Ольгерд Владислав наполнил драгоценный кубок рубиновым вином из золотого кувшина и протянул сосуд Конану-киммерийцу. Они сидели за столиком из черного дерева, – роскошь, которой окружил себя Ольгерд, соответствовала тщеславию гетмана с Запорожки.

Его халат из белого шелка был расшит на груди переливчатыми жемчугами. Талию предводителя перетягивал бахориотский ремень, а полы халата, подвернутые назад, открывали взгляду широкие шелковые шаровары, заправленные в короткие сапожки мягкой зеленой кожи, вышитые опять-таки золотой нитью. На голове красовался зеленый шелковый тюрбан, обернутый кругом остроконечного шлема, отделанного золотой чеканкой. Единственным оружием Ольгерда был широкий кривой черкесский нож в ножнах из слоновой кости, помещенный, по козацкому обыкновению, высоко на левом бедре. Откинувшись в резном позолоченном кресле, Ольгерд с довольным вздохом вытянул ноги и, шумно чмокая, принялся смаковать алое искрящееся вино.

По сравнению с таким утонченным великолепием киммериец, расположившийся напротив, выглядел неотесанным чурбаном. Громадный, дочерна загорелый, с густой черной гривой, подстриженной надо лбом, и синими пламенеющими глазами. Вороненая кольчуга, меч в простых вытертых ножнах… Золотом блестела только пряжка поясного ремня.

Они вдвоем сидели в просторном шелковом шатре, увешанном златоткаными занавесями и устланном пушистыми коврами и бархатными подушками – добыча, взятая при разграблении караванов. Снаружи еле слышно доносился неразборчивый гул, какой всегда стоит над большими скоплениями людей, будь то лагерь или войско в походе. Над кровом шатра пустынный ветер шевелил перистые листья пальм.

– Сегодня – тень, завтра – солнышко, – проговорил Ольгерд, ослабляя алый пояс и вновь протягивая руку к кувшину с вином. – Такова жизнь! Когда-то я жил на реке Запорожке и звался гетманом, теперь я предводитель воинов пустыни. Семь месяцев назад ты висел на кресте за стенами Хаурана… А теперь стал правой рукой величайшего грабителя караванов на всем пространстве от туранских границ до лугов Запада. Не хочешь меня поблагодарить?

– За что? За признание моей полезности? – рассмеялся Конан и в свою очередь взялся за кувшин. – Когда ты позволяешь кому-либо возвыситься, ты это делаешь в основном для собственной выгоды… Все, что у меня есть, я заработал собственными потом и кровью!

И он покосился на шрамы у себя на ладонях. Минувшие семь месяцев наградили его еще и иными отметинами на теле.

– Верно, – согласился Ольгерд, – ты дерешься, точно целый отряд демонов. Но только не воображай, будто новобранцы, в великом множестве пополнившие наши ряды, явились сюда в основном ради тебя! Не-ет, их привлекли слухи о наших удачных набегах, – а за эти успехи следует благодарить мой ум. Кочевники всегда ищут себе удачливого вождя, и так уж получается, что чужестранцы привлекают их больше, нежели соплеменники… Знаешь, когда я думаю, чего мы можем добиться, я не вижу предела совершенству. Сейчас у нас одиннадцать тысяч бойцов. Еще год, и вокруг нас соберется втрое больше. До сих пор мы ограничивались набегами на туранское пограничье и западные города-государства. Но с тридцатью или сорока тысячами можно подумать и о настоящих делах! Почему бы мне не завоевать себе королевство и не взойти на трон? Положим, я стану императором Шема, а ты – моим визирем… Конечно, если будешь по-прежнему беспрекословно исполнять мою волю… А до тех пор – давай для начала двинемся на восток да захватим туранскую крепость Везек, где платят пошлину караваны!

Но Конан покачал головой:

– Я думаю о другом.

Вспыльчивый Ольгерд раздраженно свел брови:

– Как это – он думает о другом? Войско мое, и думаю здесь – я!

– Здесь достаточно народу для моей цели, – продолжал Конан. – У меня, знаешь ли, должок не оплачен, и я устал ждать.

– Вот как!.. – нахмурился было Ольгерд, но потом, отпив еще вина, усмехнулся: – Стало быть, тебе тот крест покоя не дает? Люблю, право, таких, кто способен от души ненавидеть… Впрочем, месть подождет.

– Ты говорил когда-то, что поможешь мне взять Хауран, – сказал Конан.

– Да, говорил, – кивнул Ольгерд, – но то было прежде, чем я осмыслил все возможности, которые открывает наше нынешнее могущество. Я думал о том, как славно когда-нибудь обобрать этот город… Однако теперь, когда перед нами будущее, я не хочу тратить силы без толку и выгоды. Хауран – слишком крепкий орешек, сейчас трудновато его разгрызть. Вот через годик…

– Через неделю, – ответил Конан, и определенность, прозвучавшая в его голосе, заставила козака вздрогнуть.

– Послушай-ка, – сказал Ольгерд. – Даже если бы я пошел у тебя на поводу и решил ради глупой прихоти пожертвовать войском – неужели ты полагаешь, будто эти пустынные волки действительно сумеют осадить и взять укрепленный город вроде Хаурана?..

– Осады не будет, – проговорил киммериец. – Я знаю, как выманить Констанция за ворота.

– Ну выманишь ты его, и что дальше? – воскликнул Ольгерд, сопроводив свою вспышку проклятием. – Нам и в перестрелке-то не устоять, потому что ассуры закованы в отличную броню, а о рукопашной я уж вовсе молчу! Их сомкнутый строй взрежет и рассеет наше войско, точно ветер мякину!

– Если три тысячи отчаянных конников-хайборийцев составят бронированный клин – а этому приему я способен их обучить, – подобного не произойдет.

– Может, объяснишь мне, где это ты возьмешь аж три тысячи хайборийцев? – язвительно осведомился Ольгерд. – Или ты собираешься наколдовать их прямо из воздуха?

– У меня они уже есть, – ответил Конан невозмутимо. – Три тысячи хауранцев, жаждущих боя, стоят лагерем у оазиса Акрель и ждут лишь моего слова.

Ольгерд оскалился, точно потревоженный волк.

– Что?..

– Что слышал. Люди, бежавшие от гнета Констанция. Они скитались в пустынях восточнее города. Жизнь изгоев сделала их поджарыми и свирепыми, они отчаянны и кровожадны, точно тигры, попробовавшие человечины. Каждый из них живьем сожрет троих толстопузых наемников, за это я поручусь. Тяготы и обиды, знаешь ли, выковывают людей, сообщая телам и сердцам железную крепость… Множеству мелких шаек требовался только вожак, способный объединить их. Я послал к ним всадников, и они мне поверили. Они собрались у оазиса и теперь ждут, чтобы я ими распорядился.

В глазах Ольгерда начали разгораться нехорошие огоньки, рука потянулась к поясу с ножнами.

– И ты проделал все это, – проговорил он медленно, – даже не ставя меня в известность?

– Они, – сказал Конан, – хотели видеть своим вожаком меня, а не тебя.

– Чего же ты наобещал этим бездомным, раз они готовы броситься за тобой в огонь? – спросил Ольгерд, и в его голосе зазвучали опасные нотки.

– Я сказал им, что волки пустыни помогут им уничтожить Констанция и вернуть Хауран тем, кто жил в нем от века.

– Недоумок! – прошипел Ольгерд. – Ты считаешь себя вождем главнее меня?

Теперь двое мужчин стояли друг против друга, разделенные лишь изящным эбеновым столиком. В холодных серых глазах Ольгерда плясали демонические огни. Жесткие губы киммерийца кривила мрачная усмешка.

– Я велю разорвать тебя, привязав к четырем пальмам… – спокойно пообещал козак.

– Давай, – с вызовом кивнул Конан. – Позови воинов и прикажи им, посмотрим, послушаются ли они тебя.

Ольгерд яростно ощерился, вскинул было руку… и замер. Уверенность, которой дышала загорелая физиономия киммерийца, заставила его передумать. Зато глаза бывшего гетмана разгорелись по-волчьи.

– Ты, подонок с западных холмов… – пробормотал он сквозь зубы. – Да как ты решился посягать на мою власть?

– А мне и не понадобилось на нее посягать, – сказал Конан. – Она сама упала мне в руки. Ты ведь неправду сказал, будто новобранцы пришли сюда вовсе не ради меня. Очень даже ради меня! Они, может, и слушались твоих приказов, но в бою следовали за мной… И, как я посмотрю, двум вождям у зуагиров не быть. Они отлично знают, из нас двоих я – сильней. Я лучше понимаю этих людей, а они – меня, ведь я варвар, как и они.

Ольгерд ядовито спросил:

– А что они скажут, когда ты попросишь их драться за хауранцев?

– Они пойдут туда, куда я их позову. Я пообещаю им караван верблюдов, набитый золотом из дворца. И Хауран с радостью отсыплет им золото как плату за избавление от Констанция… А потом я их поведу против туранцев, как ты и намеревался. Зуагиры жаждут добычи, а с кем сражаться, с Констанцием или с кем-то еще, им по большому счету разницы нет.

Ольгерд мало-помалу осознавал, что потерпел поражение. Кажется, он слишком размечтался о будущей империи и упустил из виду происходящее прямо под носом. Вот теперь, когда стало поздно, он вспомнил уйму всяких мелочей, которым не придавал значения, – и понял, насколько Конан далек от праздного бахвальства. Стоявший перед ним гигант в черной кольчуге являлся истинным вождем зуагиров. А он, Ольгерд, успел стать никем. И ничем.

– Умри же, – выдохнул бывший гетман, и его ладонь стремительно метнулась к ножу. Но не достигла: рука Конана с кошачьей быстротой выстрелила вперед, железные пальцы сомкнулись у Ольгерда на предплечье…

Было слышно, как хрустнули кости…

На какое-то мгновение противники замерли, точно два изваяния, лишь по лбу Ольгерда каплями покатился пот… Потом Конан рассмеялся – впрочем, не разжимая хватки.

– Ну что? – сказал он. – Достоин ты жить, Ольгерд?

По-прежнему улыбаясь, он усилил нажим, так что мышцы взбугрили кожу у него на руке, а пальцы вмялись в трепещущую плоть козака. Обломки костей начали крошиться один о другой. Лицо Ольгерда стало пепельно-серым, из прокушенной губы потекла кровь, но все-таки он не издал ни звука.

Снова засмеявшись, Конан выпустил его и отступил прочь. Ольгерд зашатался и вынужден был схватиться за край столика здоровой рукой, чтобы не упасть.

– Я оставлю тебе жизнь, Ольгерд, как ты когда-то оставил ее мне, – проговорил Конан спокойно. – Хотя ты тогда велел снять меня с креста лишь ради выгоды. Помнишь, какому жестокому испытанию ты меня подверг? Сам ты не выдержал бы его. И никто бы не выдержал – кроме варвара с запада!.. Бери своего коня, Ольгерд, и уезжай. Конь привязан там, за шатром, и в седельных сумках припасены еда и питье. Никто не заметит твоего отъезда, но лучше не мешкай! Свергнутым вождям нет пощады в пустыне. Если воины увидят тебя покалеченного и низложенного – живым тебе из лагеря не уйти…

Ольгерд ничего ему не ответил. Молча, медленно он повернулся и пошел к выходу из шатра, где ветер трепал шелковые занавеси. Так же без звука взобрался в седло крупного белого жеребца, ждавшего его у коновязи под пальмой… Развернул коня и, укрыв больную руку под просторным халатом, поехал на восток – в бескрайнюю пустыню, прочь из племени зуагиров.

Оставшись один, Конан для начала опустошил винный кувшин. Утерев губы, он закинул посудину в угол, поправил пояс и вышел наружу. Ненадолго остановился, чтобы окинуть взглядом ряды палаток из верблюжьей шерсти, раскинувшиеся поодаль… Между палатками бродили люди в белых одеждах. Они пели, ругались, спорили, чинили конскую сбрую, острили кривые мечи-тальвары…