Смерть берет их тепленькими

1

В полночь я добрался на вечеринку в захудалом деревянном коттедже неподалеку от железнодорожной станции, зато довольно далеко от океана. Там собралась вся богема Истхемптона: примерно три десятка мужчин и женщин, которых более или менее объединяли общие интересы в сексе и искусстве.

Никто не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я шагнул в распахнутую настежь дверь. Единственным источником света были огарки свечей, вставленные в бутылки: все это немножко напоминало ад.

В гостиной кто-то играл на гитаре, все остальные сидели на полу и разговаривали, не обращая внимания на музыканта. Лиз я нашел в гостиной, где она пыталась как-то себя взбодрить с помощью довольно подозрительного красного вина.

Драматическим жестом она протянула мне руки.

— Я так перепугалась!

Я что-то успокаивающе бормотал, пока какой-то бородатый мужчина прошел мимо, наигрывая что-то в стиле йе-йе.

Лиз внимательно смотрела на меня, и я вдруг понял, что под старательно хранимой маской она действительно по-настоящему обеспокоена.

— Ты уверен, что в самом деле чувствуешь себя хорошо?

Она потрогала мою голову и округлила глаза, нащупав шишку величиной с грецкий орех.

— Я чувствую себя великолепно. А ты уверена, что это нужно выпить? — Я показал на вино, налитое из большого кувшина без этикетки и по виду напоминавшее сидр.

— Я не пила. Просто держу в руках бокал. Пойдем, я представлю тебя хозяину.

Хозяин оказался дородным мужчиной с любовницей-индонезийкой, которая весь вечер простояла позади него, в сари, танкетках и розовой сетке на волосах. Она не понимала ни слова по-английски, что оказалось весьма кстати. Наш хозяин-скульптор весьма настойчиво хотел показать мне одну из своих последних работ, находившуюся под навесом позади дома. Вооружившись фонарем, в почтительном молчании мы разглядывали этот шедевр: большой кусок скалы, размером с человека, местами слегка отесанный.

— У вас есть чувство камня? — нетерпеливо поторапливал меня скульптор; боюсь, Лиз сказала ему, что я — художественный критик.

— Что-то очень большое. Довольно много камня. Тяжелое.

— Совершенно верно. Вы сразу почувствовали. Немногим это удается. Тяжелое… вот правильное слово, хотя скульптуру нельзя описать словами… Но именно этого эффекта я стремился добиться: тяжелое, как камень… это камень.

— Тяжелый камень, — оживившись, повторил я.

При этих словах он пришел в восторг.

— Вы поняли! Он понял, Лиз. Тяжелый камень… Я так и назову эту работу.

— Я думал, вы ее назовете «Дихотомия святой Анны»?

— Я всегда даю и второе название. Боже мой, как это здорово: тяжелый камень!

И в состоянии полного согласия и взаимного восхищения мы присоединились к остальным.

Мы с Лиз подошли к группе молодых литераторов, весьма чувствительных и деликатных, со знанием дела сплетничавших о писателях, актерах и художниках, придерживавшихся иных взглядов.

Пока они шипели друг на друга, мы с Лиз обсудили мои проблемы, точнее, проблемы дома на дюнах.

Я рассказал, что на самом деле думаю об утреннем приключении.

— Вряд ли кто-то собирался убить меня. В доме что-то искали и не хотели, чтобы их заметили. Когда увидели меня, то испугались, что я вмешаюсь, поэтому стукнули меня по голове и обеспечили себе спокойное отступление. Если бы кто-то хотел меня убить, он так легко не отступился бы, не доведя дело до конца.

— Это ужасно! Я никогда не думала, что можно влипнуть в нечто подобное. Как можно себя чувствовать в одном доме с убийцей?

— Неуютно… но довольно интересно.

— Тебе стоило бы послушать разговоры в клубе!

— И к чему сводится общее мнение?

— Считают, что Брекстон убил жену. Теперь каждый заявляет, что он — ближайший друг семьи и знал, что должно случиться что-то ужасное.

— Может быть, они хотели сделать всем сюрприз.

— Ты не считаешь, что это его рук дело?

— Нет, не считаю; хотя его тоже нужно проверить.

— Тогда что заставляет тебя думать, что он этого не делал?

— Предчувствие… А мои предчувствия обычно не подводят.

Мне все это уже стало надоедать. Все зацепки никуда не вели, да и было их не так много.

Мы стали прикидывать, куда бы направиться после вечеринки, но я устал и не очень хорошо чувствовал себя после удара по голове. К тому же мы оба согласились, что хотя песок и все такое просто великолепны, чтобы заниматься на нем любовью при луне, но тем не менее он царапается и кое-куда попадает; некоторые чувствительные места, как я заметил еще днем, оказались ободраны, словно по ним прошлись наждачной бумагой. Поэтому решено было отложить повторные занятия на следующую ночь. Но нам все это так понравилось, что я находил ее еще более желанной, чем раньше, — что со мной довольно редко случалось.

Обычно после первого наслаждения новым телом я начинал плавно отваливать в сторону; в этот раз, похоже, могло быть и по-другому.

Хотя я и поклялся постараться избегать любых серьезных моментов.

Примерно около часа ночи кто-то начал поносить Эллиота, толстая белокурая девица избавилась от большей части одежды, что вызвало явную скуку у молодых людей, вспоминавших счастливые дни на острове Ичия. Два энергичных сотрудника журнала «Партизан Ревью» принялись поносить друг друга за упущения, с которыми ни один из них не мог согласиться: одним словом, типичная вечеринка в курортном городишке.

Мы с Лиз лежали на ковре рядышком, тихо болтая ни о чем, забыв про все на свете.

Нашу беседу прервал Дик Ренден.

— Никак не ожидал вас здесь увидеть, — он с любопытством уставился на нас.

— Да… Что? — Я сел и с глупым видом захлопал глазами. Меня унесло так далеко, что я совершенно забыл обо всем на свете. И меньше всего я ожидал увидеть его здесь, о чем и сообщил ему.

Он уселся возле нас на пол, немного напоминая аиста, устроившегося на гнезде.

— Я старый приятель Эванса. — Он показал на хозяина, который в тот момент показывал альбом своих рисунков бородачу, устроившемуся было поспать в единственном здесь кресле.

— И как дела дома? — спросил я.

— Все в порядке, как мне кажется. Я ушел сразу после вас и отправился в клуб. Там особенно нечего было делать, и я пришел сюда… рассчитывая, что Эванс еще не спит. Видите ли, я организовывал его выставку в Бостоне.

Потом я представил его Лиз. Они солидно раскланялись. На другом конце комнаты раздетая блондинка сидела на полу, скрестив ноги на манер йогов, и поочередно шевелила тяжелыми белыми грудями. Это давало желаемый эффект. Даже чувствительные молодые люди прекратили шипеть, как кобры, и долго восхищенно наблюдали за ее манипуляциями.

— В яхт-клубе «Ледирок» никогда не произойдет ничего подобного, — заметил я.

— Я бы не сказала, — задумчиво заметила Лиз. — Интересно, как она это делает.

— Мышечный контроль, — сказал Ренден, и к своему удивлению, я заметил у него безошибочные признаки вожделения. Ведь раньше по каким-то причинам я автоматически зачислил его в гомосексуалисты… а это показывает, что никогда ни в чем нельзя быть заранее уверенным.

— Кто-то однажды делал нечто подобное у нас в клубе, — сказала Лиз. — Но это было под столом, стоявшим на террасе, и там не было света, так что не о чем и говорить, — добавила она.

Тем временем белокурая звезда стриптиза встала, избавилась от остатков своего одеяния и предстала пред нами во всем своем великолепии — в чем мать родила. Она оказалась, как плотоядно говорят в плохих романах, настоящей блондинкой.

Индонезийская возлюбленная скульптора решила, что это уже слишком; она вышла из комнаты, потом вернулась с большим кувшином воды, который и вылила, сопровождая это виноватой восточной улыбкой, на нашу эксгибиционистку, которая истошно завизжала.

— Пора идти, — заметила Лиз.

Настоящий скандал только разгорался, когда мы выскользнули через боковую дверь и оказались на улице, залитой лунным светом. Ренден пошел с нами, продолжая с трепетом восторгаться великолепным сложением блондинки.

— Люди годами учатся, чтобы достичь такого совершенства, — сказал он.

— Это может доставить утешение в длинные зимние вечера, — заметил я. Потом оказалось, что сегодня у Лиз нет машины и, хотя я предпочел бы взять такси или пройтись пешком, Ренден настоял, что отвезет нас на своей.

На крылечке я подарил Лиз долгий прощальный поцелуй, наш спутник в этот миг скромно смотрел в другую сторону. Потом, оставив наши планы так до конца и не оформленными, она исчезла в доме, а Ренден отвез меня обратно в «Северные дюны».

Он оказался более интересным собеседником, чем я предполагал, особенно если речь заходила об убийстве, которое его сильно заинтриговало.

— Я изучал такие вещи, — серьезно заявил он. — Однажды даже написал работу об убийстве сэра Томаса Овербери… восхитительный случай.

— Семнадцатый век, не так ли? — Я еще помнил достаточно, чтобы привести в смущение студента.

— Совершенно верно. Я не собирался сюда приезжать, хотя Элли меня и приглашала. Но потом, услышав в Бостоне по радио, что здесь произошло, решил приехать. Я был немного знаком с миссис Брекстон… В то время, когда она дружила с моим дядей.

— Это было довольно давно.

— Примерно пятнадцать лет назад. Хотя я все прекрасно помню. Все были уверены, что они поженятся. Я никогда не мог понять, почему они этого не сделали… а потом она вышла замуж за Брекстона.

— Ваши дядя с тетей необычайно привязаны друг к другу.

Но он был достаточно умен, чтобы клюнуть на эту приманку, и только отмахнулся.

— Да, это так.

«Северные дюны» казались темным пятном на белом пляже. И дом без единого огонька неожиданно показался мне жутким и зловещим…

Меня удивило, почему для меня не оставили свет в холле.

Машину мы оставили на подъездной дорожке. На темной веранде никого не было. Я слишком хорошо помнил, что случилось со мной прошлый раз, когда я вошел ночью в этот мрачный дом.

— Останетесь здесь? — спросил я, повернувшись к Рендену.

— Нет, я остановился в городке; не хотелось быть слишком связанным; пока я буду в Истхемптоне, нужно повидать множество людей. — Он вышел из машины. — Я провожу вас.

Мне стало стыдно за свой неожиданный испуг, оставалось надеяться, что Ренден его не заметил.

Обойдя веранду, мы приблизились к дому со стороны океана.

Все это время он продолжал говорить про убийство, что не доставляло мне особого удовольствия. Впервые с того момента, как начались неприятности, я испугался, меня охватил леденящий иррациональный страх. Я хотел попросить его войти вместе со мною в дом, но у меня не хватило решительности: я слишком стыдился показать ему, как меня всего трясет. Вместо этого я всячески затягивал разговор, отвечая как можно длиннее на его вопросы и тем самым отдаляя роковой момент.

Мы присели на металлическую качалку, стоявшую возле крыльца, рядом с раскрытыми пляжными зонтиками, ночью напоминавшими черные грибы. Лунный свет заливал все вокруг.

Мы сидели очень осторожно, чтобы качалка не скрипела.

— Я приехал сюда, — мягко сказал Ренден, — с определенной целью. Я знаю, Элли думает, что я слишком впечатлителен, но дело не только в этом. Я очень люблю ее и моего дядю. Когда я услышал о том, что произошло, то очень встревожился.