Казаки-разбойники

На Бережках

Он стоит на том же месте, покладистый человек Славка Кульков. Стоит и терпеливо ждёт Любку. Она подкралась сзади и прикрыла Славкины глаза ладошками.

— Любка! — сразу догадался Славка. — Я тебя враз узнал. А этот Гусейн домой пошёл, я видал. Ты не обижайся, он, значит, не шпион. — Славка виновато смотрел на Любку.

— Он не шпион. Это хорошо. Чего ж мне обижаться? Пойдём на Бережки на санках кататься?

— Ага! — обрадовался Славка. — Пошли. Там наших полно. И Лёва, и Рита, и Нинка. Стой, я салазки принесу. — И Славка убежал.

Люба стояла во дворе. На улице был ещё день, а во дворе готовился наступить вечер. Тени собрались в углах, у забора, за выступом серого дома. Прошёл торопливый Мазникер и на всякий случай ни за что ни про что погрозил Любе длинным пальцем. Любка не испугалась Мазникера и засмеялась.

Бережками ребята называли Бережковскую набережную. Никакой набережной, правда, не было, просто берег. Летом — заросший травой. Зимой — занесённый снегом. Крутая длинная гора. Любка со Славой пришли сюда, на гору, заполненную визгом и смехом. Особенно звонко разносятся голоса в сумерках. И по всему белому склону чёрные фигурки на санках, на лыжах, на коньках, на портфелях — кто на чём — скатываются, кувыркаются, барахтаются в снегу и, очутившись внизу, долго ещё скользят по льду Москвы-реки.

Слава поставил санки у самого края обрыва:

— Садись.

Любка уселась на низкие деревянные санки, ноги покрепче поставила на полозья, а верёвку натянула, как вожжи. Страшновато, и от страха весело. Любка зажмуривается и набирает побольше воздуха, чтобы визжать.

— Любка! Давай поехали! — Это кричит Лёва Соловьёв.

Он взбирается на гору на лыжах, ловко взбирается, прыгает вверх, как по ступенькам. А никаких ступенек нет — твёрдая накатанная гора.

— Люба-а! Давай к нам!.. — Это Рита кричит снизу, а рядом с ней Нина барахтается в снегу и машет Любке варежкой.

Счастливая лихость захватывает Любку. Все тут, всем весело, все любят её и зовут. И Славка стоит сзади и ждёт, когда она поедет вниз. Славкины санки, но он уступил Любе первую очередь.

Люба отталкивается ногой, и санки летят вниз. С какой бешеной скоростью они мчатся!

Ветер не даёт дышать, на глазах появляются слёзы. Сани подскакивают на твёрдых снежных буграх. И Любка визжит. Не от страха, хотя и страшновато, а от скорости, от счастья.

Почти вся гора уже осталась позади. Вот санки выскочили на реку. Ровный снежный простор. И мчится Любка почти до середины Москвы-реки. По ровному и совсем не страшно. Теперь ей кажется, что там, на горе, она сильно боялась. Оглядывается и смотрит снизу вверх на гору. Гора отсюда не такая уж высокая. Незнакомый мальчишка разогнался на лыжах и упал — шапка в одну сторону, сам в другую. Все хохочут над мальчишкой, и сам он смеётся. А Лёва Соловьёв пронёсся мимо Любы, длинно свистнул на ходу. Повернул круто, только снег сверкнул.

— Любка! Санки давай! — Это Славка подпрыгивает от нетерпения там, наверху.

Он кажется отсюда маленьким. Нет, всё-таки высокая гора.

Любка идёт вверх не спеша, она тащит санки за верёвку. Лёгкие санки, несколько тонких реек. А когда едешь на них, кажется, что летишь на самолёте. Синий вечер радостно пахнет антоновкой.

— Ну, теперь поехал я! — Славка уселся на санки. — Подтолкни меня посильней. Сразу разгон возьму.

Люба толкает Славку в спину, санки срываются вниз и летят так, что снег под ними свистит. Любка смотрит вслед. Потом ей становится скучно стоять и ждать. Она садится на снег — и кувырк вниз, с боку на бок! Завертелась гора, закружились в глазах снег, и небо, и фонари. Снег забился в варежки, в валенки, за шиворот. Но Любка катится не останавливаясь, всё быстрее и — до самого конца.

Внизу кто-то подхватывает её:

— Стой! Псих какая-то! — Это Славка. Он схватил Любку за воротник и поднял. — Хуже парня, честное слово! Голову сломать хочешь?

— Ты, Славка, не ругайся. Я совсем тихонько скатилась, аккуратно.

Славка сопит сердито.

— Повернись, отряхну! Мать убьёт…

— Меня мама не бьёт.

— Совсем никогда? — Славка смотрит круглыми глазами: он не верит. — Ну хоть не ремнём, а так, ладонью, тоже не бьёт?

Любке становится жалко Славку. Ему, наверное, здорово попадает, если он даже поверить не может, что человека дома не бьют. И Любка говорит:

— Ну ладонью-то, конечно. Ладонью сколько хочешь.

Славка, сняв варежку, колотит Любку по спине, по шапке, даже по валенкам.

Потом они идут на гору.

— Давай вдвоём съедем, — предлагает Славка. — Ты вперёд садись, а я сзади.

Они едут сквозь ветер.

Со свистом летят санки. Что это впереди? Зазевалась девочка. Ой, сейчас они столкнутся! Любка закрывает глаза. Слава тормозит ногой, сани сворачивают в сторону и летят дальше.

— Поймаю — убью! — кричит Славка девочке.

— Не убьёшь! — отвечает девочка. — Не поймаешь!

Любке смешно. Она хохочет так, что боится свалиться.

И когда санки уже внизу, Любка всё ещё смеётся и приговаривает:

— Ой, мамочки! Ой, помру!..

— Ты чего? — не понимает Славка.

Ну как объяснить ему, что всё кажется смешным: и как не наскочили на чужую девочку, и как Славка на неё заругался, и как она весело ответила. Всё смешно, а не объяснишь. Самое смешное всегда трудно объяснить. Просто хорошо в этот вечер на Бережках.

Они катались долго. Ребят на горе стало меньше. Ушёл Лёва со своими лыжами под мышкой. И Рита ушла. Нина ушла ещё раньше. А Люба со Славкой всё решали: последний раз скатимся — и домой.

Но, поднявшись снова на гору, они опять садились на санки и ехали вниз, твёрдо решив, что теперь уж последний раз.

А потом они рядом шли домой. Слава вёз за верёвку санки. Они легко катились за ними, а на поворотах санки не успевали заворачивать и продолжали ехать прямо.

Тогда Славка поддёргивал их за верёвку, как непослушную собаку.

Улица была почти пустая. Оранжевым светились окна. От булочной через улицу пахло свежим хлебом, наверное, только что тёплый привезли. Во дворе Славка сказал:

— А Соловьёва сегодня с географии выгнали.

Любка подумала: зачем Славка это говорит? Но посмотрела на Славкино смущённое лицо и поняла, что говорит он неспроста. Славка помолчал, ковыряя валенком снег. Подождал, что Люба скажет. Но она ничего не сказала. И тогда он продолжал:

— Соловьёв записку написал своей Вальке. И Александра Константиновна увидала и выгнала.

Любке стало тоскливо и одиноко. Показалось, что мороз сделался крепче. И захотелось домой.

— Я пойду, Славка.

И пошла к своей двери, обитой чёрной клеёнкой. Перед самой дверью обернулась и увидела, что Славка стоит на том же месте с жёлтыми санками на длинной верёвке. Увидев, что Любка обернулась, он заулыбался и сказал:

— Я тоже могу тебе записки писать. Хочешь, завтра напишу?

Что ответить Славке? Любе хочется, чтобы он не обиделся, добрый человек Славка. Он хороший. Но не самый лучший. Самый лучший мальчик во дворе всё-таки не Славка. Что тут поделаешь?

— Не надо писать записки, Славка. Зачем записки?