Без очереди в рай

— Ну?

— Хуй в баранку гну! Замок навесили, а ключ отдать забыли… Я серьезно, бляха, говорю!

В дежурке снова гоготнули.

— Куда серьезнее… Ну так, значит, бабу потесните. Плевать, что не положено, на зоне тоже много не положено. Нехай писюха привыкает, здесь ей не санатория… Дерьма-то пирога: малость приглядите, если что — поможете…

В дежурке еще раз гоготнули.

— Да мы и сами справимся, гражданин начальник, — осмелел кто-то из задержанных.

Плюмс! — сдается мне, дубинкой.

— Не борзеть, сучара! Без яиц останетесь. Повторять не буду.

— Дык, мы ж чего, начальничек, мы даже ничего…

Плюмс! — кажется, резиновой.

— Еще бы ты чего… Пшли, козлы!

Хорошенькое дельце. Ко мне, похоже, гости. Надо же, а у меня не прибрано… Интересно, а как же весь кагал в мою каморку втиснется?

(Интересно, а больше ничего тебе не интересно? А то, конечно, интересно — например, с чего бы это я настолько адаптировалась: «у меня», «ко мне», «в мою» — и не в камеру, заметьте, а в каморку. Вот же ведь какая психо… логика, чтобы шизологией сие не обозвать. Каких только чудес в себе не накопаешь!)

Ладненько. Гости значит гости. Жить бум лучше, жить бум веселее.

Скрежетнул засов.

Бум. Очень лучше, очень веселее…

Металлическая дверь за «гостями» с лязганьем захлопнулась.

— Не борзеть, сучары!

Это у мента напутствие такое. Типа как последнее. А дальше, дамочка, сами выгребайтесь. Только не выгрёбывайтесь, блин…

В «обезьяннике» два моих сокамерника явно гостили не впервые. Организмы. Тертые такие организмы, прихватистые, с наглянкой и подлянкой. Лагерные организмы. Блатные — не скажу, скорее приблатненные. На рожи — годочков так под дцать: двадцать, тридцать, сорок (больше, я слыхала, не дают). Упыри такие. И волна от них — тяжелая волна, душная, гнилая, гадостная прет от них волна. Грязная волна. Угарная какая-то волна — и не только в смысле перегара…

Бр-р-р. Лучшее некуда. Ну просто обхохочешься.

— Абздаться!

Можно. Абздаться тоже можно.

Один из организмов шумно уселся на скамью, второй загромоздил проход, привалившись к стенке. Несколько секунд оба смотрели на меня. Скользко так смотрели, ой как нехорошо, как-то очень пакостно смотрели. Забившись в уголок, я не шевелилась и молчала, но внутренне вся подобралась. Вообще-то я умею ладить с самой разной публикой — профессия обязывает, по работе с кем только ни встречаешься. Что сливки общества, что пенки, что подонки (зачастую что одно и то же) — общий язык я нахожу со всеми. Кстати говоря, даже в том числе и с маргиналами. Но в этом случае… э-э… н-да. Точка. Но не в этом случае.

Кстати же, «абздаться», надо полагать, это от «абзаца». Остальное пришлось переводить. (И чего бы, Янка, у тебя уркаганы ямбом изъясняются?)

— Гля, Вован, абздаться!

— Тю. Никак пацан?

— Вован, пацанка!

— Тю. Говорю — пацан.

— Вован, бля буду, какой тебе пацан! Ты врубись — пацаночка в натуре! Уси-пуси, какуси раскакуси… Гля, как лялька зенки растопырила. Пацанка, точно.

— Тю-ю… Пацанка вроде. Молчит. Прикинь, Валек, а что она молчит? Может, кыска нас не уважает?

— Не уважает кыса, говоришь?

— Ну.

— Нехорошо, Вован, обидно получается.

— Ну.

— Ничего, Вован, еще зауважает. Мы ей это дело объясним, лялечка понятливая станет. А будет рыпаться, так мы ей подсобим. Секи — сами, бля, в натуре, бля, уважим. — И гоготнул: — Нормально, бля?

(Та-а-ак. Вот так-так. И не та-а-ак, а именно вот так. А если что не так, перетакнуть некому, разэдак и растак и еще раз так… А вы как полагаете?)

— Нормально, бля?

— Ну. Уважим, бля, в натуре… Не, слышь, Валек, чего она молчит-то? Немая, что ли?

— Немая, думаешь?

— Ну.

— И потому молчит?

— Ну.

— Фигня, Вован, она не возражает. Видишь, Вова, лялечка послушная, сама всё понимает. Нормалек, ты сам в расклад врубись: кто же соске на слово поверит? — И ухмыльнулся: — Скучала девочка…

— Скучала?

— Ну.

— А вдруг она пацан? Не, разобраться надо.

— Пацанка!

— А не пацан?

— Бросай, Вован. Какая, в жопу, разница! Впервые, что ли?

— В жопу?

— Ну.

— В жопу никакой… Не, интереса для, сомнительно мне что-то.

— А мы сейчас проверим. — И надвигаясь: — Ну-ка, тихо, лять…

Та-а-ак! А вот этого не надо, так и напугать до полусмерти можно. (Заметьте, я не уточнила, чьей.) Не, в натуре нормалек: тихо, Маша, я Дубровский. Помните, Пушкина в школе мимо проходили? Ну да в школе-то мы многое мимо проходили — да только мы не в школе. Да и я — нет, вы-то как хотите, но вот лично я точно, блин, не пушкинская Маша. Тише, блин? Нашли сценарий, блин. Фигура без речей, блин. Дудки, блин!! А даже и не дудки — я сейчас такой концерт организую, что после всем ментам трубы Страшного суда тишиной покажутся. А еще погромче не желаете? Да я же тут такую кашу заварю — у меня всё отделение ей давиться будет! Дружно, блин! стройными рядами! по стойке смирно, блин!

Б-блин…

А знаете — а я ведь не смогла. И не потому что не успела, а просто почему-то не смогла. Как заклинило, сама не ожидала, однако почему-то не смогла. Я не закричала, не позвала на помощь (не поймите в меру), не сделала ничего того, что можно ждать от женщины при таком раскладе. Едва ли не впервые в жизни по-серьезному загнанная в угол, я едва ли не впервые поступила, скажем так, не так — наперекор всему, в том числе и собственным представлениям о своей персоне. Едва ли не впервые — жаль, не в последний раз: лиха беда начало, и замечу, забежав вперед, что в самом близком будущем мне предстояло частенько узнавать очень много нового о самой себе и вообще о людях. Чертовски много, признаться честно, даже слишком много — и ничуть не меньше о себе, чем об окружающих. Знала бы! Вот позже и узнала.

А пока — я не закричала, я просто среагировала.

Просто.

Среагировала.

Просто. В жизни всё не так, как на татами. На татами я бы так не справилась. В жизни. Совсем не как в кино. Бой на ограниченном пространстве, когда противники в состоянии задавить тебя даже только массой, лаконичен и отнюдь не зрелищен. Бой на поражение. Никаких захватов-удержаний, кульбитов, беготни по стенам. Фактор внезапности. Без замаха — колени, локти, кисти. Постановка кисти в карате — целая наука: атаки кулаками, пальцами, ребрами ладоней. И на поражение, по жизненно важным точкам организма. И одновременно не одного, а двух. Но если разобраться, то в самом деле запросто.

Среагировала. А попробуй я не среагировать! Ну да я и пробовать не стала, и когда оба насильника сноровисто подались вперед, целя подмять меня, запечатав рот поганой пятерней, я буквально взорвалась навстречу. Сознание не поспевало за реакцией, действовала я на автомате, спустив с цепи рефлексы. Стоявший у стены находился справа; тот, что на скамье, наваливался слева. Обоим вышло поровну, но каждому свое: правый получил коленом в междуножие и локтем по горлу, левому пальцами досталось по глазам и кулаком в грудину. Дыхание у организмов перешибло, оба даже вякнуть не смогли, подавившись хрипами. Ничуть не зрелищно, скорей наоборот. На всё про всё секунда, две — много, три — исключено. И еще вдогонку в половину столько, чтобы исхитриться проскользнуть за спины и довести дело до конца, осчастливив каждого по основанию черепа. Рауш, кратковременный наркоз, в худшем случае минут на двадцать хватит.

Лишь секунда, долгая, как сон. И еще — столько же, полстолько и в придачу вдвое против столько, чтобы сбить волну адреналина и через раз начать соображать. А начав хоть так соображать, перво-наперво проверить организмы. Умри сначала ты, а я потом отмажусь — мораль не про меня, стать убийцей мне не улыбалось. Бой на поражение есть всё-таки одно, а на уничтожение чуть — совсем другое. А один удар по кадыку чреват переломом хрящей дыхательного горла, и тогда ваш пациент чехлится от удушья. А второй удар кулаком в грудину отрывает ребра от нее и может привести к полному параличу сердечной мышцы. А еще и в пах, и по глазам, и от души по черепу — итого треть часа в бессознанке светит им (и мне!) не в худшем, а в самом лучшем случае. Но что мне было делать?!! Но гасила я всё-таки на поражение, а не на уничтожение. Только кто ж мне на слово поверит? Скучала девочка…

(Кстати говоря, вот теперь действительно у меня не прибрано.)

Однако живы, б-блин…

Уф-ф. Добила бы скотов за эту нервотрепку. Был бы из меня доктор-констатолог, оно же констататор. Д-дебилы, блин… Однако ж пронесло. Близ предела, но всё же пронесло. Впрочем, и сработала я не за пределом — близ, около того, но не за пределом. Ворохнулось в голове одно соображение, которое меня чуть-чуть притормозило. Усомнилась я, что эта антреприза представляла собой только самодеятельность подсаженных ко мне олигофренов. Примстилось в их наезде нечто нарочитое, напускное, науськанное, что ли. И сама подсадка смахивала не на записной ментовский беспредел, а на натуральную прессовку. (Повторю, я не специалист, но детективчики и лекари листают.) Неспроста сценарий мне почудился, даром, что сама его переписала.

Или я опять не того подумала?

А заодно проверим.

Проверяльщиков ждать долго не пришлось. (Или помогальщиков? Так я сама управилась. Хотите повторить?) В дежурке приглушили радио, которое надрывалось там с того момента, как меня оставили наедине с моими… э-э… соседями. В коридоре послышались шаги. Таки что же господам музыка навеяла?

(Европа плю-ю-юс! Русский шансо-о-он! Плюс-минус что-то вроде.)

— Что такое?! Па-ачему шумим?! Пр-рекратить охальничать!! — загодя, еще из коридора начал разоряться кто-то из дежурных. — Та-ак, что здесь происходит? — заглянул он в камеру — и непередаваемо:

— К-какого черта, блин…

Н-да. Непередаваемо.

Ау, служивый, челюсть подбери. Ничего у нас не происходит. Я сижу, они лежат, все довольны жизнью. А вы? Как ваше ничего? Заскучали, мальчики? И то — ждали криков-воплей, заждались, да так и не дождались. Сочувствую.

— Что здесь произошло?

А вы чего хотели?

— Сами видите — отрубились граждане, — вежливо сообщила я. — Приплохело, чего-то не того, видать, употребили. Хорошо бы им врача организовать, я вам как специалист советую. Неровен час помрут — отвечать кто будет?

Вестимо — Пушкин. Я-то здесь при чем?

— Послушайте… Погодите, но вы же сами врач!

Вот я и полечила.

— Э, нет, увольте, — сдержанно отказалась я. — Я на работе врач, а здесь я арестованная.

Тот автоматически поправил:

— Вы не арестованы — вы задержаны с целью выяснения.

А что это меняет?

— Ну так выясняйте!

— Извините, не моя епархия. Придется подождать.

Каков прогресс, надо же, слова какие знаем, а то я на «блинах», прошу простить, спеклась… Нажмем еще:

— Как долго?

— До утра.

— Тогда свободен. — (Кру-угом! ша-агом арш!.. А если поднажать?) — И вот еще, э-э… — я изобразила пальчиками нечто вызывающе-кабацкое: — Здесь типа приберите!

Самой себе противно.

То есть я уже не просто поднажала, а грубо пережала, но мент и это съел. Растерялся — накладочка случилась, подобного развития сюжета явно никто не ожидал. Всё-таки недаром сценарий мне привиделся, теперь того гляди и режиссеру придется проявиться. Ну что ж — тем лучше, тем будет веселее; сочтемся славою!