Бобовый король

1

Пальцы стали деревянными от стужи, и лейтенант Чаушев очень долго расстегивал упрямые, незнакомые на ощупь пуговицы, чтобы достать пропуск.

Подъезд был освещен плохо. Часовой не сразу обнаружил на полу истертый серый блокнот, оброненный лейтенантом. И Чаушев получил его из рук своего начальника — полковника Аверьянова.

— Теряем служебные записи, — констатировал полковник. — Небрежным образом теряем.

Возразить нечего. Правда, Чаушев шел с острова Декабристов в центр города, к большому дому на Литейном, пешком, да еще после целого дня утомительных и бесплодных поисков. На пропитание он имел лишь два ржаных сухаря. Накормить его обедом зенитчики не смогли, — бойцы, посланные за довольствием, попали под обстрел.

Но ведь не один Чаушев, все следователи передвигаются большей частью пешком. Все перебиваются с сухаря на чай, плюс две-три ложки каши-размазни.

— Так как же мне с вами поступить, товарищ лейтенант? — спокойно спросил Аверьянов.

Узкогрудый, сутулый, он сидел в черной неформенной суконной гимнастерке, спиной к черной маскировочной шторе, закрывшей окно. Только голова Аверьянова маячила на сплошной черноте, двигала губами. И еще выделялась струйка крупной махорки, просыпанной на гимнастерку.

— Как поступить? — отозвался Чаушев. — Трое суток гауптвахты.

Он даже не удивился своей дерзости. Голова полковника застыла, скулы обтянулись. Но ведь это всего-навсего одна голова! Чаушев улыбнулся. Все как бы утратило реальность. Он сам сделался необычайно легким и повис в воздухе, подобно голове Аверьянова.

Очнулся Чаушев на диване, в своем кабинете. Увидел рыжие кудри Кости Еремейцева, эскулапа.

Что же произошло? Неужели обморок? Да, самый натуральный, подтвердил Костя. Стало страшно стыдно. За двадцать пять лет своего существования Чаушев ни разу не падал в обморок. Только читал об этом. И вдруг он сам, словно какая-нибудь барышня, затянутая в модный корсаж, в шляпе, изображающей цветочную клумбу... У Чаушева сложилось представление, что в обморок падали только до революции, и к тому же исключительно в кругах буржуазии и помещиков.

Добряк Костя сует прямо в рот кусок сахара. Чаушев отворачивается.

— Ешь! — приказывает Костя. — Не трепыхаться! Сахар, понимаешь, нужен для миокарда.

— Для чего?

— Сердечная мышца, — переводит Костя. — А вообще — не твое дело!

По мнению Кости, врачебные познания непосвященным излишни и даже вредны. Врач должен быть для больного всезнающим и загадочным божеством.

— Не надо, Костя, — стонет Чаушев, увертываясь от драгоценного пайкового кусочка. — Я не заслужил, понял? Я арестованный.

— Иди ты!

Чаушев объяснил.

— Ладно, — тряхнул кудрями Костя. — Медицина выручит тебя на этот раз.

Э, не все ли равно! Лейтенант не ощущал ничего, кроме горестного безразличия. Что гауптвахта? Мелочь! В конце концов сидеть трое суток, может быть, полезнее, чем носиться без толку по льду Финского залива, тыкаться в сугробы, обшаривать торосы. По крайней мере, можно будет подумать...

Но Костя не ошибся, медицина выручила, избавила от ареста.

Сахар пришлось съесть, тем более что свой уже кончился. И то ли от сахара, то ли от Костиных слов, убеждающих почти гипнотически, сердечная мышца приободрилась. Хотя Костя велел до утра с дивана не вставать и не работать, Чаушев отпер сейф и извлек знакомую, изрядно распухшую папку.

Рапорт командира зенитчиков о происшествии, описи предметов, найденных на убитом немце, у задержанного и подобранных в снегу, протоколы допросов...

Сперва обер-лейтенант Беттендорф — так зовут задержанного — утверждал, что он направлялся в Ленинград сам-второй с унтер-офицером Нозебушем.

Сомневаться в этом Чаушев оснований не имел, пока не разглядел как следует, с помощью специалистов, взятое у шпионов снаряжение. Обер-лейтенант нес в своем заплечном мешке батарейки для рации. Нозебуш, нагруженный потяжелее, тащил рацию, но без одной необходимой детали — ключа. Отыскать ключ ни среди вещей, ни в снегу не удалось.

В мешке Нозебуша был кусок сала, но хлеб отсутствовал. Был пистолет, но без патронов.

Чаушев про себя проклинал пулю, которая уложила Нозебуша наповал. Он объяснил бы... А теперь волей-неволей выпытывай у вещей, старайся понять их немой язык. Чаушева учили не поддаваться скороспелым домыслам, и он к тому же очень боялся провалить свое первое серьезное задание. Однако полковник Аверьянов без больших колебаний согласился с ним. Да, очевидно, лазутчиков было трое.

— Можешь заявить обер-лейтенанту, — сказал Аверьянов. — Со всей твердостью.

Беттендорф мучил Чаушева три дня — отрицал, отмалчивался, переводил речь на другое. Аверьянов нервничал, требовал после каждого допроса подробнейшего отчета.

— Хорошо, — сдался наконец Беттендорф. — Но я много не могу сказать. Совершенно правильно, с нами был еще один сотрудник. Это всё.

— Что с ним случилось?

— Видите ли, он отъединился от нас... Разъединился с нами... Как правильнее сказать?

Чаушеву было бы легче с ним, если бы он не обращался так дотошно за консультацией по русскому языку, не козырял своей учебой в трех университетах и вообще был бы попроще. Беттендорф — и это особенно поражает Чаушева — говорит еще на трех языках, кроме русского. По-английски, по-французски, по-итальянски... Вот такой-то человек почему с Гитлером? Вопрос мучил лейтенанта, — он очень уважал образованность.

Кто же третий лазутчик?

— Извините, я не могу сообщить... У каждого есть свой долг. У меня тоже имеется.

Сейчас, просматривая протоколы допросов в папке, Чаушев видит, как обер-лейтенант разводит руками, склонив голову набок. Он оброс, так как бритву заключенному не дают, но выглядит ничуть не старше, — все тот же холеный сорокапятилетний мужчина спортивного сложения.

— О себе я вам рассказываю абсолютно все, — слышит Чаушев, — поскольку мне незачем уже делать секрет... Или делать тайну?

Немец разговорчив, и Чаушев поощряет это — авось как-нибудь проболтается. Нет, о третьем ни звука!

Данные о биографии Беттендорфа накопились в панке обширные. Родился в Риге, по специальности искусствовед. Ни в каких военных школах не был, офицерское звание присвоил росчерком пера сам рейхсминистр Геринг. По его заданию Беттендорф ездил в командировки во Францию, в Бельгию, Голландию и другие оккупированные страны. И теперь вот — в Ленинград...

— Вы называете и это командировкой? — спросил Чаушев. — Несколько странно!

— Совершенно верно, термин не... неудачный, — вежливо соглашается Беттендорф. — Мы заблудились... То есть заблуждались... Впрочем, и то и второе.

Он тихо посмеивается. Чаушева это выводит из себя. Командировка! Понятно, ведь фрицы уже считают город своим. «Он, как спелый плод, сам упадет нам в руки» — так, кажется, заявил недавно фюрер. О Ленинграде!

Обычно, прочитав протокол, обер-лейтенант с готовностью его подписывал. Но слова «шпионская вылазка» ему не понравились. Он запротестовал. Оружие, дескать, было только у студента Нозебуша, убитого, да у третьего коллеги. И то так, на всякий случай... Служебное поручение, если угодно, но не шпионаж, не диверсия.

— Мы не есть преступники, господин лейтенант, — твердит Беттендорф.

Студент Нозебуш тоже искусствовед. В армию призван с пятого курса. Кроме того, как сын ювелира, прекрасно отличает настоящие ценности от подделок. Верно, та же специальность у третьего. Цель заброски Беттендорф ничуть не скрывает.

«Взять на учет музейные и прочие художественные сокровища, выяснив их местонахождение, каковые сведения необходимы эйнзатцштабу прежде, чем в Ленинград войдут германские войска, так как нельзя исключить вероятность фанатического сопротивления советской стороны на отдельных участках, а следовательно, и гибели ценностей от взрывов, пожара и т. п.».

До чего хотелось Чаушеву написать иначе, от себя! Чему же научился фашист в своих трех университетах, если этак, ничуть не смущаясь, подает обыкновенный грабеж!

Удивление временами заглушало в лейтенанте ярость. А Беттендорф как ни в чем не бывало разглагольствовал, пощипывая щетинку на обтянувшемся, остром подбородке.

— Эйнзатцштаб и разведка — это две разницы. Две очень крупные...

— Одна разница! Одна разница бывает! — оборвал Чаушев и стукнул по столу костяшками пальцев.

Потом он выругал себя за вспышку. Дал зарок не раздражаться, не перебивать Беттендорфа. На следующий день терпеливо выслушивал все — даже воспоминания о парижских ресторанах.

— После обеда кофе с ликером, марка Куэнтро. Отличная марка! Советую вам обратить внимание, если вам будет предоставляться случай...

Немец глотал слюну. Чаушев тоже, тайком. Он надеялся вымотать противника, застигнуть врасплох новым, неожиданным вопросом и с ходу вырвать сокрытое. Хотя бы частицу сокрытого, намек на след третьего...

Не раз побывал лейтенант у зенитчиков. Сегодня его потянуло туда из-за оттепели — вдруг вылезло что-нибудь из-под снега!..

Нет, ничего...

Завтра он опять вызовет немца. Снова те же вопросы...