Спасибо за покупку

Глава пятая

Отработав пять дней, Юлька получила пятидневный отдых. Такова принятая в магазине система: во всех отделах продавцы распределены на две смены, каждая из которых работает по пять дней от открытия до закрытия, а потом столько же отдыхает. Узнав об этом сразу же по приходе в магазин, Юлька даже обрадовалась.

Четкий временной раздел между работой и жизнью вне работы, казалось бы, облегчал Юлькино намерение существовать в двух независимых друг от друга сферах — несчастливой и счастливой.

Сейчас, правду сказать, она сильно поколебалась в своем положительном мнении о работе по пятидневкам. Отстоять, как здесь говорят, смену оказалось ей почти не по силам. Последние два дня, уже начиная с самого утра, она едва таскала ноги от усталости. Физическая эта усталость, всю пятидневку копившаяся в Юльке, как электричество в поставленном на подзарядку аккумуляторе, едва не сыграла с ней невеселую шутку.

Юльке поручено было расфасовать в пакеты столовые яйца. Операция, казалось бы, проще не придумаешь: бери пакет, раскрывай, осторожно укладывай по десятку в каждый, ставь пакет на прилавок — тоже осторожно, чтобы не пострадал хрупкий продукт. Она все так и делала, все, как надо, хоть и удивлялась тому, что простейшие эти движения требовали слишком трудных усилий, вовсе не пропорциональных исполняемой работе.

Товар отпускала Лиза. Пакеты разбирали быстро, и Юлька все время торопилась пополнить запас.

Оставалось расфасовать совсем немного яиц, когда к прилавку подскочила средних лет покупательница в сбившейся набок косынке. Имела она вид человека, ограбленного до нитки, да еще в чужом незнакомом городе.

— Что ж это творится?! Что творится?! Как называется?! — Она выкладывала яйца на прилавок, крича так, как кричат только «караул». — Считай! Считай! Ну, подсчитывай!

Яиц в пакете оказалось девять.

Тупая от переутомления, заторможенная Юлька не успела как следует испугаться, а Лиза уже успокоила покупательницу, вложив в пакет не только десятое, но и лишнее, одиннадцатое, яйцо.

Вместе с Лизой они пересчитали яйца в оставшихся пакетах — десять, десять, десять… Юлька вспомнила Клавин обвес. Все это было красноречивой иллюстрацией к речам директора в защиту Клавы. Вот так…

Почти целых два дня Юлька провалялась дома на тахте, отдыхала, старалась не думать ни о чем. Но мысли ее то и дело возвращались к магазину. Стычка с великаншей Калерией, наглость мясника-гусара Саши, обособленность Клавы, казавшаяся Юльке зловещей, неудачная фасовка яиц — это были не лучшие и не самые приятные воспоминания. Правда, была еще Майя, была Антонина Сергеевна, Лиза, было выступление на собрании, поддержанное большинством присутствовавших.

И было еще одно — необычайное, что сопровождало Юльку все это время, постоянно занимало и будоражило.

Был кораблик!

Да-да, тот самый кораблик, который впервые она увидела на больничном заборе и еще потом, когда выходила вместе со Славкой от Валерии. Теперь кораблик переместился к ее дому, «доплыл» до подъезда.

Каждое утро, идя на работу, Юлька останавливалась и рассматривала этот кораблик, нарисованный на асфальте разноцветными мелками: раздутые ветром паруса, стремительные и плавные обводы, вечное движение навстречу отступающему горизонту.

Дважды так получалось, что одновременно с Юлькой к кораблику подходила дворничиха Рая.

— Ловко изображает! — с похвалой отзывалась Рая о неизвестном художнике. — Ох, молодец, от шельма! И ведь не поймаю никак! Когда успевает?

Вдосталь налюбовавшись рисунком, Рая брала шланг и пускала струю воды на кораблик. Затем она размашисто мела по нему своей огромной метлой и снова пускала воду.

Юлька жалела кораблик. Очертания его становились зыбкими, блекли и смазывались. Она тут же придумала, будто на кораблик обрушивается свирепый заряд дождя, который застилает его непроглядной пеленой и, как бы растворяя в себе, заставляет исчезнуть. Однако исчезнуть не совсем, не навсегда. Кораблик лишь на какое-то время делается невидимым для глаза, продолжая плыть наперекор стихиям.

Но должно быть, нечто в этом роде и происходило, поскольку назавтра кораблик снова появлялся в своей ничем не нарушенной первозданности.

— Дитя так не разрисует, — высказывала Рая догадку после молчаливых продолжительных размышлений. — Небось ученый! — Она снова бралась за шланг и метлу, сердито приговаривая: — Дождется он у меня! Всю ночь глаз не сомкну, а поймаю!

Раина угроза изловить живописца натолкнула Юльку на решение сделать это самой во избежание шумной сцены, на которые Рая была охоча.

Появление рисунка отзывалось в Юльке томительным волнением. Что-то в этом во всем было особенное, нынче не принятое, возвышавшее ее до недосягаемого уровня неприступности, свойственного лишь гордым средневековым красавицам, Прекрасным, так сказать, Дамам. Было в появлявшемся каждое утро кораблике нечто от рыцарского бескорыстия, рыцарской же безмолвной преданности, рыцарского «Не требую награды!».

В общем, Юлька должна была признать, что мысли ее кораблик будоражит. Так что Раино обещание поймать нарушителя явилось не причиной, а поводом или, скорее, катализатором Юлькиного решения сделать это самой, причем в возможно сжатые сроки.

Ей представлялось очевидным, что кораблик обретает свою новую жизнь в сравнительно небольшом створе времени — где-то от одиннадцати до часу. Скорее всего, он появляется после того, как по четвертой программе телевидения заканчивается показ фильма и окна в домах начинают гаснуть одно за другим, а прохожие попадаются реже и реже. Однако рисунок возникал, конечно же, до того, как закроются двери метро, ибо заниматься живописью с риском не попасть на последний поезд означало идти на жертвы чрезмерные даже по понятиям рыцарским.

Задумано — сделано!

В одиннадцать часов вечера Юлька заняла позицию на маленькой скамейке у края детской площадки. Скамейка была надежно скрыта от случайного наблюдателя лохматым кустарником. Никакой фонарь поблизости не горел, и от места, где находился рисунок, — оно освещалось лучше — увидеть Юльку было трудно, почти невозможно.

Оставалось ждать.

Город постепенно стихал.

Вдруг ей сделалось страшно. Непривычно тихий, в причудливых тенях двор, казалось, таил опасность и с каждой минутой все более накапливал ее повсюду: за углами домов, в непроглядной тьме кустарника, за стволами деревьев.

Захотелось, не оборачиваясь, единым духом влететь по лестнице, кинуться в квартиру, крутануть за собой на два поворота замок, повсюду зажечь свет — все лампы в комнатах, кухне, ванной, включить на полную мощность радио, звонить по телефону, набирая подряд любые случайные номера.

Ледяная корочка покрыла кожу, все тело сотрясала противная мелкая дрожь.

Юлька приподнялась уже, чтобы бежать, когда из соседнего дома вышла женщина с собачкой.

Когда женщина с собачкой ушла и Юлька снова осталась одна, страх, прежде ею владевший, прошел, казалось, его и не было.

Он появился около двенадцати. Спокойно огляделся вокруг. Вынул из заднего кармана джинсов коробочку. «Мелки», — сообразила Юлька. Стал насвистывать. Умолк. Быстро и легко присел. Начал рисовать.

Юлька решила: «Пора!»

Стараясь не производить шума, она медленно встала и, осторожно ступая, двинулась вперед.

Он, видимо, почувствовал, что не один, и обернулся. Наверное, все-таки ждал, что рано или поздно она сюда придет: ни растерянности, ни удивления на его лице Юлька не прочла.

Пауза затягивалась. Он по-прежнему сидел на корточках, держа в одной руке мелок и упираясь им в асфальт. Она стояла над ним, чуть наклонив голову, руки повисли вдоль бедер. Поза могла показаться унылой и даже скорбной, хотя ничего похожего Юлька не испытывала.

— Очень красивый кораблик, — сказала наконец Юлька, пристально разглядывая место, где тот обычно был нарисован и где сейчас его не было.

— Я нарисую еще.

— Зачем? — спросила Юлька и, подумав, добавила: — Вообще, зачем все это?

Он поднялся, отбросил в сторону мелок. Потом достал платок и тщательно вытер им пальцы.

Она все так же упорно смотрела туда, где привыкла видеть кораблик. Он взглянул в том же направлении.

— Бригантина, — сказал он и сделал такой жест рукой, будто показывал ей кораблик, будто кораблик все-таки продолжал существовать.

— Пиратская? — спросила Юлька.

— Нет. Конечно, нет.

— Тогда какая?

— Мирная бригантина. Приписана к Зурбагану.

— И направляется в Лисс?

— Ш-ш-ш! Это тайна! Ее никто не должен знать. Остерегайтесь!

— Хорошо, я буду осторожна.

— Между прочим, как всякий корабль, бригантина имеет имя. Имя пишется впереди на борту, на корме, на спасательных кругах и на разных других предметах.

— На баграх, например.

— Да. Вы видели?

— Нет. Где-то читала.

— Имя бригантины вам известно?

— Она проходила всегда далеко, я не могла разобрать. Да еще дождь, туман… Или ее название — тоже тайна?

— Имя корабля тайным не бывает. Бригантина носит женское имя. «Юлия».

— Откуда вы знаете?

— Слышал. Хорошее имя, правда? Красивое.

— Никогда над этим не задумывалась.

— Но это так.

Юлька наконец посмотрела на собеседника. Сегодня очки на нем были с прозрачными стеклами, а не затемненные, как прошлый раз. Насколько она могла разобрать в неясном свете, глаза глядели с тревогой и ожиданием.

— Как зовут капитана? — спросила Юлька.

— Понятия не имею. Я знаком только с юнгой.

— А его?

— Олег.

Он протянул руку.