Щепотка пороха на горсть земли

— По походке сразу видно. Давно на берегу, как я, только она не враз меняется, если вообще меняется. Да и по стати, по выправке… Моряк моряка видит издалека, — усмехнулся он. — Только этот из офицеров, верно. Мичман, а может, и лейтенант.

— Он чародей, что ли? — нахмурилась Анна.

Из города она дальше приисков никогда не выезжала, но о царящих в "большом мире" порядках прекрасно знала. И то, что флотских офицеров без чародейского дара не бывает — тоже знала крепко. Сухопутные еще случаются, а вот моряков — ни одного.

— Если бы он был чародеем, притащился бы сюда с сомнительной службой? — резонно возразил трактирщик. — "Князя Светлицкого" разбомбили и затопили, там мало кто выжил, так что ты помалкивай про его чародейство. Ты девица неглупая, но уж больно прямолинейная. Как скажешь иногда…

— Ну не настолько я дикая, — недовольно нахмурилась она. — Я поняла, о чем ты. Он выгорел, это так называется, да? Понятно, что ничего приятного, не буду я его о службе расспрашивать. Да и зачем мне это вообще могло понадобиться. Больше интересно, кто мог казначейского убить?

— Да бес знает, — пожал плечами Милохин. — С приисковыми небось чего-то не поделил, больше негде. Где золото, там и… Ты глянь, легок на помине.

Золотые прииски принадлежали империи, но сами по себе они, конечно, работать не могли, за всем надзирал управляющий, который был если не самым, то одним из самых влиятельных людей в их краю. Прошлый, ворчливый желчный старик, умер в конце войны, и о нем искренне скорбели: он был неплохим, ответственным человеком, понимавшим нужды местных жителей и уважавшим аборигенов. Ему на смену из губернского Рождественска прибыл Старицкий Сергей Сергеевич.

Это был достаточно молодой, слегка за тридцать, холостой дворянин со столичными повадками и гардеробом, покоривший всех местных девиц на выданье, но до сих пор не преодолевший пропасть между собой и остальными жителями. Впрочем, он и не пытался. Кажется, вообще не замечал, что что-то не так. С ним почтительно раскланивались, многие даже откровенно лебезили, но и только. Старицкому этого будто бы хватало.

Вот и теперь сторонний наблюдатель легко отметил бы, что приветствовали его гораздо громче, чем градоначальницу, однако теплоты и искренности в этих приветствиях было куда меньше. А Лизавета, завидев управляющего, бесшумно скрылась на кухне: она столичного франта недолюбливала, несмотря на то, что рук он не распускал и к замужней женщине не приставал.

— Доброго дня, Игнат. Анна Павловна, счастлив вас видеть, — раскланялся он перед девушкой, припал к руке.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Какими судьбами в этих местах? — спросила она ровно.

— Ехал мимо, а тут словно потянуло что-то — зайди, говорит, Серж, выпей квасу холодного, не пожалеешь. Как сердцем почувствовал, что вы тут, — разулыбался Старицкий, не спеша выпускать девичью ладонь, так что Анна сама аккуратно, но твердо забрала руку.

— Квас так квас, сейчас сделаю, — услужливо склонил голову трактирщик и вернулся за стойку, мигом растеряв свою вальяжность.

— Как ваша тяжкая служба, любезная Анна Павловна?

— Спокойно, Сергей Сергеевич, — прохладно отозвалась она. — Вы же знаете, у нас тихий город.

— Стойкая вы девушка, не устаю удивляться. Такая юная, такая прелестная — и тянете на плечах подобную ношу… Ваши горожане очень суровые люди, раз возложили ее на вас. Неужели не нашлось другого достаточно ответственного лица?

— Если возложили — значит, доверяют, — ответила Анна.

Подобным образом начинался или заканчивался едва ли не каждый их разговор, и это давно перестало злить, скорее вызывало привычную досаду. И подкрепляло уверенность, что долго в роли управляющего Старицкий не продержится.

— Ну а вы, как же вы? Такая прекрасная девушка, солнце на нашей бренной земле, а вместо того, чтобы наслаждаться жизнью…

Вскоре Анна уже отвечала на все его вопросы, намеки и порывы привычно односложно и почти не вдумываясь. Было очевидно, к чему и зачем он каждый раз начинал этот разговор, рассыпался в любезностях и целовал руки, к месту и нет ввинчивал комплименты и сетовал, что она до сих пор не замужем: сам метил на это место.

Одного она не понимала: его настойчивости. Давно пора было заметить, что девушка не отвечает интересом на интерес и не отказывается от всяческих мелких подарков и знаков внимания только потому, что они действительно мелкие, ни к чему не обязывают, и отказаться от них — значит обидеть дарителя, а ругаться с ним не хотелось. Но нет, раз за разом натыкался на ответную холодность — и раз за разом словно не видел. Может быть, для него это тоже давно превратилось в привычку?..

Разумных причин, зачем бы ему проявлять такое упорство, Анна не видела. Да, она мила, но не роковая красотка. Да, хорошего происхождения, из старого дворянского рода, но ничем примечательным Набели похвалиться не могли. Да и приданое ее, а вернее — все имущество, оставшееся от отца, не было столь уж значительным. И не выглядел Старицкий отчаянно влюбленным, вообще влюбленным не казался. А если бы он хотел затеять аферу с привлечением ее как главы города, то вряд ли так старательно давал бы понять, что в роли городского головы госпожа Набель его не устраивает. Однако и занять ее место он как будто не стремился, и никого определенного на него поставить не предлагал…

В общем, такого поведения Анна не понимала и по возможности просто избегала общества управляющего. Поначалу она еще рассматривала его как возможного жениха, потому что Старицкий представлялся достойной партией, был молод, учтив, к жестокости не склонен и хорош собой — статный, подтянутый, с точеными чертами гладко выбритого лица и всегда аккуратно постриженными и тщательно уложенными льняными волосами. Но мысль эта ушла довольно быстро, когда стало понятно, что к Шнали и его обитателям приезжий относится со снисходительной насмешкой: простить пренебрежение родной землей Анна не могла. Тем более и земля отвечала взаимностью, так что этот вариант ей не подходил совсем.

Отдать должное, Старицкий своего пренебрежения не выпячивал, на словах и в манерах всегда был учтив, но постоянно проскальзывало в речах что-то этакое — не оскорбительное, но показательное. Хотя бы даже вот это "ваши горожане". Себя он жителем Шнали не считал, с сезонным прекращением добычи предпочитал отбывать в Рождественск, а не зимовать тут. Так стоило ли удивляться, что и жители отвечали ему взаимностью?

Анна не засекала, сколько управляющий тянул свой квас, а часов в трактире не было. Понимала, что вряд ли очень долго, но все равно эти минуты казались бесконечными. И не отвяжешься. Попытаться уйти — так вызовется провожать, сослаться на необходимость проехаться по предместьям — тем более может последовать за ней: судя по начищенным сапогам и хлысту с медным оголовьем, который Старицкий теребил в левой руке, лошадь дожидалась у коновязи. А мягких намеков на то, что у нее есть другие дела, мужчина не слышал.

В таких обстоятельствах появление охотника Анна встретила с громадным облегчением, хотя в первый момент с трудом узнала его, опознала только по револьверам. И повторно укорила себя за поспешность в суждениях.

Забавно, что, по сути, в нем изменилось немногое. Косоруков не предстал вдруг блестящим кавалером в мундире с аксельбантами или франтом в цилиндре — почти такие же, как были, штаны, только менее потертые, простая свежая рубашка из беленого льна, сапоги все те же, давно ношенные, но явно почищенные. Да и породистым лицом не обзавелся, и аккуратной стрижкой — тоже. Но гладко выбритый, с тщательно промытыми и причесанными волосами, влажными после мытья, он уже совсем не напоминал разбойника.

Анна подумала, что скорость, с которой охотник умудрился привести себя в порядок, достойна не только восхищения, но отчаянной зависти. И наверняка холодной воды не убоялся, вряд ли Марфа успела бы подогреть…

— Ну вот, другой разговор, — улыбнулся ему трактирщик. — Садись, сейчас я тебя накормлю, потом за уши не оттянешь, — он крикнул жене, чтобы несла тарелки, а Старицкий тем временем окинул подошедшего офицера задумчивым взглядом.

— Доброго дня. Мы знакомы? — спросил с непонятным выражением в глазах.

— Не думаю. Косоруков, Дмитрий Михайлович, я…

— Сослуживец мой, на миноноске родной вместе ходили, — вдруг вмешался в разговор Игнат. — В гости вот приехал.

— Сергей Сергеевич Старицкий, управляющий здешними приисками, — назвался тот и протянул руку для пожатия, вежливо сняв перчатку, но едва заметно поджав губы.

Охотник за головами бросил на трактирщика короткий задумчивый взгляд, но оспаривать его версию не стал, пожал протянутую ладонь, а там из кухни выскочил худющий вихрастый парнишка — сын поварихи, во всем ей помогавший, — и очень аккуратно поставил на стойку перед гостем внушительную глиняную миску наваристой ароматной ухи. Развернулся, сделал шаг, опомнился, вернулся и, смущаясь, достал из кармана пару внушительных ломтей серого хлеба, виновато отер их о рубаху. Дмитрий, глядя на это, рассмеялся и выразительно протянул руку, чем заслужил благодарную улыбку поваренка.

Старицкий от этого поведения мальчишки опять недовольно поморщился, хотя и промолчал. Он еще с минуту посидел между рассеянной Анной и проворно орудующим ложкой чужаком, попытался продолжить разговор, но и сам уже потерял нужный настрой, так что попрощался со всеми скопом, сослался на срочные дела и откланялся. Анна едва удержалась от едкого вопроса, а где же были эти дела минувшие полчаса, когда он донимал ее пространными беседами. Полбеды, если бы обиделся; он же еще мог неправильно понять и остаться.

Когда Старицкий вышел, трактирщик, исподлобья провожавший его взглядом, подался ближе к стойке, облокотился на нее и заговорил вполголоса:

— Ты извини, Мить, что я эдак тебя, не спросясь, в звании понизил. Только Аня сказала, казначейского пристрелили, а это всяко с прииском связано, больше не с чем.

— И у тебя есть основания для таких подозрений? — прожевав, невозмутимо спросил охотник, не обратив внимания на фамильярность.

Ел он быстро, но аккуратно, опять подтверждая собственное не самое простецкое происхождение. Да еще так аппетитно, что Анна и сама поняла, что проголодалась.

— Игнат, а покорми меня тоже, — попросила она с легким смущением. Тот заговорщицки подмигнул, но кликнул жену и только после этого начал отвечать на вопрос Косорукова.

— Основания не основания, а опыт житейский. Он, вишь, человеком таким был…

Дмитрий ел отличную густую уху, изо всех сил стараясь не заглатывать ее совсем уж жадно и не поперхнуться, но слушал трактирщика очень внимательно, тем более слова его подтверждали прежнюю картину, дополняя и расширяя ее. В выражениях моряк не стеснялся и следил за языком разве только в том, чтобы не допускать совсем уж грубостей при девушке.

Шалюкову Антону Петровичу на момент смерти было сорок шесть лет. Почти местный, родился в Хинге в семье мелкого чиновника. Жили скромно, именно тогда он приучился тщательно считать деньги — об этом сыщикам рассказала соседка, потому что родители его давно умерли. Ребенком был тихим и ответственным, учился хорошо и старательно, пошел по отцовским стопам и проявил себя лучше того.