Казаки-разбойники

Анька напудрила нос

На перемене Анька Панова быстренько побежала в уборную, потёрла пальцем стену, где кончалась масляная краска и начиналась извёстка. Палец стал белый. Тогда Анька несколько раз провела им по носу, и он тоже стал белый.

Анька посмотрела на себя в зеркало. Прищурила глаза, но решила, что так ей меньше идёт, и, наоборот, раскрыла глаза пошире. Потом полюбовалась на свой нос.

— Как напудренный, правда? — спросила она у Лиды Алексеевой, тихой девочки с лёгкими белыми волосами и смирным взглядом.

Лида покивала.

Анька быстро взбежала по лестнице на четвёртый этаж в актовый зал. Зал был большой, во весь этаж, и свет падал с двух сторон: с одной — оранжевый, там было солнце; с другой, где солнца не было, — голубой от снега и неба. Свет отражался в паркете, он казался светло-жёлтым. Любка пришла в актовый зал вслед за Анькой, посмотреть, что эта Панова ещё выдумала, да и просто так в зал войти было интересно. В обычные дни туда не входил никто, кроме десятиклассников. Почему-то было такое правило: в праздники зал для всех, в простые дни — для десятиклассников. Взрослые ребята ходили по залу поодиночке и парами, некоторые стояли у окна и листали учебники.

Все девочки были красивые, все мальчики говорили басом. У одного даже были почти усы. Он держал под руку девушку и, наклонившись, что-то рассказывал, а она совсем слегка улыбалась, как улыбаются взрослые.

Анька заметила Любу, подошла и зашептала:

— Хитрая! Смотри, нарочно чёрное бархатное платье носит, потому что белые косы. Небось знает, что красиво, хитрая. А эта тоже хороша, хитрая, на высоком каблуке туфли, небось у матери взяла, небось без спросу…

Люба отмахнулась от Пановой. Как её наслушаешься, всё на свете становится плохим и хитрым.

— Отстань, Анька!

Панова повела плечами, вздёрнула свой напудренный нос и зашагала одна по залу, влившись в общий поток.

Какие красивые эти большие девчонки! Особенно те, которые ходят или стоят с мальчиками.

По залу против движения шла учительница географии Александра Константиновна. Любка любила её, хотя географию ещё не проходила. Учительница была толстая, вся какая-то мягкая, на плечах длинный чёрный шарф с кистями и толстая тёплая кофта, вытянутая с боков книзу. Под мышкой у Александры Константиновны, как всегда, торчала указка, а в руке она держала старый, поцарапанный глобус. Глобус остался ещё от старой гимназии, синие моря на нём позеленели, а надписи были с «ятями» и твёрдыми знаками.

Александра Константиновна близоруко пощурилась и узнала Аньку.

— Ты, деточка, что здесь бродишь? — Она сощурилась ещё сильнее и приблизила лицо к Аньке. — И нос в мелу перемазала. Иди-ка, милая, умойся.

Люба никогда не видела такой красной Пановой и даже не обиделась, что и её Александра Константиновна слегка подтолкнула к двери:

— И ты ступай на свой этаж.

Они и по лестнице спускались не вместе: Анька по одной стороне, а Люба по другой. И в класс вошли не вместе. Панова пошла сразу, а Любка нарочно подождала в коридоре, чтобы прийти отдельно.