С тех пор, как уснула моя красавица

Майлс поинтересовался меню на завтрашний обед:

— Я не знаю, что именно ты собиралась готовить, поэтому на всякий случай я купил все.

— Сал заявил, что не намерен поститься вместе с тобой, а епископ заказал песто.

— Я прекрасно помню времена, когда для Сала бутерброд, сделанный из белого хлеба, казался невиданным лакомством, и когда мать Дэвина посылала его купить на пять центов рыбный пирог и банку спагетти «Хейнц», — проворчал Майлс.

Попивая на кухне кофе, Нив принялась готовиться к завтрашнему приему. Книги рецептов, которыми пользовалась Рената хранились на полочке над раковиной. Нив достала свою любимую — старинную фамильную реликвию — с рецептами блюд Северной Италии.

После смерти Ренаты Майлс нанял для Нив частного преподавателя итальянского, чтобы та не забывала разговорный язык. Подрастая, один месяц летних каникул она проводила в Венисе со своими бабушкой и дедушкой, и первый год ее обучения в колледже прошел в Перуджи. Несколько лет она не притрагивалась к рецептам, избегая смотреть на пометки, сделанные четким, с завитушками почерком Ренаты. «Больше перца. Печь только двадцать минут. Сбрызнуть маслом». Перед глазами Нив вставала Рената, напевающая про себя, как всегда она делала, когда готовила. Вот она предлагает дочери что-то растереть, или смешать, или отмерить; вот она внезапно начинает возмущаться:

— Дорогая, или это опечатка, или повар был пьяным. Кто же льет так много масла в салат? Это все равно, что пить из Мертвого моря.

Иногда Рената делала мгновенные зарисовки Нив на полях книги. Эти зарисовки были по сути очаровательными, великолепно выполненными миниатюрами: Нив, разодетая, как принцесса, сидит за столом; Нив рядом с огромной миской, Нив в костюме в стиле девушек Гибсона пробует печенье. Дюжины рисунков, каждый из которых лишь напоминает о невосполнимой потере. Воспоминания, которые они вызывают, слишком болезненны. Нив почувствовала, как увлажнились ее глаза.

— Я всегда говорил, что ей надо брать уроки рисования, — сказал Майлс.

Нив даже не заметила, когда Майлс встал у нее за спиной.

— Маме нравилось заниматься тем, чем она занималась.

— Продавать одежду скучающим дамам.

Нив прикусила язык.

— То же самое ты можешь сказать и обо мне.

Вид у Майлса стал виноватый.

— О, Нив, прости. Я разволновался. Беру свои слова назад.

— Да, ты разволновался, к тому же ты, действительно, так считаешь. А сейчас уходи из моей кухни.

Она нарочно громко стучала посудой, пока отмеряла, наливала, нарезала, смешивала, кипятила и пекла. Ничего страшного, просто Майлс со своими взглядами мог бы возглавить мировое движение по дискриминации женщин. Если бы Рената всерьез занималась живописью и стала, скажем, неплохим художником-акварелистом, то Майлс все равно рассматривал бы это лишь как женское хобби. Он не в состоянии понять, что правильно подобранная для женщины одежда может положить начало каким-нибудь изменениям в общественной или деловой жизни. «Обо мне писали в „Вог“, „Таун энд кантри“, „Нью-Йорк таймс“ и еще бог знает где, — думала Нив, — но все это никак не поколебало Майлса в его убеждениях. Как будто я ворую у людей, требуя, чтобы они покупали такую дорогую одежду».

Она припомнила, как раздражен был отец, когда во время Рождественской вечеринки он обнаружил Этель Ламбстон в кухне, листающую книги Ренаты.

— Вы интересуетесь кулинарией? — полюбопытствовал он ледяным тоном.

Этель даже не заметила его раздражения.

— Вовсе нет, — сказала она беззаботно. — Я читаю по-итальянски и случайно заметила эти книги. Queste desegni sono stupendi.

Она держала в руках поваренную книгу, где рукой Ренаты были сделаны карандашные наброски. Майлс отобрал книгу.

— Моя жена была итальянкой. Я по-итальянски не говорю.

Это вот тогда Этель поняла, что Майлс вдовец и увивалась вокруг него весь вечер.

Наконец все было готово. Нив поставила готовые блюда в холодильник, прибрала и накрыла стол в столовой, старательно игнорируя Майлса, который смотрел телевизор в небольшом кабинете. Как только она закончила расставлять на буфете посуду, начались ежевечерние новости в одиннадцать часов.

Майлс протянул Нив бокал с бренди:

— Твоя мама тоже всегда гремела кастрюлями и тарелками, когда сердилась на меня.

Его лицо расплылось в мальчишеской улыбке. Это следовало расценивать, как извинение.

Нив взяла бренди.

— Очень жаль, что она не швырялась ими в тебя.

Они засмеялись. В это время зазвонил телефон и Майлс взял трубку. Веселое «Алло» сменилось его отрывистыми вопросами. Нив смотрела, как сжались его губы. Положив трубку, он сказал без всяких интонаций:

— Это звонил Херб Шварц. Один из наших парней работал прямо в шайке Сепетти. Его только что нашли в мусорном баке. Пока живой, но вряд ли долго протянет.

У Нив пересохло во рту. Лицо Майлса исказилось, Нив затруднилась бы даже сказать, что оно выражало.

— Его зовут Тони Витале, — продолжал Майлс. — Им он был известен как Кармен Мачадо. Они выстрелили в него четыре раза, и по идее он должен был быть уже мертв, но каким-то чудом выжил. Он хотел, чтобы мы кое-что знали.

— Что же? — прошептала Нив.

— Херб был в «Скорой помощи», и Тони сказал ему: «Нет заказа… Никки… Нив Керни».

Майлс закрыл руками лицо, словно желая скрыть его от взгляда Нив.

Нив уставилась на отца.

— Но ты же не думал всерьез, что он мог быть?

— Да, я думал, — голос Майлса почти перешел на крик. — Да, я так думал. И теперь, впервые за эти семнадцать лет, я смогу ночью уснуть спокойно. — Он положил руки ей на плечи. — Нив, они пришли задать Никки кое-какие вопросы. Наши ребята. И они видели, как он умирает. У этого вонючего сукина сына был сердечный приступ. Он умер. Нив, Никки Сепетти мертв!

Майлс обнял ее. Она могла слышать, как часто бьется его сердце.

— Тогда пусть его смерть сделает тебя, наконец, свободным, папа, — голос Нив стал умоляющим.

Она обхватила своими ладонями его лицо и в эту минуту вспомнила, что так всегда делала Рената. И, подражая маминому акценту, она сказала:

— Caro Майло, послу-ушайся меня.

Они оба попытались улыбнуться, и Майлс ответил:

— Я постараюсь. Обещаю. * * *

Секретный детектив Энтони Витале, известный в банде Сепетти как Кармен Мачадо, лежал в отделении интенсивной терапии госпиталя Св. Винсента. Пули застряли в его легком, пробив ребра, защищающие легочную полость, и полностью раздробив левое плечо. Каким-то чудом он еще был жив. По трубкам, опутавшим тело, постоянно в его кровь подавались антибиотики и глюкоза. Специальный аппарат взял на себя дыхательную функцию.

В те моменты, когда к нему ненадолго возвращалось сознание, Тони мог различить обезумевшие от горя лица своих родителей. Ему хотелось успокоить их: «Я сильный. Я выдержу».

Если бы он только мог говорить! Сказал ли он что-то, когда его нашли? Он попытался предупредить о заказе, но вряд ли ему удалось сделать это внятно.

Никки Сепетти и его банда не заказывали убийства Нив Керни. Но это сделал кто-то другой. Тони знал, что стреляли в него во вторник вечером. Сколько времени он находится в госпитале? Смутно он припоминал, что Никки говорили по поводу заказа:

— Никто не может это остановить. Пусть Комиссар готовится к новым похоронам.

Тони напряг все силы, он обязан это предотвратить.

— Расслабьтесь, — проворковал мягкий голос. Тони почувствовал легкий укол в руку и через несколько мгновений провалился в спокойное, без сновидений забытье.