Лето длиной в полчаса

Глава вторая

Обстановка кабинета директора российского филиала компании «Брайс энд Хугер» по замыслу дизайнеров должна была создавать у посетителей впечатление респектабельной простоты и одновременно вызывать положительные эмоции. Однако фокус не получился. Комнату битком набили вещами по-настоящему дорогими и ценными, но до них было страшно дотронуться. На слегка потёртом ковре в центре (Персия, восемнадцатый век) стоит длинный овальный стол красного дерева (настоящий Чиппендейл) с расставленными вокруг него стульями. Пишущий посетитель невольно отодвигал лист бумаги, чтобы посмотреть: а не осталось ли царапины на гладкой полированной поверхности? Справа от входа, в углу, скромно приткнулся полосатый диванчик, обтянутый таким гладким сверкающим атласом, что с него, казалось, можно было скатиться, как с горки. Если бы диванчик огородили цепью и водрузили на сиденье табличку с категоричной надписью «Не садиться!», получился бы музей в чистом виде. Впрочем, желающих посягнуть на раритет не находилось. Диванчик вызывал почтительное уважение, как старость в любом виде: если за двести лет на его холодную глянцевую поверхность не присел ни один человек, почему сейчас должно быть иначе?

Между высокими окнами красуется старинное резное бюро (Франция, восемнадцатый век), в углу тускло мерцает мрамором имитация камина (новодел!), на котором хрустально отбивают время часы работы Буше. Над диванчиком висит картина кисти Вламинка – как говорится, скромненько, но со вкусом. Все здесь ненавязчиво напоминало, что компания «Брайс энд Хугер» – фирма платежёспособная и респектабельная. Красиво, но выходя из этой красивой холодной комнаты, Артём всегда облегченно вздыхал. И сильно подозревал, что такие же вздохи невольно вырывались из груди любого посетителя, независимо от его социального статуса и размера кошелька.

Смущал запах. Почему-то в кабинете директора всегда пахло нафталинными шариками. Возможно, запах исходил от Мадам – худой представительной дамы, возглавлявшей российский филиал компании. Её звали Анна Леонардовна Нарышкина, и на все вопросы типа – «неужели из тех самых Нарышкиных?» – она неизменно морщила нос. Разумеется, «из тех», а как же?.. Если отбросить историческую позолоту, останется только смешная неблагозвучная фамилия. Люди будут говорить: «Нарышкина, Покрышкина – в общем, как-то так». Недопустимая вещь.

Артём не сомневался, что Мадам «из тех самых Нарышкиных». И до самого торжества демократии она скрывалась в сундуке, куда её сунули заботливые родственники, переложив нафталином.

Мадам повела носом в сторону Артёма, сидевшего слева от неё:

– Так что у нас с картиной?

Нос был самой выразительной частью её лица. Однажды Артёму приснилось, что он целуется с Мадам по-настоящему, взасос, и он проснулся от собственного хрипа: её нос не скользил по его щеке, а разрезал её, словно лезвие бритвы. Бог знает, с чего ему примерещился такой ужас: никаких видов на Мадам у Артёма никогда не было.

Ленка намекала, что Леонардовна (как она называла свою начальницу) к нему неравнодушна. Артём такие намеки пропускал мимо ушей. Частично из-за скромности, частично потому, что не представлял, что Мадам способна на обычные человеческие чувства. Максимум, что он мог себе представить, это как Мадам мастурбирует перед грамотой о дворянстве, пожалованной её предку каким-то далеким российским царем.

– Это хорошо сделанная копия восемнадцатого века.

– Подстава это, а не копия, – твердо возразила Ленка. – Голову даю на отсечение: оригинал.

Мадам повела носом вправо.

– Вы полагаете, или вы в этом уверены?

– Я всегда уверена в том, что говорю.

– Давайте выслушаем мнение независимого консультанта, – предложил Артём.

– Интересно, а меня ты таковым не считаешь? – огрызнулась Ленка.

Борта её безукоризненно сшитого пиджака разошлись, обнажая все ещё аппетитную грудь, на которой тем не менее уже рассыпались едва заметные пигментные веснушки.

Одеваться в строгом консервативном стиле Лена начала год назад, когда получила место консультанта в московском филиале престижной голландской фирмы «Брайс энд Хугер». Фирма специализировалась на предметах антиквариата, скульптурах и живописи, даже имела собственный аукционный дом, менее знаменитый, чем «Сотбис» или «Кристи», но вполне известный среди коллекционеров.

Ходили, правда, о компании кое-какие неприятные слухи. Пару раз работники фирмы оказались замешаны в нехорошие судебные истории. Кое-что удалось доказать, кое-что нет. От скомпрометированных сотрудников фирма избавилась оперативно и очень жестко – поговаривали даже, что один менеджер, уволенный с «волчьим билетом», повесился в туалете на собственном ремне… Впрочем, эту историю быстро замяли. Одна бульварная газетка напечатала интервью с уволенным экспертом, через руки которого проходила антикварная контрабанда. Он утверждал, что руководство «Брайс энд Хугер» находится «в теме» и получает огромные дивиденды от каждой незаконной сделки. Эксперт намекнул на преступную сеть, в которую вплетено руководство таможни, крупные милицейские чины и видные искусствоведы, вывозящие краденые картины за рубеж под прикрытием своей безупречной репутации… В общем, наговорил много лишнего, но не назвал ни одной фамилии. Российская общественность, привыкшая к тому, что гражданами «икс» разворовываются бюджеты целых губерний, на разоблачения отреагировала вяло, а руководство компании тут же подало судебный иск о защите деловой репутации. Газетку обязали выплатить неподъемный штраф и напечатать опровержение с извинениями. На деловой репутации «Брайс энд Хугер» не осталось ни одного пятнышка. Компания сохранила позиции на рынке, однако стала напоминать респектабельную замужнюю даму, прижившую в прошлом незаконного ребёнка.

Мадам сцепила длинные пальцы и закинула ногу на ногу. Артёму мгновенно пришла на ум старая школьная теорема о двух параллельных прямых, которые никогда не пересекаются. Оказывается, врут учителя. Иногда пересекаются.

– Как я понимаю, услуги независимого консультанта должна оплачивать фирма? – осведомилась Мадам, глядя перед собой.

– Как я понимаю, это входит в её интересы, – ответил Артём. – Копия, выставленная на продажу в качестве оригинала, сильно ударит по имиджу.

Мадам задумалась, глядя на переплетенные костлявые пальцы с длинными сверкающими ногтями, загнутыми внутрь, как ятаганы. Она никогда не пользовалась лаком, поэтому ногти были похожи на остро заточенные когти какого-нибудь южноамериканского стервятника. Да и сама Мадам, если приглядеться, явно происходила не от обезьяны.

– Кого вы предлагаете?

Артём сделал паузу, потому что приближалась неприятная часть разговора:

– Алексея Данча.

Всё. Роковые слова сказаны. Глаза Ленки оледенели и наполнились холодной ненавистью, глаза Мадам провалились в пустоту.

– Это тот самый Данч, который стоит пятьсот долларов в час?

– Другого нет.

Мадам снова погрузилась в нирвану. Ленка изо всех сил старалась дышать ровно. Её полуобнаженная грудь внезапно покрылась красными пятнами и превратилась в неаппетитную физиологическую принадлежность стареющей женщины. Между бровями идеальной формы появились глубокие поперечные морщины. «Я называю их „заломами“, – всплыли в памяти слова весёлой ухоженной голливудской актрисы, рекламирующей какой-то крем.

Артём понимал, что согласиться Ленке не просто. Ему тоже было неприятно реанимировать историю двухлетней давности, из-за которой они разошлись.

Муж вернулся из командировки на сутки раньше и обнаружил в своей постели чужого мужчину. Классическая затравка для анекдота. Только ему в тот момент было не до смеха.

Артём считал Лёшку Данча хорошим знакомым. Они вместе учились в Суриковском училище, по окончании которого Артём стажировался в мастерских Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина у легендарного реставратора Арсения Казакевича, а Лёшка в поте лица зарабатывал диплом искусствоведа в московском университете. Потом была трехлетняя стажировка в Йеле, и когда Лёша вернулся в Москву, Артём его не узнал. Перед ним стоял красивый мужчина с загорелым лицом (в январе-то месяце!), одетый в фирменные джинсы и дорогую канадскую дублёнку, подбитую норкой. Иностранный прикид в конце девяностых вызывал уважение окружающих, но больше всего Артёма поразили не шмотки, а нестерпимо белозубая рекламная улыбка.

– Десять тысяч баксов, – сказал мужчина, которого как-то неудобно было называть Лёшкой, тыча пальцем в рот. – Как тебе оскал мирового империализма?

Он ощерил ровный ряд сияющих зубов и несколько раз звонко щёлкнул челюстями.

Оскал впечатлял. Артём уважительно промолчал, потому что одиннадцать лет назад он работал младшим сотрудником в отделе Министерства культуры и зарабатывал… впрочем, не будем о грустном. Скажем так: десять тысяч баксов он мог увидеть только во сне.

Лёшка Данч в то время уже попал в обойму и консультировал некоторые заграничные аукционы. К услугам Алексея Олеговича обращались и частные коллекционеры, способные оплатить его высокую деловую репутацию. Лёша крейсировал по миру, как авианосец «Миссури», повергая в трепет менее удачливых коллег и безжалостно уничтожая чужие деловые репутации. С Артёмом он держался дружелюбно и время от времени выговаривал ему за неумение «устраиваться».

– Старик, вспомни старушку Митчелл, – втолковывал Лёша. – Как она тонко подметила: «Состояния быстро наживаются при создании цивилизации, но еще быстрее при её крушении!» Оглядись! Кругом валяются деньги, только подбирай! На хрен тебе сдалось это вшивое министерство? Здоровый, умный, образованный мужик, сидишь и бумажки перебираешь! Не стыдно? У тебя жена красавица! Её холить нужно!

Холить Ленку Артём был не против, но когда дошло до дела, откровенно спасовал. Как-то раз Лёша принёс ему картину, которую требовалось привести в порядок. Едва взглянув на неё, Артём моментально бухнулся на диван.

– Это же запасник Эрмитажа!

– Ну, запасник, ну, Эрмитажа, – зашептал Лёшка, по очереди подмигивая обоими глазами. – Дальше-то что? Тёмочка, реставратор – он как врач. Сначала должен спасти больного, а уж потом выяснять, где тот поранился. Берись, дурак! Непыльная халтурка! И деньги хорошие!

От непыльной халтурки и хороших денег Артём категорически отказался. Лёшка пожал плечами, сунул затертое полотно под мышку и удалился. А буквально через полгода после этого разговора разгорелся скандал вокруг ценностей, похищенных из Эрмитажа. Новостные выпуски взахлеб, перебивая друг друга, повествовали сагу о работнице музея, умудрившейся вынести в авоське с продуктами то ли двадцать, то ли двести произведений искусства. К этому доходному занятию женщина привлекла мужа и шестнадцатилетнего сына. В свободное время реставратор высокого класса, наперечёт знавшая всех городских коллекционеров и чёрный рынок, ходила по ломбардам, где и сбывала за копейки бесценные раритеты. В доказательство прилагалась корешки квитанций с паспортными данными воровки и членов её семьи. У зрителей возникла масса вопросов относительно вменяемости обвиняемой, но она очень удачно умерла за полгода до своего разоблачения. Ухмыляющийся хозяин Эрмитажа, похожий на героя индийского кино двадцатилетней давности с вечным кашне на плечах, внятных ответов не давал.