Без очереди в рай

Глава 13

На чем бишь я остановилась… да: туман. Каким он может быть? Любым, по крайней мере — разным. Может — мимолетным и прозрачным, даже солнечным, словно паутинка на заре, и щекотным, точно пух от одуванчиков. И еще — ожидающе-уютным, будто свежевзбитая подушка, ласковым и неуклюжим, словно лопоухий, толстолапый щен, с неуемным любопытством шарящий по всем углам щенячьим влажным носом. А еще — громоздко-никчемушным, словно архаичный шкаф в прихожей, равно монументальным и орнаментальным, как воображаемый средневековый замок, например, со стрельчатыми башенками и ехидными химерами, зазубренными крепостными стенами и увитыми плющом висячими мостами, сводчатыми анфиладами, запутанными переходами и патентованными привидениями минимум столетней выдержки. Еще? Пожалуйста: он может быть цветным, как в городе — насыщенным неоном; слабо разбавленным скрипучей желтизной нечаянного фонаря в позабытом Богом и людьми осеннем пригороде; в конце концов — слепым…

Собственно, таким и был туман во сне — без малого любым, по крайней мере — разным. А еще — другим, как водится во сне — неправильным. Я как будто снова оказалась в сотканном из тонущего света городе, среди людей без лиц; продолжалась полночь полнолуния. Я зачем-то шла знакомой мне аллеей в чахлом скверике, вокруг густел туман, и вроде скверик должен был давным-давно закончиться, а я всё почему-то шла и шла. Туман вокруг густел, становился всё плотнее и плотнее, так что даже приходилось, как в воде, иной раз и подгребать руками. А я всё шла и шла, пока не поняла, что город кончился, затерялся где-то позади, возможно — навсегда. И опять мне было странно, но не страшно, а туман вокруг сгустился донельзя, и тогда я мягко оттолкнулась от земли — и плавно, поначалу словно нерешительно чуть-чуть, а дальше ровно, неостановимо и непоправимо я устремилась ввысь.

Я парила над проселочной дорогой, раскинувшись, как будто на воде, окутанная легкой дымкой, сквозь которую отчетливо просвечивали звезды. Звезд мерцало неправдоподобно много — почему-то полная луна не затмевала их. Светло было без малого как днем, разве только свет был чуть зеленоватым — уютным, тихим, ласковым. Он мягко овевал меня, я словно дрейфовала по волнам, туман укачивал. Подо мною, где-то в потаенной глубине, не спеша брели в клубящиеся дали прихрамывающие телеграфные столбы, добродушно переухивались лешаки на лесной опушке, изредка вздыхала и ворочалась вовсе мне неведомая сказочная жуть, почему-то в этот лунный час ничуточки не страшная.

А туман качал меня, укачивал — и, видно, укачал, потому что всё одномоментно изменилось. Небо в одночасье посерело, словно бы я падала в туман, а я и в самом деле погружалась, падала в туман. Никакой дороги там, внизу, давно в помине не было, я погружалась в топь, беспомощно барахтаясь в тошнотной склизкой мути. Я тонула, задыхалась, а туман цеплялся за меня, лип к лицу, к рукам, как будто паутина, а меня неотвратимо засасывала топь, и со всех сторон ко мне тянула щупальца взаправдашняя нежить, до того чужая всему сущему, что было бы, наверно, лучше умереть, чем, ей доставшись, ей же уподобиться, но уже ни сил, ни воли у меня сопротивляться не было, всё было безнадежно, а значит, это было — всё, так что ничего другого мне не оставалось, кроме — да, теперь проснуться наконец.

Долгонько получилось… ну, не суть.

Короче говоря, глаза я разлепила. За окном угадывался реденький туман, начиналось утро понедельника. Воскресенье — в смысле дня недели — я в буквальном смысле слова проспала. Имеется по жизни у меня такая, весьма своеобразная, особенность: я с ранней юности спокойно обхожусь четырьмя-пятью, избыточно — шестью часами сна, без проблем переношу нагрузки, для многих — скажем скромно — неподъемные, однако же к какому-то моменту организм как будто бы подходит к некоему пределу — и вырубается. За всё приходится платить; приблизительно на сутки я впадаю в состояние типа коматозного — хоть без наркоза по живому режь; во всяком случае, пока опустошенный организм не наберет свое, будить меня — занятие бездарное. Вот так же и теперь: по утру, приятно распрощавшись с Юрием, я уже на автомате доехала домой, вроде бы общнулась в двух словах с Елизаветой Федоровной, на автопилоте же заползла в постель — и день спустя с трудом проснулась по будильнику.

Хочешь не хочешь, надо было жить. Времени раскачиваться не было, если я хотела попасть в регистратуру вовремя (даром что попасть туда я вовсе не хотела, ни вовремя, никак), то следовало поспешать, притом не слишком медленно. Я споро привела себя в порядок, позавтракала парой чашек кофе. Одеться предпочла я понепритязательней: кроссовки, джинсы, скромный свитерок и поверх — джинсовая же курточка. Джинсу я, кстати говоря, предпочитаю черную: не знаю как других, но лично вот меня лаконично-агрессивный черный цвет поддерживает в тонусе. Неброско получилось, но продуманно, и к тому же настроению под стать. Правда, памятуя, что на понедельник мы с Тесаловым договорились — всяко — созвониться и — более чем вероятно — встретиться, я намеревалась было прифрантиться основательней, но затем от этой мысли отказалась. Почему? А потому как раз и отказалась, потому что вечером маячил явный шанс с капитаном встретиться. Не поняли? Не стану пояснять.

А город наяву парил в тумане…

Выехала я с существенным запасом: опаздывать в изгнание казалось мне негоже, тем паче в первый день. На улице и в самом деле был туман, осклизлый и совсем не романтический. Машины ехали едва ли не ощупкой, то и дело образуя пробки, получалась не езда, а ерзанье. Всё еще просоночная голова занята была вещами посторонними, как бывает, когда впереди тебе светит нечто неприятное, чего однако же никак не избежать — ну, что-то типа посещения стоматолога. Мне, к примеру, было интересно, приснился мне туман из-за того, что был он наяву, или он случился наяву как раз из-за того, что мне приснился? Подите-ка второе утверждение опровергните… а впрочем, чушь, начхать.

Туман чуть поредел, я малость газанула, то и дело оставляя за собою кроющие заполошным матом гудки подрезанных машин, что характерно — кроющих заслуженно. Да, кто бы спорил, да, я не права, но как-то всё оно мне остокоммуниздело. Никакого позитива в жизни… о насущном, кстати, было бы подумать не грешно, а не гнать пургу под настроение. А впрочем же — а много тут придумаешь? Вот именно что — думай тут, не думай, а на деле остается только стиснуть зубы, улыбаться и терпеть. Тем более, по слухам, ископаемая крокодилица Ветлицкая, заврегистратурой, кстати говоря, пересидевшая на этой должности уже трех главврачей, старушенцией была изрядно самодурственной. Ну и на… чхи, а хоть бы и не чхи, но не без оснований мне казалось, что сегодняшний рабочий день не сулит мне ничего хорошего.

Оказалось, впрочем, лучше, чем казалось.

— Разрешите?..

В поликлинику я прикатила вовремя и без приключений, ради справедливости отметив про себя, что практику езды по осевой, да еще едва ли не на двух колесах, поощрять не следует. Повезло, что никого из наших «неотложников» около работы я не встретила — как смотреть в глаза коллегам, я не представляла. Ну и ладно, вот и хорошо, вам туда, а мне в регистратуру; и таки что теперь?

— Разрешите? — постучалась я в кабинет Ветлицкой. — Здравствуйте, Людмила Семеновна, я…

Та кивнула:

— Я в курсе — с «неотложки», доктор Кейн. Яна Германовна, как я помню, правильно? — Приспустив очки на кончик носа заврегистратурой несколько секунд буравила меня близко посаженными, слегонца навыкате глазами. — Проходите, доктор, — взгляд ее как будто подугас, очки вернулись вновь на переносицу. — Да расслабься ты. — Ветлицкая нежданно улыбнулась. — Не стой столбом, садись. По утрам я не кусаюсь, знаешь ли.

Я настороженно вернула ей улыбку.

— Ну-с, так-то лучше, — отметила она. — Басмаева тебя ко мне определила, стало быть, сослала, так сказать… Так получается?

— Наверное, — пожала я плечами: а как еще-то? — Получается, что именно вот так.

— А вот по-моему, дурость получается, — с некоторым даже и сочувствием проворчала заврегистратурой. — Расстроилась, поди?

— Не без этого, — пожала я плечами.

— Да, надо полагать, могла бы и не спрашивать… Хорошо. — Ветлицкая как будто бы решила что-то для себя. — Допустим. Ближе к делу. Кто в чем виноват — расспрашивать не стану. Вопрос — как поступить…

За неплотно притворенной дверью послышалось какое-то шушуканье.

— Можно к вам, Людмилочка Семеновна? — заглянула в кабинет какая-то регистратурная медюшка. — Я это, ну, того — хотела уточнить…

Ветлицкая досадливо поморщилась:

— А подождать никак, да? Видишь же, что я с врачом беседую. Извините, Яна Германовна, — отнеслась она ко мне подчеркнуто на «вы». — Ну что тебе, Марина? — с неудовольствием уставилась она на подчиненную. — Короче говори.

— Так я и говорю. — Девчонка с неприкрытым любопытством косилась в мою сторону. — Там пациенты спрашивают, будут ли сегодня дополнительные номерки к эндокринологу. Что мне им отвечать?

— А ты у самого эндокринолога спросить не в состоянии? Вот позвони туда и поинтересуйся, сколько на сегодня у него записано больных. Если доктор сможет сверх того кого-нибудь принять, он так тебе и скажет. Будто бы сама не знаешь… Ну?

— Да знаю я.

— Вот и подсуетись. Свободна. — В голосе Ветлицкой явно зазвучало раздражение. — И дверь закрой плотнее, здесь сквозит. Пошла. — Та неохотно, но ретировалась. — Ишь, ушлая какая, — проворчала заврегистратурой, — номерки ее волнуют, как же, жди…

Угу. И мне вот тоже почему-то так подумалось: на злобную убивицу соплюшке было интересно поглазеть. По улице слона водили… А кстати говоря, я не без удивления должна была признать за слывущей редкой самодурицей Ветлицкой наличие какого-никакого такта. Взять хотя бы ее «вы» ко мне в присутствии регистратурной барышни: так-то, дескать, я с тобой по возрасту, не обессудь, на «ты», но при прочих — извините, доктор; субординация-с! Да, вот вам и Людмила-никому-не-мила-свет-Семеновна. Занятная старушка, даже жить повеселее стало.

А впрочем, дальше что?

— Ну так вот, вопрос — как поступить, — продолжила Ветлицкая. — Если госпожа Басмаева считает, что я врача заставлю номерочки выдавать и с карточками бегать, то перетопчется. Не терплю, когда меня втемную используют. В моем хозяйстве мне Зарина не указ… Ты в компьютере соображаешь?

Я чуть удивилась:

— Пользуюсь. На уровне тупого юзера, не более того. То есть написать программку, например, я с ходу не смогу, а так…

— Годится, в самый раз. Определю-ка я тебя в статистику, там как раз девчонка приболела. Ты не против? — Пожимать плечами я не стала, благо и Ветлицкая ответа не ждала. — Хорошо, на том и порешим для общего спокойствия. — С неожиданным для корпулентной старушенции проворством заврегистратурой вынесла себя из-за стола. — Пойдем-кася.

Расположенная в боковом от собственно регистратуры помещении архива, «статистика» являла собой отдельный закуток, размером вряд ли больше одиночной камеры. Подслеповатое, покрытое до середины стекол белой краской, узкое окно снаружи было забрано решеткой. Вполне понятным в моем положении камерным ассоциациям несколько мешал невесть каким образом запихнутый сюда монументальный канцелярский стол с пузатым монитором и компьютером, но в остальном — всё в тему. А и что, так даже и смешнее… да и ради общего спокойствия опять-таки: коситься на меня здесь однозначно некому. Не жизнь — лафа!