Бобовый король

Он заговорил как-то иначе. Это не просто вежливые фразы, подобающие при встрече.

— Ты долго мучил меня, Мишель, — он хрупко, прерывисто рассмеялся. — Я ведь не люблю секретов, мой мальчик. Нет, я за всю мою жизнь не подвел клиента, не разболтал... Но я ненавижу секреты. Когда-нибудь людям нечего будет вообще скрывать и прятать друг от друга... Вы ведь тоже хотите, чтобы так было? Да, да, Мишель, это поважнее, чем лишний кусок свинины... Но что делать, мой отец был нотариусом, и мне бог велел...

Понимаю, он предпочел бы лепить своих мадонн. Он никогда не любил свои бумаги, свои папки, ящички, замочки, архивную пыль. Однако не забыл ли он, о чем завел речь, — милый Каротье!

— Тут не было бы никакой особой тайны, Мишель... Но видишь ли, тут замешана честь Анетты.

Он поднялся, ушел в угол комнаты, к широкой старинной конторке, покрытой зеленым суконцем. В ней тоже побывали наши листовки.

— На, читай, Мишель! Читай, и ты увидишь, — тут голос Каротье потеплел, — какая она была замечательная женщина, мадам Мари!

Строки перед глазами ломались, прыгали... Вот уж чего я никак не ожидал!

«Мишель Максимофф, в случае если он женится на Анне Данзас, наследует...»

Должно быть, я покраснел. Кровь с усилием пробивалась к моим щекам, болезненными толчками. Двадцати лет как не бывало. Мадам Мари словно поднялась сейчас на сеновал и застала меня и Анетту. Да, мадам Мари знала...

— Мадам Мари радовалась за вас, — слышу я. — Она говорила мне: «Наконец-то, Жюль, у наших младших дело идет на лад». Она жаловалась на тебя, святая душа. Да, да, Мишель, уж ты не обижайся. Мадам Мари назвала тебя как-то русским медвежонком. Она сама свела вас, Анетте ни в чем не пришлось признаваться. Понимаешь, Мишель, она твердо решила, что ты будешь ее зятем. «Он чистый, в нем нет жадности», — вот что она говорила про тебя. Она считала, что Анетта будет счастлива с тобой. Она говорила: «Я отдам им все, а там пусть сами распоряжаются. Если он не захочет жить здесь, пусть продаст ферму и уезжает с Анеттой в Россию».

Я молчал. Я ничего не мог сказать, что-то сдавило мне горло.

— Правда, она надеялась, что ты соблазнишься... Ведь, по ее мнению, во всем мире нет места прекраснее нашего лесного края. Она была убеждена в этом, хотя дальше Виллеруа не выезжала. Святая и наивная душа!

Каротье отнял у меня бумагу, вздохнул, положил в сейф и запер.

— Пусть лежит... И для чего я хранил? Наверное, чтобы тебе показать... Документ утратил значение, можно бы сжечь... Нет, пусть лежит, на память о нашей мадам Мари.

Как вы неправы, мсье Каротье! Утратил значение, говорите вы? Как вы не понимаете, я же получил наследство от мадам Мари! Наследство, которое нельзя измерить ни деньгами, ни акрами земли.

— Раз ты не женился на ней, Мишель, в силу вступило второе завещание...

Он обстоятельно, со всеми юридическими тонкостями, разъясняет мне, — мадам Мари пришлось написать два завещания. Иначе Анетте ничего бы не досталось. Она ведь не зарегистрирована, как приемная дочь. Жюльен — покойный муж мадам Мари, не хотел оформлять Анетту официально. По второму завещанию все переходит Анетте без всяких условий.

В одном документе все нельзя было бы сказать... Ну, ты понимаешь почему Мишель.

Да, дело в репутации Анетты. Мишель исчез, Анетта вышла за другого, и прошлое, наше прошлое, стало тайной, замкнутой в конторке Каротье.

— Месье Каротье, — говорю я. — Поверьте... Я никому, ни одной живой душе...

— Я верю, мой мальчик. Спасем Анетту от злоязычных кумушек. О, она очень заметная особа в нашей округе — мадам Пуассо! А тебе, Мишель, я должен был открыть.

Потом он заговорил о том, как меня опознали... Да, Огюст Капораль из Тернэ, ныне покойный.

Яму раскопали недели через три после расстрела. Вполне можно было ошибиться.

— Я хочу тебя спросить, Мишель... Может быть, Капораль, бог ему судья, имел виды на Анетту?

— Нет, не допускаю мысли. Он не бывал на ферме...

— Тем лучше, Мишель.

Он не хочет подозревать дурное. И я тоже. Меня самого достаточно подозревали, когда я вернулся на родину из лагеря для перемещенных, из-под Антверпена.

Ненавижу я подозрения. Собрать бы все подозрения, какие есть в мире, и сжечь, чтобы не осталось и пепла.

Голубые глаза Каротье, добрые глаза, смотрят на меня, как на деву Марию с младенцем.

— Ты уходишь, Мишель? До свиданья, милый. Ты еще навестишь меня, да? Если увидишь Анетту, передай ей привет. Она тут недалеко, в магазине на Оружейной.