Спасибо за покупку

Юлька собралась уходить. Она вынула и положила в тумбочку принесенные продукты, поцеловала папу, улыбнулась Петру Никаноровичу.

О том, что мужчины боятся боли и переносят ее труднее, чем женщины, Юлька вроде бы слышала. Но случай убедиться в этом воочию представился впервые. Все-таки смешно: сильный пол, добытчики, охотники, мужественные защитники женщин. Что там еще? Воины, первопроходцы. Странно как-то, не вяжется одно с другим. А может, всегда так, во всем и везде? Может, и не должно вязаться?

Вдруг она поймала себя на том, что занимавшая ее проблема каким-то непонятным образом связывалась с Клавой, с тем, как выглядел Клавин поступок внешне и что он собою представлял по существу.

— Не хочу! — сказала вслух Юлька. Мыслями о магазине она боялась спугнуть свое праздничное настроение. — До Клавы мне нет никакого дела!

Юлька направилась к тропинке, чтобы по ней выйти к остановке.

Подойдя к больничному забору, Юлька обнаружила рядом с проемом, в который ей предстояло пролезть, тетрадный листок, приколотый к щелястому бетону веточками. Никаких надписей на нем не имелось, просто был нарисован кораблик. Небольшой красный кораблик с тремя мачтами и красными же парусами, упруго надутыми ветром. Кругом кипело море и простиралась безбрежная даль — неизведанная, манящая и таинственная.

А невдалеке, справа от тропинки, сидел тот самый загорелый молодой человек, которого она видела в автобусе. Сидел на траве и во все очки глядел на нее. «Во все очки», — именно так подумала Юлька.

Она снова стала смотреть на кораблик, стремительно и безмолвно летящий вперед, на застывшие над ним стрельчатые облака, на неторопливо шумящие волны. Или это шумели окружающие Юльку березы, чьи ветви едва перебирал легкий и нежный ветер? Тревожно и сладко заныло в груди. Она глубоко втянула в себя воздух. Голова закружилась на миг, деревья приблизили друг к другу свои вершины, и где-то там, в опрокинутой вверх зеленой бездне, в самом конце ее, застыла густая синь то ли неба, то ли моря. Что-то приближалось и что-то удалялось, что-то неведомое окружало и вливало тревогу, а маленький упрямый кораблик продолжал плыть к далекому горизонту, за которым прятались все радости и печали.

Так продолжалось недолго, быть может, минуту, не больше. Потом Юлька снова взглянула на рисунок, побаиваясь и одновременно надеясь, что пережитое ею повторится. Но нет — кораблик как кораблик, нарисован красным фломастером, в общем, умело. Видно, автор рисунка не впервые взял в руки карандаш. Где-то внутри, глубоко-глубоко, шевельнулось легкое сожаление.

Юлька вздохнула.

Взглянуть снова на парня она не решилась и полезла в дыру. Едва просунув голову, увидела, что к остановке выруливает автобус и, еще не дотянув до нее, открывает двери. По чисто московскому обычаю — даже если никуда не спешишь, все равно бежать к автобусу, будто другой никогда не придет, — Юлька бросилась вперед.

Пропустив ее, двери автобуса со скрипом соединились. Машина тяжело двинулась и стала набирать скорость.

Юлька подошла к заднему стеклу. У проема в больничном заборе стоял парень в очках.

Заднюю часть автобуса сильно подбрасывало и качало. Казалось, прыгает сама улица с ее тротуарами, деревьями и домами. А вдали, все уменьшаясь в размерах, металась и дрожала вместе с улицей одинокая фигурка, словно обуреваемая нетерпением и отчаянием.

По дороге Юлька думала о том, что работа — это еще не все в жизни, что никакая самая скучная и неинтересная работа не отнимает у человека всего его времени, а значит, можно как бы разделить себя между одним и другим, стиснув зубы, отбывать положенные часы, а потом — жить. И быть счастливой! Вернее, быть счастливой и несчастной одновременно. А может, так и должно выглядеть счастье?..

У Валерии торчал Славка Колесов. Он и открыл дверь, когда Юлька позвонила.

— Привет труженикам прилавка!

— Спасибо, Слава, можешь сесть, — сказала Юлька тоном их литераторши, которая была всегда без ума от Славкиных ответов и сочинений.

Валерия и Славка принялись с пристрастием ее расспрашивать о первом рабочем дне, точнее, о половине дня, проведенном Юлькой в магазине. При этом Валерия всячески старалась подбодрить Юльку, Славка же в своих суждениях был до противности категоричен.

Выслушав историю о разбитой банке со сметаной, о Клаве, он безапелляционно заявил:

— Жулье!

Юлькин рассказ о том, как она своими собственными руками разгружала машины, Валерию ужаснул. Когда же Юлька сообщила, что директор магазина занимался тем же самым, Славка коротко заключил:

— Бездарь!

Его нисколько не позабавила фигура подсобного рабочего и даже ошибка Алексея Андреевича, принявшего Юльку за директорскую дочь.

— Неудачник! — определил Славка.

В конце концов Славка ее разозлил, хотя еще несколько часов назад Юлька рассуждала пусть не так резко, но очень похоже.

— По-твоему, магазин — это сборище бездарей, неудачников и хапуг?

— Бессомненно! — ответил Славка словечком, которое еще в девятом классе сам сконструировал из слов «бесспорно» и «несомненно».

— Хватит тебе, — попыталась осадить Славку Валерия.

— Ну, а я? К какой группе ты отнесешь меня? — спросила Юлька.

— Ты — это особый случай. Придет время, уйдешь, поступишь в медицинский, окончишь, и тогда… — Он дурашливо завопил: — Доктор, клизму!

— А если не уйду?

— Уйдешь. Что сегодня важно для думающего молодого человека? — Славка встал и с видом мыслителя начал мерить шагами комнату, изредка рассеянно дотрагиваясь до красивых безделушек, расставленных там и тут. — Прежде всего важны две вещи: престиж профессии и возможность роста. Перспектива, так сказать…

— Простите, учитель, — перебила его Валерия. — А о перспективах зарплаты думающий человек не думает?

— Думает, но не в первую очередь. Гипертрофированные потребности давайте оставим взбесившимся мещанам и не будем их, то есть мещан, принимать в расчет.

— Не будем, — согласилась Валерия.

— Итак, первое: какова перспектива у нашего Юлика в ее любимом магазине, или, научно выражаясь, торговом предприятии? Перспектива единственная: закалившись в боях с покупателями и окончив высшие трехдневные курсы повышения там чего-то, в конце концов стать директором магазина. Но как вопрошал Омар Хайям: «Что дальше?» К счастью, этот вопрос нам любезно осветила сегодня сама товарищ Рогова — дальше по-прежнему будем таскать ящики и разгружать автомобили собственными ручками!

— Передержка! — решительно возразила Юлька, однако оратор на ее замечание не отреагировал.

— Что же касается престижа, — продолжил он, — то здесь дело обстоит еще печальней. Но сначала рассмотрим проблему в ретроспективе.

— Слова-то, слова какие знает! — сказала Валерия. — Перспектива, ретроспектива…

Славка ее не слушал. Его несло.

— Еще в стародавние времена приказчик и половой не вызывали симпатии ни в одном из слоев общества. Не щадила их и литература прошлого, отобразившая, так сказать, реальную жизнь во всех ее проявлениях. Даже лакей, чья, выражаясь современным языком, профессия…

— Лакей — не профессия, — вспомнила Юлька, — а характер.

— Ого! — изумился Славка. — Прекрасно сказано! Это откуда?

— Из моих будущих мемуаров.

— Что ж, почитаем. Так вот, слово «лакей» давно стало нарицательным. Но даже к лакею когда-то относились с бо́льшим уважением, чем к приказчику или половому. Вспомните Фирса из «Вишневого сада». Фирс вовсе не жалок. Он трагичен!

— Положим, некогда и актер был презираем, — вставила слово Валерия. — Что с того?

— Верно. Но тут традиция дала трещину. А к работникам прилавка, официантам и по сей день сохранилось, мягко говоря, отношение малоуважительное.

— Почему? — требовательно спросила Юлька. — Почему?

— Я не анализирую причин. Я лишь констатирую факты.

— Не идет ли такое отношение от тех самых взбесившихся мещан, о которых уже упоминал оратор? Ведь у нас всякий труд почетен, — напомнила Валерия.

Подруга щадила Юльку, ее самолюбие, но делала это, как показалось Юльке, несколько неуклюже. Самым же непонятным и странным было то, что Славкины разглагольствования начинали Юльку задевать всерьез, хотя она и повторяла сегодня про себя целый день: «До Клавы мне нет никакого дела!»

А Славка продолжал свои словесные упражнения, и Юлька не могла придумать, как достойно ему возразить.

Несогласие со Славкиными суждениями пришлось высказать в самой общей форме, причем не столь обидной, как хотелось бы.

— Ты уже большой мальчик, Славочка, а пользуешься чужим мнением, не составив своего. Опираешься на чьи-то — неизвестно чьи — мысли. Ай-яй-яй!

— Юлик, ты чего взъерошилась?

— Я, пожалуй, пойду, — устало сказала Юлька. — Рано вставать.

Юлька поцеловалась с Валерией. Та шепнула, имея в виду Славку:

— Дундук, не обращай внимания!

Дундуку пришлось выкатиться вместе с Юлькой, хотя он несколько раз прозрачно намекал, что мог бы еще посидеть и попить чайку.

Выйдя из подъезда, Юлька от неожиданности вздрогнула и вцепилась в рукав Славкиной куртки. Прямо на асфальте перед входной дверью мелом был нарисован кораблик, на всех парусах летящий вперед. Причудливые тени колеблемых ветром деревьев, сухой и холодный луч фонаря, падавший на рисунок, разреженный сумрак московского вечера — все это окутывало белый кораблик движущимся призрачным светом. Казалось, кораблик сам излучал этот свет — бледный, мерцающий.

— Юлик, ты что?

Славка, видно, подумал, что она испугалась чего-то, и обнял ее за плечо. Юлька вырвалась резко, даже, наверное, грубо, и это его немало озадачило. Она боялась и не хотела, чтобы ее увидели вот так.

— Слава, счастливо!

Она побежала. Славка обалдело глядел вслед, ничего не понимая. Крикнул:

— Постой, провожу!

— Не надо, сама!

У дома Юлька перевела дыхание. Сердце колотилось так громко, что своим стуком могло разбудить соседей, — окна были открыты. От этой бредовой мысли Юльке стало смешно и спокойно.

Вокруг ни души, только уснувшие под своими брезентовыми одеялами автомобили и тишина.