Бобовый король

9

От автобусной остановки к ферме ведет проселок. Ходу всего минут двадцать, но пейзаж меняется несколько раз, оттого что дорога бежит с холма на холм и разрезает волны леса. Когда последняя волна остается за спиной, ферма мадам Мари и новый скотный двор открываются на гладком плече косогора, как на полочке.

Все это могло быть моим, подумал я и усмехнулся. Бобовому королю приготовили королевство...

Но разве положено ему иметь земли, строения? Нет, дорогие друзья, это против правил игры! Анетта права, я испугался бы. Молчание мадам Мари было мудрым. Не нарушил ли я ее волю, выболтал Анетте? Ну, ей-то можно... До сих пор знал один Каротье, теперь знают трое. И довольно!

Однако мои мысли лишь на минуту-две покидали черный «оппель», горевший на площади Кожевников.

Я унес оттуда чувство обиды. Возникло оно, пожалуй, в кафе. Достаточно было взгляда, перехваченного мной, немого вопроса, — кто ты, что здесь делаешь? Я ведь очутился, в сущности, на поле боя, а это не место для приезжего.

Также точно, как мелькали мимо меня дома и храмы на туристском маршруте, бензоколонки и старинные замки, придорожная реклама и отели, так — увы — исчезнет из поля зрения и происшествие на площади Кожевников.

Но я ошибся.

На ферме я застал гостя. Чья-то быстрая, нервная речь брызнула навстречу, как только я открыл дверь, и тотчас же умолкла. Молодой человек, сидевший за столом, — щуплый, узкогрудый, в тесном пиджачке, — вонзился в меня взглядом. На его худом лице как-то вызывающе белел крупный нос с горбинкой.

— Не беспокойтесь, — сказал ему Этьен и пододвинул мне табуретку.

Незнакомец кивнул.

— Альбер Дювалье, — назвал он себя. — Я тут рассказываю, в какую дурацкую историю я попал. Черт, надо было совершенно потерять рассудок! Чем же виновата машина!

Если бы я поглядел на вешалку, я увидел бы там, на оленьем роге, зеленый котелок. Тогда я, может быть, скорее догадался бы, кто передо мной.

— Теперь извольте прятаться! Забрался в щель, как мышь... Спасибо, у вас есть для меня щель... В глазах закона виноват я, раз затеял всю кутерьму. Проклятье! Мне, главное, некогда выяснять отношения с правосудием!

Не только пиджак — вcе на нем тесное, узкое. Его тщедушное тело вправлено в плотный серо-стальной костюм, словно в латы. Говоря, он то отталкивает от себя чашку с недопитым кофе, то возвращает ее на место.

— Идиотская ситуация, идиотская!

Он чем-то напоминает ребенка, взявшегося за дело взрослых. Не знаю почему, но герой происшествия на площади в Виллеруа казался мне не таким.

— Я почти схватил его... Теперь я должен начинать все сначала...

— Это еще не самая большая ваша беда, — произнес Этьен, до сих пор не издавший ни звука.

Дювалье вздохнул:

— А, вы о том...

— Ладно, оставим... Не стоит пережевывать одно и то же...

— Не стоит, мсье Верже.

Значит, не Этьен, не товарищ, а господин Верже... В этом, похоже, смутный намек на существо их спора, видимо давнего и бесплодного.

Я мог сколько угодно гадать — ни тому ни другому не хотелось возобновлять спор. Дювалье помешал ложечкой остывший кофе.

Этьен молчал.

— Бывают же совпадения, — сказал я, чтобы помочь им разбить молчание. — Я только что был в городе, на площади... И вот вы здесь...

— Полиция шныряет? — спросил Дювалье.

— Да. Машину уволокли.

Совпадение никого не поразило. Как я узнал потом, в появлении Дювалье не было и тени случайности. Ему некуда было деться, кроме как сюда, на ферму.

— Кстати, — сказал Этьен и выпрямился, — покажите нам вашего штурмбанфюрера.

Дювалье потянулся к подоконнику и взял кожаный портфель — лоснящееся и на вид недешевое изделие с монограммой. Извлек журнальную вырезку, расправил. Этьен поглядел и передал мне:

— Тебе не знаком случайно?

— Как будто нет...

Штурмбанфюрер снялся в белом тропическом костюме, под пальмой.

— Карнах, — сказал Дювалье. — Рихард Карнах.

Нет, я никогда не видел этого коротконогого человека с оплывшим лицом. Но имя вспомнилось. Да, именно Карнах...

— Он командовал карателями, — сказал Этьен. — Тебя тут еще не было, Мишель. Зима сорок второго года... Тогда и погиб Шарль Дювалье.

— Мой отец, — сказал Альбер.

— Замечательный наш товарищ, — произнес Этьен твердо. — Агроном Шарль Дювалье...

Мне послышалось и то, чего он не сказал: Альбер Дювалье проигрывает в сравнении со своим отцом.

— Потом у Карнаха стряслись неприятности по службе, — продолжал Этьен. — По нашей вине... Тебе, конечно, рассказывали, Мишель.

Еще бы, весь отряд гордился операцией! О ней сообщали каждому новичку, она вошла в нашу устную летопись. Отряд Карнаха был разбит. Его обвинили в беспечности. Карьера эсэсовца затормозилась. Его убрали из здешних мест. Но в последний год войны он тут опять отличался...

— Он приезжал к нам, — сказал я, припоминая свой последний плен.

— С собакой? — спросил Альбер.

— Да.

— Я все про него знаю.

Карнах возил с собой волкодава, обученного душить не волков, а людей. У нас в Сомюре он загрыз троих. Я не был при этом. Говорили, что Карнах прислан из высшего штаба, с особыми полномочиями. Ждали каких-то перемен. И верно, на другой же день лагерь раскассировали. Нас, всю группу партизан, погнали рыть линию обороны. Последнее, на что мы были нужны...

— Карнах не прикасался к своим жертвам, — сказал Альбер. — Он носил перчатки, держал своего пса на поводке. Очень красивый поводок, украшенный серебром. Собаку звали Лорд.

Альбер выкладывал все эти детали с упорной обстоятельностью.

— Вы действительно все знаете, — сказал я.

Он не ответил, — за окном запел мотор, стукнула дверца, и через секунду в передней раздался голос Андрэ:

— Дорогие господа, даже такое стоячее болото, как Виллеруа, иногда взрывается...

Андрэ начал фразу еще за дверью, а теперь опешил, увидев Альбера.

— Ах, это вы, мсье...

— Да, Андрэ. Здравствуй!

Андрэ переминался, что-то соображая. Он открыл рот и как будто собирался спросить Дювалье о чем-то, но передумал и повернулся к отцу.

— Шикарный фейерверк в Виллеруа... Дым, пламя, о ля-ля! «Опель» приказал долго жить. Переполох, полицейские вспотели, как лошади...

Хитрец парень! Говорит он только отцу, а украдкой бросает вопросительные взгляды на Альбера. Спросить Альбера прямо ему неловко. Но он явно догадывается...

— Не болтай, Андрэ.

— Да, папа, — покорно отозвался сын. — Между прочим, там видели одного господина в зеленой шляпе...

Альбер вертит ложечку и шевелит губами. Нижняя губа у него пухлая и придает сейчас лицу капризное выражение.

— Перестань, — сказал Этьен.

Но Андрэ не может перестать. Он ликует. И не желает замечать, что его залихватский тон никому не нравится.

— А фашист удрал, — заявил Андре, переведя дух. — Он умчался в Тонс.

Ложечка резко звякнула. Альбер уронил ее на блюдце.

— В Тонс? Откуда тебе известно?

— В общем, в том направлении... Все таксеры говорят... Он же в такси смылся...

— А ты успел побеседовать со всеми шоферами такси, — строго оборвал отец.

— Не со всеми, но...

Альбер встал:

— Что ж, была не была...

Я пожал его сухую, узкую руку. Через минуту мы услышали малолитражку Дювалье. Она пророкотала и затихла, съехав с косогора. Этьен провел ладонью по лбу.

Стремительный отъезд ошеломил всех нас, но радовался один Андрэ. Его распирало от восторга. Этьена же обеспокоил поворот событий.

— Скорее ветер остановишь, — сказал он хмуро. — Бедный Мишель, ты совсем потерял голову.

Он увел меня к себе и открыл мне всю историю Альбера Дювалье.

Альберу было двенадцать лет, когда погиб его отец. Карнах спустил на него собаку. Через три года, на улице, мать сжала Альберу плечо. «Смотри, — сказала она. — Смотри и запомни. Вот он — Карнах!» Штурмбанфюрера вели под конвоем американские военные. Альбера мучила досада: почему не он, другие запрут убийцу в тюрьму, накажут его? Хотелось самому...

Много лет спустя Альбер прочел в газете, что Рихард Карнах отсидел недолго, перебрался в Южную Америку и живет там припеваючи в своей усадьбе. Ненависть ожила, но как дать ей ход? Враг далеко. Альбер служил в сельской аптеке, зарабатывал мало. Все же он откладывал деньги, уверенный, что когда-нибудь ступит на борт океанского лайнера. Он не подходил к стойке бара, из экономии чуждался товарищей. Шесть лет лишений... За это время Карнах был тысячу, миллион раз застрелен, обезглавлен, четвертован. И вдруг — богатство, полная свобода действий! Умер родственник Альбера, владелец бисквитной фабрички. Разумеется, Альбер не опустил на цинковую стойку ни франка из своего капитала — все вошло в фонд мести.

Вот уже наконец заказан билет на самолет. Карнах в Гватемале. Накануне вылета Альберу сообщили: Карнах в Европе. Что-то влечет Карнаха на места своих преступлений. Отыскать его, понятно, и здесь нелегко. Квартиры у него то в Западной Германии, то в Австрии, то в Эльзасе, наезды кратки, и каждый раз у него новое имя...

Этьен рассказывал, а перед моими глазами стояла черная машина, огонь хозяйничал в кабине и в багажнике, лак мертвенно тускнел... Да, итог покамест неважный. Надо отдать справедливость Альберу, до чего же он цепок! А ведь посмотришь — в чем душа держится!

Я так и сказал Этьену.

— Расхлебывать будем мы, — бросил он. — Помяни мое слово, газеты завтра же будут честить на все корки коммунистов. Нам пришьют и хулиганство, и самодурство, и... милых выражений целый арсенал припасен. Погоди, это еще не всё. Дювалье вспугнул Карнаха, и мы опять в потемках...

Он пояснил — в Тюреннский лес наведывается не один Карнах.

— Спроси Пуассо, у него они часто гостят... Полюбовался я на одного — розовый господин, озирается кругом, сияет, притворяется, будто в первый раз у нас. По-французски первый день не говорит, а мычит. Потом ружье на плечо и пошел. Военным шагом, не спрашивая дороги. Охотник!

— Что им нужно?

— Я рад бы тебе ответить... Завтра зайдет Маркиз, послушаем его. Между прочим, это ведь он помогает Альберу в розысках. Маркиз, частный детектив!