Божественный и страшный аромат

Пресса окончательно потеряла интерес к сестрам Лунд только пятнадцать лет спустя. Расследование к тому времени давно прекратилось, а следователи ушли в отставку. Причин собираться вместе больше не осталось, и каждый отступил к своей личной жизни. Йеспер нашел себе несовершеннолетнюю модель и притворился, будто не узнал Хана с его голубым галстуком, когда увидел его в ресторане. Тереш каждый год приезжал в Шарлоттешель, один. Остальным он не звонил. А Хан окончательно погрузился в голубовато-дымчатый мир исчезновений, засел в подвале родительского дома и щелкал там подсветкой пропавшего полтора века назад дирижабля, не сводя с него глаз.

«Свыкнитесь с мыслью, что пошли вы na hui».

Конец света. На въезде в город возвышаются темные арки пропускного пункта. Шлагбаумы поднимаются. Жилеты досмотрщиков и полосы на барьерах светятся лимонно-желтым. Мотокарета занимает свое место в очереди, всё движется равномерно и плавно. В запахе кожаных сидений радиоэфир мурлычет об атомных бомбах, сброшенных на Ревашоль три часа назад. Хану тепло, голос дикторши приятный и ровный. Над дорогой встают ряды фонарей: увенчанные морозными ореолами, они плывут мимо под темно-синим утренним небом. Он дрейфует им навстречу, в свой родной город, который покинет завтра вечером. Осталось только одно дело. Свет фонарей тускнеет. Madrugada[6]. Хан смотрит, как призрачные очертания зданий проявляются на фоне неба в свете раннего утра.

В спальне пахнет лилиями. Снаружи, за окном загородного дома, синеет, и голые каштаны шевелят костлявыми пальцами ветвей. Она встает рано утром и оставляет мужа досыпать в постели с маской для сна на лице. Женщине пятьдесят два года, у нее тонкие черты лица и веселые морщинки в уголках глаз; сами темно-зеленые глаза ни намеком не выдают ее возраста. Надев халат, она спускается по лестнице с деревянными перилами и готовит себе кофе. В прохладных комнатах деревянного дома, в просторной кухне выключен свет. Ей нравятся эти синие утренние часы, когда в доме так тихо, что слышно, как под полом скребутся полевые мыши. Тонкая рука с заостренными пальцами нажимает на поршень пресса для кофе. Даже запах плесени от половиц со временем начал ей нравиться, хотя так пугал ее поначалу — семнадцать лет назад, когда она только сюда переехала. И тишина! Здесь, в деревне, так тихо, но со временем эта уединенность стала своего рода благословением. Она идет через гостиную по холодным половицам, вокруг в полумраке виднеется мебель: элегантность пятидесятых, с дерева слезает краска. Женщина подходит к двери, набрасывает на плечи пальто мужа и сует ноги в его ботинки. Вот так, собрав седые волосы одним простым движением, она выходит на крыльцо.

С густо дымящейся на осеннем холоде чашкой кофе в руке, она минуту стоит, дыша воздухом, а потом садится на свой любимый деревянный садовый стул. Закинув ногу на ногу, Анн-Маргрет Лунд закуривает свою первую сигарету за день. Она любуется рассветом, солнцем, поднимающимся сквозь утренний туман. Перед ней проступает из дымки ее ухоженный сад, блестят стекла теплицы, виднеется газон, с которого уже пора сгрести листву. Это будет ее первым делом на сегодня. Она тушит окурок в пепельнице из перевернутого цветочного горшка и возвращается в дом.

Дети красивых родителей красивы, дети безобразных родителей — безобразны. В душевой на нижнем этаже Анн-Маргрет орошает водой свое всё еще красивое тело. Оно было таким не всегда: вначале она была тощей, как пугало. Тогда она была еще девчонкой и вместе с мальчиками лазала по заборам и деревьям. Потом заработали женские гормоны и вырастили на этом остове новое, незнакомое тело. Выпуклости и изгибы объекта восхищения. Постепенно она освоила тонкости обращения с ним; окончила университет, преподавала, влюбилась, родила трех дочерей. За три года, по одной в каждый год. Они отошли от нее легко, как жемчужины от раковины. Ее молодое тело восстановилось, став таким же, как раньше. Подруги завидовали ей, спавшей в объятиях мужа безо всякого стыда. Но позже, когда она вступила в партию, у нее родился еще один ребенок, последний. Муж любил ее и не отвернулся от нее, когда их младшая дочь навсегда ее изуродовала. В то время как ее тело уступило земному притяжению, ум устремился ввысь — к карьере, месту в министерстве. Но сейчас Анн-Маргрет Лунд стоит перед зеркалом, и, хотя ее кожа утратила былую упругость и, в некоторой мере, свежесть цвета, ее бедра снова стали узкими, а ноги стройными. Всё собралось обратно, но в этот раз, глядя на свое тело, она испытывает не облегчение, а трепет. Несмотря на то, что чувство одиночества, тишина, покой и запах плесени, встретившие ее в новом жилище, давно захватили ее, тайно сделав своей. Она стала пустотой. Но когда Анн-Маргрет видит всё это, ей по-прежнему становится страшно. Словно всё, что делало ее женщиной, каким-то образом исчезло.

Стараясь не думать об этом, она быстро вытирается, одевается в бежевый костюм и выходит.

Женщина сгребает сухие листья в саду. Когда она пришла в школу в конце первого полугодия, мальчики тайком наблюдали за ней. Заканчивалось первое полугодие без ее дочерей, и Анн-Маргрет пришла освободить их шкафчики. Вокруг нее образовался круг почтения, дети ее сторонились. Только маленькие Тереш, Йеспер и Инаят наблюдали из-за угла, как женщина складывает в картонные коробки безделушки, оставленные ее дочерьми с прошлого года. Она свернула плакат поп-группы, и сквозь ее пальцы на пол упали золотые звездочки. Никто из мальчиков не сказал другим, почему пришел следить за ней. Но втайне им хотелось обнять ее, вместе пойти к ней домой, посмотреть на комнаты девочек. А потом строить планы, как их найти. Это были ребяческие фантазии. Им хотелось играть во всем этом особую, важную роль, и если кто и обладал властью дать ее им, то это была прекрасная мать девочек. Этого так и не произошло, но потом они всё же пришли к ней, один за другим — хотя держали это в тайне друг от друга. Они разведали, где находится ее загородный дом, и неловко выразили ей свои соболезнования. Потом они обменивались новостями о расследовании, и Анн-Маргрет понемногу запомнила их имена. Правда, последний раз был восемь лет назад. Потом, когда Тереш и Хан уже признались, Йеспер всё еще лгал, что ничего такого не делал.

«Да ну, мрак какой-то», — сказал он с сарказмом.

Анн-Маргрет проходит между облетевших крыжовенных кустов, вешает садовые перчатки на гвоздь в сарае и провожает мужа на работу. Карл Лунд, преданный делу промышленный магнат, всё еще трудится в поте лица, хотя политическая нестабильность и вызванный ей мировой экономический кризис подрывают его бизнес; что с того, что у него достаточно денег, чтобы отправиться на покой — куда пожелает, хоть в Стеллу Марис. В половине одиннадцатого за ним приезжает шофер, роскошная машина исчезает в дымке на деревенской дороге. Анн-Маргрет смотрит на улицу, где малиновый свет задних фонарей тускнеет по мере того как ее мужчина уезжает всё дальше и дальше.

Вместе с ним и пугающим утренним ритуалом отдаляются все напоминания о том, что у нее когда-то было четыре светловолосых и зеленоглазых дочери. У одной из них волосы были каштановыми, а у другой были трехцветные глаза, но когда женщина негромко включает музыку и начинает двигать плечами в такт, она уже не может сказать, у кого именно. Когда чувство вины рассеивается, а сквозь белые кружевные шторы проникает дневной свет, Анн-Маргрет Лунд становится удивительно легко, она парит в воздухе. Как будто жизнь не была прожита, и все эти отпечатки, маленькие вмятины, которые оставляет человек на поверхности мира, были, словно молоточками, выправлены ритмом музыки. Она безыскусно танцует в тени своего генеалогического древа, с которого облетели все листья. Она уже не знает, что то, как она прячет нижнюю губу под верхнюю, когда рассеянно улыбается под музыку, — это то, как делала и Шарлотта. Она подметает полы, поправляет скатерти и выравнивает ряды книг на полках. Она не слушает радио, ей нет до него никакого дела. Для Анн-Магрет мир давно исчез и оставил ее здесь, заниматься домашними делами.

Она сидит за кухонным столом, сложив руки, и смотрит, как сверкает ее дом. Половина пятого, в комнатах тихо и чисто. Иногда она задремывает, будто кошка днем, склоняя над столом седую голову. Она поседела в одночасье, как Долорес Деи. Двадцать лет назад, утром двадцать девятого августа, она проснулась совершенно седой. Она слушает музыку сквозь сон, через окно кухни на ее волосы льется свет, и в его потоке они на мгновение снова кажутся золотыми. По двери, точно дятел, стучит дверной молоток. Наверное, Карл забыл что-нибудь или вернулся домой пораньше… но зачем ему стучать? То, что кто-то пришел в гости, кажется маловероятным. Сюда теперь почти никто не ходит, и ей это нравится. Анн-Маргрет Лунд поправляет костюм, разглаживает сморщившуюся от сидения юбку, складывает рот в улыбку и открывает дверь.

— Здравствуйте.

Перед ней со смущенными улыбками на лицах стоят трое мужчин: первый, безумно дорого одетый и пахнущий aftershave-ом за пятьсот реалов, старается не показывать, что у него жар, но покрасневший лоб его выдает; на втором — темно-оранжевая ветровка и шарф цветов флага Ильмараа; а третий, худой и высокий, спешит погасить сигарету. Анн-Маргрет не узнает их сразу, но всё же приглашает войти и в замешательстве смотрит, пока они стоят перед ней в верхней одежде. Она понимает, кто перед ней, только заметив мальчишескую робость, с которой они переминаются с ноги на ногу и ковыряют пол носками ботинок. Это напоминает ей поведение юных поклонников.

— У нас есть новости, — говорит Инаят Хан. — Да, я знаю, что больших надежд питать не стоит. Но это хорошие новости, госпожа Лунд.

И когда госпожа Лунд ведет их на кухню, ее волосы серебрятся в полумраке, а сердце снова наливается свинцом.

— Кофе? Чаю?

Пятью часами раньше Йеспер сидит в кафе «Кино». При свете дня он чувствует себя среди этих стеклянных стен и кубической мебели чуть менее спроецированным, чем обычно. Голова словно ватная, а веки ужасно тяжелые. Он вытирает покрытый испариной лоб носовым платком с инициалами. Дизайнер стягивает джемпер и сразу выглядит беднее. Оставшись в рубашке, он опять начинает мерзнуть. Сквозь стеклянные стены просачивается холод поздней осени, мимо движется людская масса. Йеспер заказывает себе зеленый чай с медом и лимоном.

«Я, кажется, немного простудился», — говорит он сидящему напротив мужчине на несколько лет моложе него. Йеспер помнит его, это малыш Олле. Он учился на четыре класса младше. Йесперу он запомнился в основном своим блестящим талантом к фальсификации. Старшеклассники использовали его золотые руки для подделки разного рода подписей, и мальчишка неплохо зарабатывал — на всех этих дневниках с двойками и написанными красным замечаниями, нуждавшимися в родительской подписи. Теперь маленький Олле отпустил большие коричневые усы, и Йеспер делает из этого свои выводы. Олле копирайтер, усы снова в моде — в определенных кругах. В тех, где Сен-Миро, светоч нигилизма, считается своего рода экзотическим поэтом. Или, по крайней мере, считался два дня назад, когда страна, из которой произошли и Сен-Миро, и безумная мода на ретро-усы, еще не применила атомное оружие в другой стране.