Из Ниццы с любовью

ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ

Придя работать в прокуратуру, я очень хотела стать хорошим следователем. А поскольку Конан Дойль устами Шерлока Холмса говорил, что все преступления повторяются, я активно изучала опыт предыдущих поколений, выспрашивала опытных следователей, читала в архиве уголовные дела прошлых лет, и однажды набрела на целую стопку пыльных журналов «Следственная практика» тридцатых, сороковых и пятидесятых годов, валявшихся в старом канцелярском шкафу, задвинутом в угол. Это было настоящее сокровище: там я вычитала про дело, которое послужило основой для криминальной интриги в «Эре милосердия» (а потом и в фильме «Место встречи изменить нельзя), и еще про убийство, по которому следователи впервые применили уникальный метод профессора Герасимова — восстановления лица по черепу, и еще много чего интересного! А эти журналы, оказывается, собирались выкидывать!

А одна история произвела на меня уж очень сильное впечатление, и я помню ее до сих пор, тем более что по странному совпадению я узнала об этом случае одновременно из двух источников: прочитала в журнале, а потом поехала в командировку в небольшой город — место действия этой трагедии.

В местной прокуратуре пожилой прокурор, угощая меня чаем с бутербродами, упомянул про эту историю, и я вцепилась в него, как бульдог, пока он не рассказал мне все что знал — но не от первого лица, расследовал дело другой человек, к тому времени уже покойный, а он просто надзирал за расследованием.

В этом небольшом и спокойном, в криминальном смысле, городе много лет назад, сразу после войны, вдруг стали происходить ужасные преступления — нападения на маленьких девочек. Неизвестный преступник совершал и отношении них сексуальные преступления, но не убивал, поэтому в милиции были известны приметы негодяя: молодой, высокий, темноволосый, сутулый, с тихим голосом, с большим родимым пятном на щеке. Тогда еще не применяли методику составления психологических портретов преступников, и следователь просто на основании своего многолетнего опыта сделал вывод о том, что преступник (слова «маньяк» тогда тоже не употребляли) ранее не судим, неженат, возможно, живет с властными, давящими родителями и слаб здоровьем, почему и не имеет успеха у девушек.

Милиция и дружинники круглосуточно патрулировали город, все правоохранительные органы были начеку, отрабатывались многочисленные подозреваемые, но безрезультатно. Установить и поймать преступника не удавалось, и чуть ли не каждый день в милицию приходили новые потерпевшие. Следователь, которому поручали все новые и новые дела из этой серии, перестал спать ночами и ни о чем больше думать не мог, кроме как о том, как поймать злодея.

Однажды, находясь на дежурстве, следователь получил вызов на труп, доложили ему как о самоубийстве: молодой человек перерезал себе вены.

Следователь приехал в тесную квартирку, где на кровати в крохотной, бедно обставленной комнате лежал труп молодого мужчины. Постельное белье под ним промокло от крови, вены на левой руке были перерезаны, в скрюченных, уже окоченевших, пальцах правой руки зажата была опасная бритва. Тут же в квартире находилась мать погибшего, худощавая, прямая и на вид очень суровая женщина, типичная учительница, каковой она и оказалась. Спокойным тоном, с совершенно сухими глазами она рассказала, что жили они вдвоем с сыном, ее муж был арестован еще до войны но обвинению в том, что критиковал советскую власть, осужден к десяти годам, и больше она о нем ничего не слышала. Сын болел, из-за болезни его не призвали в армию, после чего он долго был в депрессии и, видимо, из-за этого решил покончить с собой.

Рядом с кроватью на столике лежало письмо — предсмертное письмо самоубийцы. Следователь разорвал конверт, достал листок бумаги, исписанный неровным, нервным почерком, — и обомлел: в письме было написано, что автор его виновен в преступлениях в отношении маленьких девочек, его замучила совесть, и он не может больше жить с этой тяжестью на сердце. Ниже были приведены адреса, где совершались нападения на девочек, и краткий рассказ об обстоятельствах преступлений. По приметам покойный идеально подходил под описания, данные потерпевшими, вплоть до родимого пятна на щеке. Адреса и обстоятельства происшествий полностью совпали с данными, имевшимися в распоряжении следствия, по фотографиям труп опознали потерпевшие, и пока следователь проверял то, что было написано в предсмертном письме, стало ясно, что нападения на девочек прекратились.

Лезвие, зажатое в руке трупа, следователь с помощью судебно-медицинского эксперта осторожно извлек и упаковал в конверт, который приобщил к делу. После проверки фактов, изложенных в предсмертном письме, оставалось только дождаться результатов вскрытия самоубийцы — и прекращать дела о нападениях на девочек за смертью виновного.

Но вот прошло время, необходимое для составления акта исследования трупа, и следователю позвонили из морга, чтобы он приезжал забирать готовый документ.

Приехав к эксперту, вскрывавшему труп, следователь получил акт исследования, пробежал его глазами и задержался на описании резаных ран. Перечитал снова — и понял, что следствие еще не закончено, а наоборот, только начинается.

В разделе, посвященном исследованию имевшихся на трупе повреждений, эксперт писал, что в резаных ранах обнаружены фрагменты бритвенного лезвия. Так бывает, что при нанесении ранений хрупким бритвенным лезвием оно крошится от ударов, и осколки его остаются в ранах. Эксперт все эти осколочки аккуратно извлек из ран и сложил, как мозаику, они составили практически целое лезвие.

Но ведь правая рука самоубийцы сжимала абсолютное целое лезвие! Следователь прекрасно это помнил…

Озадаченный, он вернулся в прокуратуру, осторожно достал из конверта изъятое с места происшествия лезвие и осмотрел его: лезвие было целехоньким. Достав бланки следственных действий, он написал постановление о назначении дактилоскопической экспертизы, отправил лезвие в криминалистическую лабораторию и стал с нетерпением ждать результата.

Криминалисты нашли на лезвии вполне пригодные отпечатки пальцев, но эти следы не были оставлены самоубийцей. Вот с этой минуты слово «самоубийца» следователь стал употреблять в кавычках.

Пришлось взять отпечатки пальцев у матери покойного. И заключение экспертов гласило: следы на бритве оставлены ею. Следователь взялся за пожилую женщину. Запросил характеристики на нее со всех мест работы, поговорил с ее знакомыми — и получил довольно подробный психологический портрет. Ее описывали как жесткую, властную женщину, для которой долг превыше любых родственных связей. Кое-кто из знакомых даже подозревал, что это она сама донесла на мужа, который ругал советскую власть. И сына она воспитывала в строгости, вечно была им недовольна, затуркала парня так, что он явно заработал комплекс неполноценности.

Теперь следователь представлял, как нужно говорить с ней. Вызвав пожилую женщину в прокуратуру, он объяснил ей, что долг советского человека — быть откровенным со следствием и, умалчивая об истинном характере происшествия, она совершает преступление против правосудия.

И она все ему рассказала.

Ее беспокоило, что у взрослого сына нет девушки и жениться он не собирается. Но она знала, что сын уходит куда-го вечерами; однажды нашла на его одежде следы крови. А потом в школу пришли работники милиции, рассказали, что в городе совершаются нападения на девочек, и попросили педагогов быть бдительными.

Услышав от работников милиции приметы насильника, она сопоставила все, что знала, и поняла, что ее сын — преступник. Она пришла домой, вызвала сына на откровенный разговор, и он не смог уйти от этого разговора, признался ей во всем.

Получив признание, мать сказала ему, что отрекается от него, он ей больше не сын, и потребовала сдаться в милицию. Он ответил, что не может сделать этого, боится. Она готова была сама вызвать милицию, но сын бросился ей в ноги, умолял не делать этого, бился в истерике. Она дала ему водки и потребовала, чтобы он написал признание на бумаге. Он выпил и согласился. Написал письмо, а потом уснул, бросившись на кровать, как был, в одежде.

Дождавшись, когда сон его станет крепким, женщина взяла лезвие бритвы, завернула рукав рубашки на его левой руке и перерезала вены родному сыну. Резала она с остервенением, бритва буквально раскрошилась в ее пальцах, осколки остались в ране, но она этого не заметила. Сын так и не проснулся — алкоголь обладает анестезирующим действием, кровь текла из раны, пропитав постель, а она терпеливо ждала, когда наступит смерть…

Уже вызвав милицию, женщина спохватилась: а как они поймут, что это самоубийство? Ведь лезвия в руке у покойного нет… И она вложила в коченеющие пальцы сына другое лезвие.

Ее осудили на небольшой срок лишения свободы: учли положительные характеристики и социально положительные мотивы ее поступка. Председательствовала в процессе женщина-судья, для которой, наверное, чувство долга тоже было выше родственных связей.