Дело об убийстве маркиза де Лианкура

— Но мне может не хватить этого времени! — возразил де Полиньяк.

— Вы так уверены в своей правоте, граф, что вам остаётся только собрать подтверждающие её доказательства, — спокойно парировал король. — Времени более чем достаточно. Или действуйте, или отступите сразу. Прево, возьмите графа де Лорма под свою охрану. Никто не должен вступать с ним в контакт и даже в переписку. Я не хочу, чтоб кто бы то ни было говорил с ним. Никаких допросов и свиданий без моего разрешения. Я не хочу, чтоб он как-то влиял на следствие, которое будет вести коннетабль, но при этом не могу допустить, чтоб на него оказывалось какое-то давление с целью получения ложного признания. Вы меня поняли?

— Да, ваше величество, — поклонился Адемар.

— Идите, господа, — Жоан отложил пострадавшее от его гнева письмо в сторону и взялся за другое. — И пусть каждый из вас выполнит свой долг надлежащим образом.

Марку отвели достаточно просторную камеру. Здесь, по крайней мере, было, где размять ноги. Вместо узкой койки у стены стояла вполне приличная деревянная кровать с тюфяком, набитым свежей соломой, и серым, но довольно чистым бельём. Под высоко расположенным узким оконцем, откуда тянуло приятной ночной прохладой, располагался большой стол, рядом стояло кресло с вытертой обивкой. Угол занимал обшарпанный шкаф, в котором на полках пылились несколько книг нравоучительного содержания, видимо, пожертвованных тюрьме каким-то храмом.

Марк уже успел поужинать тем, что ему принесли из трапезной дворца, и молчаливый тюремщик забрал со стола пустую посуду. Сквозь решётку узкого окна виднелось синее небо ранней ночи. В камере было темно, огарок свечи, вставленной в старый глиняный подсвечник, погас, но Марк не спешил вставить в него и зажечь новую свечу. В полумраке ему думалось лучше. Он лежал на кровати, глядя в тёмный потолок и снова перебирал в памяти так стремительно пронёсшиеся накануне события. Снова и снова он вспоминал лежавшего перед ним деда с кинжалом в груди, и его сердце сжималось от жалости и тревоги. Этот вздорный старик так сильно любит его, он так старается любыми способами возвысить его и дать ему как можно больше. Может, эта забота иногда и раздражала Марка, но он никогда не сомневался в искренней привязанности к нему маркиза де Лианкура. И в тот момент, когда бледные губы деда шепнули его имя перед тем, как он впал в беспамятство, Марка охватил ужас. Он понял, как дорог ему этот старый ворчун, как привык он к его ехидной усмешке, прикосновению бледных сухих пальцев к своей руке и готовности в любой момент успокоить, помочь и поддержать в трудной ситуации. И теперь вдруг потерять его… Это было куда страшнее, чем просто принять на свои плечи ответственность за Лианкур вслед за ответственностью за Ричмонд, Лорм и Дре. Это значило потерять единственного родного человека, который любил его именно за то, что он был сыном своей матери, за то, что он Марк, капризный и злой мальчишка, так похожий на дядю Аделарда и самого старика в молодые годы. И мысль, что он может снова остаться сиротой, потеряв после матери, отца и Армана, ещё и деда, причиняла ему душевную боль.

Марк мотнул головой, отгоняя нахлынувшую на него тоску, как недавно отогнал и беспокойство о жене, уповая на то, что его друзья смогут защитить её от интриг де Полиньяка. Нужно было подумать о том, что же всё-таки произошло в доме нового коннетабля, и что может за этим скрываться.

Понятно, что его заманили в ловушку, подставив в попытке убить деда. Против кого был направлен этот удар? Против старого коннетабля, а Марка лишь использовали, чтоб было на кого переложить вину? Или целью был Марк, а дед стал невольной жертвой интриги, направленной против него? Или это был удар сразу по двум целям? Но что могло быть его причиной? Кому было нужно разом устранить и маркиза де Лианкура, и графа де Лорма, ведь кроме кровного родства их связывало не так много? Марк не участвовал в придворных делах деда, который начал потихоньку сколачивать свою группировку при дворе. Впрочем, его сторонники, поддерживая короля, пока не имели какого-либо значительного влияния. Да и сам Марк… Он никогда не ввязывался в борьбу придворных клик, по долгу службы считая, что должен находиться над ними, спокойно наблюдая со стороны и высматривая, не может ли что-то нанести ущерб королевской власти.

Всё это было слишком странно и непонятно. Этот слуга, вызвавший его к деду, а потом обвинивший в убийстве, чей приказ он выполнял при этом? Всё случилось в доме де Полиньяка, лакей нанят им, но значит ли это, что тот действовал по его наущению? Даже его поведение на допросе нельзя было считать подтверждением того, что эту интригу затеял он. Его стремление, во что бы то ни стало, обвинить в убийстве графа де Лорма могло быть вызвано и другими причинами. Он мог испугаться, что именно на него может пасть подозрение, как и говорил ему Марк. Ведь именно после этих слов он накинул ему на шею удавку. А, может, недавно появившись при дворе и ещё не разобравшись в ситуации до конца, он решил проявить излишнее рвение, любыми средствами добившись успеха, который казался ему ключом к сердцу короля. Или он решил воспользоваться случаем, чтоб устранить одного из возможных конкурентов, ведь если граф де Лорм и не принимал участия в извечной возне у трона, то в покоях короля он всегда был желанным гостем. Или Марк — это только начало, пробный камень перед тем, как целью станут другие, более влиятельные сановники: Делвин-Элидир, Адемар, Аллар и Ренар-Амоди. Они слишком близки между собой, и тень, упавшая на одного, неизменно коснётся и остальных.

Марк резко сел и, почувствовав боль в шее, невольно коснулся рукой гладкой повязки, наложенной тюремным лекарем. У де Полиньяка вряд ли были столь амбициозные цели, как заместить своими сторонниками ближайшее окружение короля. Изрядно поредевшая последнее время партия войны не имела в настоящий момент явного лидера. Теперь, когда коннетаблем в обход графа де Бове стал граф де Полиньяк, следовало ожидать, что между ними возникнет соперничество, а значит, в этих условиях де Полиньяк, как разумный военачальник, не решится вести войну на два фронта. Наиболее вероятным было, что он действительно опасался ответственности за преступление, случившееся под его кровом, и пытался любой ценой найти другого виновника. Может быть, в этом случае всё не так страшно, потому что после того, как маркиз де Лианкур очнётся, он сможет сказать, кто пытался его убить, или, во всяком случае, подтвердит, что это был не его внук.

Марк закрыл глаза, чтоб лучше вспомнить, что он тогда видел. В грудь деда слева был воткнут кинжал. Это был красивый парадный базелард с изящной рукояткой, отделанной пластинами отполированного обсидиана, заключённого в тонкую сетку из золотого литья. Из-за своего церемониального значения его клинок был короче обычных клинков такого типа. При этом, когда Марк зажимал рукой рану, часть клинка оказалась между его пальцами, значит, кинжал вошёл в тело не так глубоко, к тому же, он находился ближе к подмышке и, скорее всего, не задел сердце или крупные кровеносные сосуды.

Неожиданно Марк напрягся. Кинжал в ране со всей ясностью всплыл перед его внутренним взором. Он, наконец, обратил внимание на наклон рукоятки, который показался ему необычным.

— Он был левшой… — пробормотал Марк, поняв, что его смутило. — Такой удар мог нанести только левша, судя по отклонению рукоятки вниз, он был ниже деда, но тот довольно высок. К тому же клинок вошёл не прямо в тело, а с наклоном, возможно, наткнувшись на ребро. Может, дед пытался отклониться или ухватился за рукоятку, помешав ударить в сердце? В любом случае, это был левша.

Марк попытался припомнить, не является ли левшой де Полиньяк, но потом покачал головой. Даже если это он хотел убить маркиза де Лианкура, ему незачем было делать это самостоятельно. У него под началом собственная небольшая армия, не говоря уж о том, что он мог нанять для этого дела какого-нибудь профессионального убийцу, каких в Сен-Марко немало.

— Да и зачем ему это? — пробормотал Марк и снова лёг.

Что ему вообще известно об этом де Полиньяке? Во времена Армана его не было при дворе. Он был призван под знамёна Сен-Марко королём Ричардом, как и многие другие военные аристократы. Его отряд шёл с армией до восточных скал, стоял под стенами луара Синего Грифона и вернулся с поражением в столицу. Он не снискал славы и, возможно, счёл себя обиженным тем, что король предпочёл мир с алкорцами тому, что такие вояки называют «доброй войной». После окончания похода он, в отличие от других военных баронов, не покинул Сен-Марко, остался при дворе и постепенно примкнул к партии войны. Он, кажется, ни в чём себя не проявил, кроме громких речей и присутствия на сборищах воинственно настроенных придворных. Марк больше ничего не знал о нём. За настроениями при дворе следил де Грамон, а барон де Сегюр ведал тем, что случалось за дворцовыми стенами. И теперь Марк понятия не имел, с чего бы графу де Полиньяку покушаться на жизнь его деда и пытаться подвести его самого под топор палача.

Так он лежал в тишине и темноте, не в силах уснуть из-за одолевающих его тревожных мыслей, когда за дверью камеры послышались шаги нескольких человек, и в замке камеры проскрежетал ключ. В комнату вошёл тюремщик и поставил на стол застеклённый фонарь, после чего поклонился какому-то человеку в длинном плаще с накинутым на голову капюшоном и вышел, прикрыв за собой дверь. Человек направился к креслу, на ходу снимая с головы капюшон.

— Ваше… — начал Марк собираясь вскочить с кровати, чтоб отвесить королю поклон, но тот отмахнулся.

— Сиди. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, — ответил Марк, наблюдая как Жоан присел в кресло и, отодвинув от края фонарь, облокотился о стол. — Тюремных лекарей набирают из военных хирургов, потому они очень хорошо обрабатывают раны.

— Тебя накормили?

— И весьма сытно, — кивнул Марк. — Мне не на что жаловаться.

— Обстановка довольно скудная, — заметил король, осматриваясь по сторонам.

— Это куда лучше камеры, в которой меня держали алкорцы.

— Чёрт, Марк, — голос короля внезапно стал обиженным, — ну почему это всё всегда происходит именно с тобой? И это за несколько дней до твоего дня рождения! А я уже приготовил тебе подарок!

— Мне жаль, что я снова огорчил моего короля, — вздохнул Марк.

— Ладно, — Жоан, наконец, повернулся к нему и произнёс: — Я пришёл не только для того, чтоб проведать тебя, Марк, и выказать свою обиду. Я принёс тебе весть, которую мой долг велит мне передать тебе лично. Мне жаль, друг мой, но маркиз де Лианкур скончался час назад, о чём известил меня прибывший из его дома кавалер Шарбо.

— Он умер? — не веря своим ушам, переспросил Марк, и при этом почувствовал, как на его глаза навернулись слёзы. — Вы уверены, мой господин? Но ведь рана была неглубока, клинок прошёл наискось и не задел сердце!

— Я сожалею, Марк, — с сочувствием произнёс Жоан, — но он был уже немолод. Я знаю, что ты был искренне привязан к нему.

— Я любил его, мой король, — прошептал Марк. — Только сейчас я понял, как сильно я его любил.