Конан-варвар. Час Дракона

5. Голос из кристалла

В комнате внутри одной из башен близ городских стен собралось несколько человек. Один из них держал речь, остальные внимательно слушали. Все присутствовавшие были молоды, всех отличала особая жесткость черт и жилистая стать от постоянной готовности к бою не на жизнь, а на смерть. Все были в потертых кожаных одеждах, при оружии и в кольчугах.

– Я знал – Конан правду сказал, утверждая, что это была не Тарамис! – возбужденно говорил оратор. – Много месяцев я болтался у дворца под личиной глухонемого бродяги и наконец доподлинно вызнал – я не ошибся, предполагая, будто нашу бедную королеву держат в темнице, в одном из подземелий, примыкающих ко дворцу. Дождавшись удобного случая, я перехватил шемита-тюремщика – стукнул его по затылку, когда поздно ночью он выходил со двора, затащил в погреб поблизости и как следует допросил. Прежде чем испустить дух, палач поведал мне все, что я вам сейчас рассказал, подтвердив: как мы с вами и подозревали, под личиной Тарамис Хаураном правит ведьма по имени Саломэ. Тарамис же томится в глухом застенке, в самом глубоком из тюремных подвалов…

Так вот, вторжение зуагиров дает нам шанс, о котором мы и мечтать не смели! Что в действительности задумал Конан – судить не берусь. Возможно, он стремится лишь отомстить Констанцию. Возможно, он хочет разграбить город и даже разрушить его… Он же варвар – почем знать мысли варвара?

Я так вам скажу: наша с вами задача – спасти королеву, пока будет длиться сражение. Констанций выводит войска на равнину, желая задать Конану бой. Я видел – уже сейчас его люди садятся на лошадей… В городе все равно слишком мало продовольствия, чтобы выдержать осаду. Конан неожиданно налетел из пустыни, запасов не подвезти… Зато сам киммериец к осаде вполне готов. Лазутчики утверждают, будто у зуагиров даже появились осадные машины, построенные, без сомнения, опять-таки под руководством Конана, опытного в воинской науке западных стран.

Итак, Констанций постарается избегнуть долгой осады, он выведет своих людей на равнину в надежде разметать кочевников Конана одним решительным ударом. Таким образом, в городе останутся лишь несколько сотен наемников, и все они будут, скорее всего, на стенах и при воротах, а возле тюрьмы многочисленной охраны стоять не должно.

Когда же мы освободим Тарамис… Вот вызволим ее – тогда и посмотрим, как быть дальше. Если Конан одержит верх – покажем народу настоящую королеву и призовем горожан к восстанию. Я уверен, люди поднимутся! Непременно поднимутся!.. Они так натерпелись, что голыми руками разорвут оставленных в городе шемитов и захлопнут ворота, отгораживаясь и от наемников, и от зуагиров. Мы никого к себе больше не пустим… После пригласим Конана на переговоры. Мы помним, как он всегда уважал и любил королеву. Если он узнает правду, и в особенности если Тарамис сама к нему обратится, – надобно думать, он пощадит город… Если же победа достанется Констанцию, а Конан будет разбит… что, к сожалению, более вероятно… Тогда придется тайно выбираться с королевой из города и искать спасения в бегстве… Все ясно, друзья мои?

Собравшиеся дружно закивали.

– Так возьмемся же за оружие, – воскликнул говоривший, – вручим наши души Иштар и двинемся к подземной темнице, ибо наемники уже выходят через южные ворота!..

…Дело обстояло именно так, как он говорил. Солнце играло на остроконечных шлемах и разноцветном убранстве боевых коней – наемное воинство широкой рекой втягивалось под каменную арку. Предполагалось, что сражение примет на себя в основном конница – так, как это водилось в странах Востока. И всадники стальной лавиной двигались навстречу своей судьбе – вороненые и серебристые кольчуги, завитые бороды, горбатые носы, жестокие глаза, не ведающие жалости и сомнений.

Жители безмолвной толпой собирались вдоль улиц и стен. Хауранцы глядели на чужаков, уходивших вроде бы защищать их родной город… Никто не произносил ни слова – обнищавший, оборванный народ просто стоял и смотрел, держа шапки в руках…

В башне у окна с видом на широкую улицу, что вела к южным воротам, на бархатном диване нежилась Саломэ. И не без насмешки наблюдала, как Констанций препоясывает поджарые чресла широким боевым ремнем и натягивает латные рукавицы. Кроме них двоих, в комнате никого не было, лишь снаружи сквозь золотую оконную решетку долетал ритмичный цокот копыт и глухой лязг оружия.

– Еще до заката у тебя наберется полным-полно пленников на корм твоему храмовому демону, – покручивая тонкий ус, пообещал Констанций. – А то его, небось, уже тошнит от мягкой плоти изнеженных горожан. Сегодня он узнает, каковы на вкус закаленные воины из пустыни!

– Смотри, сам не угоди на обед чудищу пострашней Цога, – предостерегла девушка. – Ты, случаем, не забыл, кто стоит во главе этих двуногих животных?

– Забудешь его, пожалуй, – буркнул наемник. – Думаешь, почему я решил выйти ему навстречу? Негодяй сражался на Западе, он знает, как брать город измором. Мои разведчики еле сумели подобраться к его войску на марше, – он выставил охранение, а у этих зуагиров глаза ястребиные, – но все-таки мои люди подошли достаточно близко, чтобы заметить машины, поставленные на колеса, влекомые упряжками верблюдов. Тараны, катапульты, баллисты… О Иштар! У него там, похоже, десять тысяч человек день и ночь трудились не покладая рук, причем не менее месяца!.. И где он столько дерева набрал, вот чего не пойму. Не иначе, с туранцами договорился, они его и снабдили…

А впрочем, оно ему все равно не поможет. Мне доводилось биться с волками пустыни, я наперед знаю, как все будет. Сперва перестрелка – и тут моих людей защитит надежная броня, – а после атака, в которой наш сплоченный строй рассечет беспорядочные рои зуагиров, развернется и довершит разгром, рассеивая их на все четыре ветра. Говорю тебе, еще до заката я въеду в южные ворота, и за хвостом моего коня будут плестись сотни голых связанных пленников. Вечером мы устроим праздник на площади перед дворцом! Моим молодцам, знаешь ли, нравится живьем сдирать с пленников кожу, – вот и устроим им доброе развлечение, а тонкошеих горожан заставим смотреть!.. Что до Конана… Если удастся захватить его живым, я уж не откажу себе в удовольствии. Посажу его на кол прямо на cтупенях дворца…

– Да на здоровье, сдирай шкуры хоть со всех сразу, – зевнула колдунья. – Давно хотела пошить себе платье из человеческой кожи, тщательно выделанной… Оставь мне только сотню с чем-нибудь пленных – для алтаря и для Цога.

– Все сделаю, как пожелаешь, – пообещал Констанций, рукой в железной рукавице убирая редеющие волосы с высокого залысого лба, покрытого густым загаром. – Буду биться за победу и во имя непорочной чести Тарамис!.. – добавил он ядовито, беря под мышку свой шлем с забралом и вскидывая руку в шутовском салюте.

Лязгая латами, он покинул чертог. Еще некоторое время Саломэ слышала, как он резким голосом отдавал приказы своим военачальникам. Когда все стихло, она откинулась на подушки, зевнула, сладко потянулась – гибкая, точно кошка, – и громко позвала:

– Занг!..

Сейчас же беззвучно вошел жрец, чья желтая кожа напоминала пергамент, туго натянутый прямо на череп. Саломэ повернулась туда, где на подставке из слоновой кости покоились два хрустальных шара, и, взяв меньший из двух, протянула жрецу.

– Езжай с Констанцием, – сказала она. – Я хочу знать, что произойдет на поле сражения. Ступай!

Череполицый низко поклонился, явно понимая госпожу с полуслова. И, спрятав блестящий шар под темным плащом, поспешно вышел из комнаты.

Снаружи, в городе, пока стояла тишина – если не считать постепенно отдалявшегося топота множества копыт, а потом – короткого лязга закрываемых ворот. По широкой мраморной лестнице Саломэ поднялась на плоскую крышу, затененную шатром и окруженную каменной балюстрадой, – на самое высокое здание города. С него были хорошо видны пустые улицы и безлюдная площадь перед дворцом… Правду сказать, площадь последнее время в основном так и выглядела – народ выучился избегать зловещего храма напротив дворца, – но сегодня как будто вымер весь город. Какие-то признаки жизни удалось заметить лишь на южной стене да на крышах, с которых открывался вид на равнину. Вот где народ толпился по-настоящему густо!.. Хауранцы не выкрикивали никаких пожеланий войску, вышедшему сражаться, потому что не знали, чего желать Констанцию, – поражения или победы. Победа определенно сулила дальнейшее прозябание под рукой немилостивого правителя.

В случае поражения не исключался разгром города и кровавая резня. Чего ждать от Конана, не ведал никто. Все помнили его по прежним временам, но он был варваром, а душа варвара, как известно, – потемки… К тому же от него не поступало никаких вестей с самого времени переворота… И люди просто стояли на крышах, молча ожидая развязки. А когда молчит такая толпа, тишина кажется неестественной и зловещей…

Между тем отряды наемников выстраивались на равнине в боевые порядки. Вдалеке, возле самой реки, можно было видеть темную надвигающуюся массу – оттуда шел неприятель. Только очень острое зрение могло различить всадников и коней. На дальнем берегу выделялись более крупные силуэты. Конан предпочел оставить осадные машины за рекой, явно опасаясь, что Констанций нападет во время переправы. Киммериец привел на хауранскую сторону одних всадников. Солнце поднималось выше, и в темной туче близившегося войска огнистыми молниями засверкали оружие и доспехи. Шемиты Констанция закончили построение и подняли коней в галоп. До людей на стенах докатился низкий глухой рев…

Отряды конницы и пехоты накатывались друг на друга, сливались, перемешивались. Издали они казались сплошным живым морем – не выхватить отдельного воина, не отличить атаку от контратаки. Над равнинами росли тучи взбитой копытами пыли, то и дело из нее выплескивались и снова исчезали конные лавы; сверкали наконечники копий.

Пожав плечами, Саломэ двинулась вниз по лестнице. Дворец тонул в тишине – рабы перебрались на крепостную стену и смешались с городскими зеваками.

Она вошла в комнату, где недавно разговаривала с Констанцием, и приблизилась к пьедесталу, заметив, что хрустальный шар полон тумана, серого, пронизанного кровавыми струями. Что-то не так! Ведьма склонилась над шаром, шепча проклятия.

– Занг! – позвала она. – Занг!

Клубящийся в сфере дым чуть разредился и обернулся тучами пыли, в них мелькали неузнаваемые черные силуэты и молниями сверкала сталь. Внезапно лик жреца сделался абсолютно ясным, его круглые от страха глаза воззрились на Саломэ. Из раны на голом черепе сочилась кровь, кожа посерела от смешавшейся с потом пыли. Раздвинулись кривящиеся губы, и любой другой на месте Саломэ решил бы, что этот рот напрасно силится исторгнуть страдальческие крики. Но до ее ушей слетавшие с бледных губ звуки доносились так же, как если бы жрец стоял рядом, а не вопил в меньший кристалл, находясь во многих полетах стрелы от дворца. О том, что за невидимые волшебные нити протянулись между двумя мерцающими сферами, знали, наверное, только боги тьмы.