Числа Харона

VIII

Попельский почувствовал, что пот перестал стекать у него по спине. Снял сорочку, засунул руку под мокрую повязку и носовым платком вытер, несмотря на боль, твердые струпья и раны, которые еще не зажили. Подошел к крану и налил себе воды. Затем закурил сигарету и несколько минут всматривался в своего противника.

— Ее больше нет, Буйко. Исчезло ваше алиби, неизвестно где…

— Еще вернется, уверяю вас, — математик снова завернулся в халат. — Они всегда возвращаются.

— Не вернется и не будет никакого алиби, — Попельский сел за стол. — А тут остались вы, с этими магическими квадратами, — постучал по карточкам пальцем, — которые я назвал бы немного по-другому. На языке закона это доказательства совершения вами преступления, Буйко. Вы убили Любу Байдикову и Лию Кох, и я вас за это арестую. И посажу в тюрьму, а там закину в самую темную камеру, где кишит от тараканов. И знаете, что я тогда сделаю? Я оставлю вас там надолго и вообще не буду вами заниматься!

— А что вы в это время будете делать? — Буйко продолжал улыбаться. — Когда я буду устраивать тараканьи бега?

— Я разыщу твое алиби, — Попельский удовлетворенно затянулся сигаретой. — Найду Ренату Шперлинг и поговорю с ней. Нескольких минут мне вполне хватит. А она опровергнет эту свою дурацкую считалку, — Попельский передразнил девушку тонким голосом, — мол, «такого-то и такого-то числа я была с паном Леоном Буйко et cetera». А если мне недостаточно будет нескольких минут, чтобы убедить Ренату Шперлинг, я посвящу этому несколько дней, возможно, недель или месяцев… Но в конце концов твое алиби лопнет.

— Очень уж ты упрямый! — математик с какой-то зловещей усмешкой тоже перешел на «ты».

— Это неподходящий эпитет, Буйко, — Попельский несколько раз крутанул на пальце кольцо. — Очень неподходящий. А знаешь, какое слово будет самым точным? Греческое triops. Оно переводится «тот, что имеет третий глаз». Это я. Я не разбрасываюсь по сторонам, иду только туда, куда смотрит мое полицейское око. А оно говорит: «Убил математик? Он перед тобой! Замучил извращенец? Извращенец перед тобой! Преступник посылал магические квадраты, в которых зашифровал информацию об убитых женщин? В ящике письменного стола математика найдены именно эти квадраты! Чего же тебе не хватает? Ничего!» — Эдвард перевел дыхание после своего монолога. — Что ж, одевайся, Буйко, и не пытайся мне тут фортели выкидывать! Помни, я все время наблюдаю за тобой своим третьим глазом.

— Ты веришь этой шлюхе, что я извращенец? — мужчина сидел неподвижно. — Веришь, что у нее со мной ничего не было? Хочешь, чтобы я доказал тебе, что извивалась подо мной, как сучка? Скажу тебе, что она больше всего любит в постели, и тогда сам поймешь, вру ли я или говорю правду! Она любит, когда ей впихают…

Попельский поднялся и схватил Буйко за жиденькие кудри, которые росли вдоль его лба. Дернул математиком так сильно, что едва не поднял его в воздухе, притянул к письменному столу, а затем грохнул лицом о гладкую поверхность.

Между пальцами остались отдельные выдранные волосы. Подошел к раковине и вымыл руки под краном, а Буйко продолжал лежать лицом на столе и тихо стонал, схватившись обеими руками за голову. Ручеек крови из его разбитого носа приближался к листам и раскрытой Библии.

Попельский отодвинул книгу, а три магические квадрата положил в конверт, найденный в ящике. Сделал это осторожно, чтобы не затереть отпечатков пальцев преступника. Затем надел сорочку на израненную спину.

— Пошли! — сказал, застегивая пуговицы. — Лучше надень брюки и штанины заправь в носки. Неприятно, когда тараканы и пауки щекочут лапками голую кожу.

— Точно такие же магические квадраты Лии Кох и Люби Байдиковой есть еще у кое-кого, не только у меня, — Буйко вздохнул, втягивая кровь, что капала из носа. — Он тоже математик. Вот настоящий извращенец! Я учился с ним вместе в Казани… * * *

— Что-то я вас не припомню, — буркнул граф Юзеф Бекерский. — Но, может, вы ходили только на некоторые лекции?

— Я посещал все, — Буйко положил ногу на ногу, — и помню вас очень хорошо. Например, вы один из немногих не пользовались бумагой при подсчетах.

В гостиной дворца в Стратине царил полумрак, в котором очертания предметов становились нечеткими. Рожки люстр с изысканными украшениями и завитушками, что висели между окнами, сливались в одинаковые эллипсы, кожаные кресла походили на огромные глыбы, а лица предков, изображенных на портретах, напоминали бледные пятна.

Бекерский отпил немного вина из бокала, а потом встал и оперся на плечи двух бородатых мужчин в мундирах царской армии.

— Ты говоришь, что я вру, бродяга? — зашипел он.

— Помню также, — не получив никакого угощения, Буйко не знал, куда руки девать, — что вы были жестоким, вас ненавидели все казанские шлюхи. Интересно мне, известно ли это вашим друзьям из Национальной партии.

— Тебя зато любили, — усмехнулся Бекерский. — Помнишь, как на последнем курсе нас учили драться врукопашную и другим премудростям? Мне тогда рассказывали, что ты украл кнут из конюшни, а потом просил некую владелицу борделя хлестать себя им по спине. Погулял ты тогда, ой, погулял! Любил ты это дело, голубчик. Саша! Дай-ка шампанского для моего товарища из университета! Выпьем, а потом должен с тобой попрощаться, соловей! У меня куча работы.

— Дайте мне пятнадцать минут, — Буйко слегка вздрогнул, когда из шампанского вылетела пробка. — Тем более, что я собирался предложить уважаемому коллеге то, от чего вы почувствуете себя богом…

— Я часто чувствую себя богом, особенно тогда, когда собираю с моих подданных дань натурой, — Бекерский подставил бокал под струю шипучей жидкости. — Я как будто сеньор, которому принадлежит ius primae noctis[73]. Этой божественности мне вполне достаточно… А теперь давай короче о своем предложении, миленький, твое время пройдет, когда опустеет бутылка.

— Помните профессора Асланова? — Буйко поставил бокал на стол. — Того то ли таджика, то ли узбека?

— Да. Он преподавал архитектуру и элементарную теорию чисел. Говорили, что он сошел с ума…

— Он также занимался бесконечностями Кантора… Да, кое-кто считал его сумасшедшим, потому что он скрывал, что принадлежит к имяславцам[74]. Переписывался с Иваном Паниным…

— С кем?

— С Иваном Паниным, — Буйко прикурил сигарету от длинной спички, которую ему услужливо протянул один из россиян. — Тем, что нашел в еврейском тексте Библии кучу потрясающих числовых конвергенций…

— Да, уже припоминаю, — Бекерский упрямо смотрел на собеседника из-под прищуренных век. — Он вел гематричные исчисления и вроде бы отыскал формулу, согласно которой создана Библию…

— Во время моего первого визита к профессору Асланову, — Буйко встал и начал кружить по гостиной под пристальными взглядами графских опричников, — знаете, я про этот ознакомительный визит, когда каждый студент должен побывать дома у профессора факультета…

— Эти посещения были невероятно скучными…

— Мой визит к Асланову таким не был. Когда он узнал, что я глубоко верующий человек, то ввел меня в мир чисел и еврейских букв… На следующий день я записался на лекции древнееврейского языка к востоковеду доктору Басовому. В течение двух лет я изучал еврейский, а с Аслановым мы встречались у него дома, где занимались гематриями… Читали Библию и вели подсчеты. Я не верил в тайные коды, но не мог оторваться от этих вычислений, в конце концов, совпадения меня поражали… Все это выглядело настолько невероятно, что мы начали даже искать обобщения и создавать формулы… Позднее профессор Асланов действительно оказался в психушке, а я…

— Меня твоя жизнь не интересует, — надменно перебил его Бекерский. — В чем заключается твое предложение? Ответь одним коротким предложением, потому что я спешу!

— Мне нужны ваши деньги.

— Зачем?

— Чтобы создать вычислительную машину.

— Что она будет считать?

— Еврейские буквы в Библии.

— Каким будет результат этих вычислений?

— Результатом станут магические квадраты, которые…

Бекерский набросился на своего гостя и ударил его ребром ладони по шее. Буйко сполз с кресла и начал хрипеть. Не мог дышать. Изо рта лился ручеек слюны.

— Одним простым коротким предложением, ты, собака! — заорал Бекерский. — Без каких-либо придаточных! Без всяких «которые»!

Расселся на диване и широко раскинул ноги, обутые в сапоги для езды верхом. Его прихвостни стояли рядом с тоскливыми лицами. Буйко кашлял и со свистом втягивал воздух.

— Зачем тебе эти магические квадраты? Быстро говори, потому что я спешу!

— В них есть код к числам Харона! — простонал Буйко. * * *

— К чему? — спросил Попельский.

— Это я их так назвал, — Буйко заговорил почти шепотом, и Попельский едва его понимал. — Давать названия новым вещам — это привилегия изобретателя. Помните из мифологии, каким образом Орфей обманул Харона?

— Конечно. Орфей так прекрасно играл на лире, что перевозчик душ остолбенел и пропустил его к Аиду, хотя пришелец был живым человеком. Он даже не взял с него традиционного обола за перевоз… Но какое отношение это имеет к числам? Какие еще числа? — детектив явно заинтересовался. — Ведь Харона сбила с толку музыка, а не число.

— Пан, а чем пифагорейцы считали музыку?

— Вы правы, — Попельский на мгновение забыл, что говорит с подозреваемым, и втянулся в научную дискуссию. — Действительно, числами можно описать музыкальные интервалы. Тональность зависит от числа. Тональность, следовательно, и музыка, по Пифагору является просто числом.

— Именно так, дорогой пан, — перевел дыхание Буйко. — Она является числом. Искусно, тонко и безупречно совмещенные Орфеем числа на некоторое время лишили Харона власти над душами. Стали пропуском, который позволил смертному музыканту и поэту проникнуть в мир, доступный только богам. Числа на мгновение уничтожили мощь богов, перехитрили смерть. А в моем понимании они стали пропуском к информации, которой владеет только Бог, то есть я способен установить день чьей-то смерти. Коротко говоря, это стало возможным благодаря открытой мной последовательности чисел, которую я назвал последовательностью Харона.

— А откуда вы взяли эту последовательность? — Попельский продолжал обращаться к собеседнику на «вы».

— Отсюда, — математик хлопнул ладонью по открытой Библии. — Я очень долго и тщательно изучал эту книгу.

Детектив огляделся по квартире. Опрятное, педантично упорядоченное. У раковины тарелки составлены от наименьшей к наибольшей, в шкафу так же ровно сложенные сорочки. Пол на кухне вычищен песком до белого. И посреди этой почти стерильности — потный толстяк в старом халате, клетчатых носках и с волосами на висках, которые торчат, как рожки. В головах сумасбродов царит невероятная педантичность, — вспомнил Попельский слова доктора Пидгирного, — но мы до сих пор не можем ее понять.

— Вам передалось безумие Асланова и Панина? — тихо спросил он.

— Вы что-нибудь слышали о понятии «шумных чисел»?

— Где-то я слышал о таком, — Попельский задумался. — Они каким-то образом определяются через собственное десятичное развитие?