Казаки-разбойники

Лёва влюбился в Валю

Весной весь двор начал влюбляться. Первым влюбился Лёва Соловьёв. У него светлый косой чубчик; когда Лёва бежит, играя в казаки-разбойники или в двенадцать палочек, волосы сдувает вверх, и виден лоб, белый, незагоревший.

Лёва влюбился в Валю Каинову. Он ничего никому не сказал, и Вале ничего не сказал, но почему-то во дворе узнали, что Лёва влюбился.

А Валя самая заметная девочка во дворе. Она первая начинает ходить в носках. У забора ещё лежит серая каёмка снега, вся в глубоких дырочках, как растаявший сахар. Люба достаёт из шкафа белые носки с тёмно-лиловой каёмкой и надевает, аккуратно подворачивая края. Может быть, мама будет сердиться, зато Люба обгонит Валю. Но обогнать Валю ей не удалось ни разу. Хоть на полдня раньше Валя успевает выйти во двор в беленьких носочках. Вот она идёт по двору, осторожно ступая новенькими белыми тапками с голубой полоской, эти тапочки называют торгсиновскими. Когда тапки грязнятся, Валя мажет их разведённым зубным порошком, потом сушит на подоконнике и, когда идёт, над тапками поднимаются белые облака, а на асфальте остаются туманные следы. Валя молчаливая, и взгляд у неё тихий. Но почему-то все всегда замечают Валю, и Люба замечает, как Валя смотрит, как ходит. Она ходит, словно по канату: ставит ноги по линеечке. И если бы так ходила другая девочка, никто бы не подумал, что это красиво. А Валя ходит красиво. И красиво смеётся. Лучший мальчик во дворе, Лёва Соловьёв, тоже заметил Валю.

Любка с удовольствием влюбилась бы в Лёву. Он никогда не дерётся, не ругается плохими словами. Но что толку влюбляться в Лёву, если он взял и влюбился в Валю.

А весна разгоралась. Уже не стало у забора снежной полоски, и лужа у ворот сделалась совсем мелкой. Мальчишки играли в расшибалку около глухой кирпичной стены и кричали сиплыми голосами непонятное слово: «Чира!» А девочки не подходили к ним, считалось просто неприличным подходить к мальчишкам, когда они играли в запретную расшибалку. Только вечером мальчишки переставали играть, и тогда к ним можно было подступиться.

Девочки прыгали через верёвочку у самого Любиного окна. Она выглянула в окно и увидела, что Белка и Валя крутят верёвку, а Рита прыгает. Люба сразу бросила откусанную котлету обратно на сковородку и вышла во двор.

— Чур, на новенького! — крикнула она, хотя и так было ясно, что на новенького, раз после всех пришла. Но почему-то полагалось так кричать.

Валя отдала Любе конец верёвки, а сама отошла к забору и стала смотреть, как прыгает Рита. Рита прыгала лучше всех не только во дворе, а даже в переулке. Она умела прыгать, когда верёвка вертится так быстро, что её почти не видно. Умела менять на ходу ноги и скакать на одной ноге.

Люба и Белка крутят верёвку. А Рита скачет легко и долго; кажется, она будет так прыгать до вечера и не собьётся и не оступится.

Лёва Соловьёв вышел из подъезда, весело пощурился на солнышко и не пошёл играть с мальчишками. Он встал, прислонившись спиной к забору, как будто забор — печка. Прижался с удовольствием, заложил руки за спину и смотрел, как девчонки прыгают. Верёвка намокла и стала совсем тяжёлой, она гулко хлопала о землю. Любка и Белка вертели её с трудом, Любке приходилось держать верёвку обеими руками; Рита всё прыгала, а Валя и Нина Корсакова ждали своей очереди.

Бух-бух-бух… — равномерно стукала о тёмно-серую землю верёвка. А Рита прыгала пружинисто и неслышно, как резиновый мячик. Рита может прыгать и не запутаться целый час, а то и сто, а может, и год, думала Любка, она никогда не оступится, и никогда не придёт Любкина очередь прыгать, так она и будет всегда крутить эту дурацкую верёвку, грязную и тяжёлую. А у забора всё ещё стоит Лёва Соловьёв и смотрит на солнышко, отскакивающее от лужи. От вымытых окон тоже отскакивают зайчики. Любка поддёргивает верёвку. Может быть, Рита всё-таки запутается.

— Не поддёргивай, Люба, — строго говорит Рита. Она даже не сердится: каждый на Любкином месте стал бы дёргать, потому что Риту не переждёшь. Она продолжает неутомимо скакать — то на одной ноге, то на другой, потом начинает кружиться, не переставая прыгать. — «Пожар», — командует Рита, и Любка с Белкой начинают вертеть верёвку очень быстро.

Теперь и Белка ухватилась за свой конец двумя руками.

— Быстрее! — кричит Рита.

Верёвка со свистом летает вокруг Риты, она скачет часто-часто, ног почти не видно. Шить-шить-шить… — свистит верёвка. Наконец Рита отбегает в сторону. Она даже ни капельки не запыхалась.

— Устала? — заботливо спрашивает Валя, а сама смотрит на Лёву Соловьёва. Что бы ни говорила Валя, она всегда смотрит на Лёву. Вот и сейчас: спрашивает Риту, а смотрит на Лёву.

— Не-а, — отвечает Рита и тоже смотрит на Лёву.

Но Лёва не замечает этого, хотя Рита прыгает лучше всех девчонок во дворе. И Рита самая справедливая. Но Лёва смотрит на Валю и щурится, как будто от Вали тоже отпрыгивают солнечные зайчики.

— Крутите. Теперь моя очередь, — говорит Валя.

Она начинает прыгать. Валя прыгает осторожно, смотрит под ноги. Каждый прыжок получается отдельно. Несмело прыгает Валя, она боится оступиться. Рита никогда не боится, она никогда не оступается. А Валя, наверное, боится, что Лёва Соловьёв увидит, как она запутается в верёвке. И Валя прыгает осмотрительно и тяжело. А Белка и Люба считают вслух:

— Восемнадцать, девятнадцать…

На двадцати Валя сбивается, мокрая верёвка стукается о белый носок и оставляет чёрную полосу. Валя отходит к забору, надувает губы вишенкой и смотрит на Лёву Соловьёва. А Лёва задрал голову и разглядывает облака. Он как будто и не видел, как опозорилась Валя. Не видел, какая она неуклюжая, как испачкалась о грязную верёвку. Лёва задрал голову, из воротника синей куртки с золотыми капитанскими пуговицами торчит тонкая шея, на ней бледные голубые жилки. Любка тоже поднимает голову: что он рассматривает? Увидела быстрые облака. Их было мало, они никак не могли догнать друг друга. Хороший мальчишка Лёва Соловьёв. Жалко, что он влюбился в Валю.

Любка и раньше считала Валю воображалой. А теперь у Вали появились новые недостатки. Голову держит слишком прямо и ходит нарочно мелкими шажками, боится испачкать свои побелённые торгсиновские тапки. В носках в холод выбегает. Лёва не замечает, что ноги у Вали становятся синими, а замечает только, какая она смелая и закалённая.

Валя старше Любки на год и три месяца. Лицо у Вали гладкое и матовое, как яйцо. А голос тихий и смех тихий.

Теперь Любе всё кажется притворным: и голос, и смех, и походка. Люба часто теперь думает про Валю, ведёт с ней воображаемые споры, и всегда в этих спорах Люба оказывается умной, а Валя так себе. Но как только Любка увидит Валю, появляется робость. Не может Любка не покориться независимой Валиной улыбке, гордо поднятой голове с длинными косами. И тому, что между ними — год и три месяца. Только когда Валя уходит далеко, Любка как бы стряхивает с себя что-то и говорит, дёрнув плечом:

— Подумаешь, принцесса. Всё равно воображала.

Но этого никто не слышит.

Сегодня Любка опять одна во дворе. Мама позвонила и сказала, как всегда:

— Не сиди дома. Иди на свежий воздух.

Любка выглянула в окно. Двор пустой. Но вышла. Повертела головой, посмотрела на окна. Никто не выглядывает, придётся гулять пока одной. А солнце светит прямо в голову, греет сквозь тёплую шапку. Весна. Любка достаёт из кармана кусок мела и начинает рисовать на асфальте классы. Может быть, пока она нарисует, кто-нибудь выйдет и можно будет поиграть в классики, всю зиму не играли. Или, в крайнем случае, попрыгать одной.

Любка никогда ещё сама не рисовала классы, всегда рисовали старшие девочки. Но дело это простое: провести несколько линий, что же здесь трудного. Вот только почему-то эти линии заезжают всё время вбок. Любка стирает их подошвой и рисует снова. Медленно-медленно ведёт она тонкую длинную полосу. И только в конце замечает, что опять получилось криво.

— Чертёж никак не одолеешь? — говорит над её головой незнакомый бас.

Люба поднимает голову, и сразу ей становится безразлично, что классики не получаются. Перед ней стоит отец Лёвы Соловьёва. Он стоит совсем рядом и смотрит то на Любку, то на кривые линии, которые она нарисовала на земле.

Хотя Соловьёвы живут в соседнем подъезде, Любка видела этого человека всегда издали. К парадному подъезжал чёрный автомобиль, щёлкала дверца, и выходил широкий военный: на груди ремни и на спине ремни, а на воротнике красный металлический ромб. Комбриг Соловьёв. Не успеешь рассмотреть как следует, а он уже скрылся в подъезде. И всё равно и Любка, и другие ребята гордились, что в их дворе живёт сам комбриг Соловьёв. В других дворах комбригов не было. А теперь Соловьёв стоял рядом и улыбался Любке. Лицо у него было широкое, бледное, а глаза серые, как у Лёвы Соловьёва. И орден Боевого Красного Знамени; Любка уставилась на орден и не могла оторвать взгляд. На ордене было маленькое красное знамя, совсем как настоящее.

— Давай-ка я тебе нарисую. — Соловьёв говорит уверенно и весело, словно нет ничего особенного в том, что комбриг рисует классики.

Любка отдаёт мел и вытирает испачканные пальцы о пальто. Соловьёв показывает глазами на пятно. Вид у него серьёзный, только на самом донышке глаз спряталась улыбка. Любка понимает, что ему смешно, но он не хочет, чтобы она это заметила. И она тогда не замечает. Как будто и правда большое дело, что она испачкала пальто. Напускает на себя озабоченный вид и отряхивает подол рукавом. А комбриг чертит на асфальте ровные, красивые классы. Линии у него получаются толстые, очень белые. Посреди работы он снимает с плеча планшет на тонком ремешке и отдаёт Любе:

— Подержи-ка, а то мешает. Дело серьёзное.

Любка держит планшет так крепко, словно он может улететь. Планшет твёрдый и приятно тяжёлый, кожа матово блестит.

— Готово, — выпрямляется Соловьёв. Он достаёт из широких синих галифе большой платок, вытирает руки. — Так подойдёт?

И опять, хотя он не улыбается, Любке видно, что он скрывает улыбку. И она тогда скрывает, что догадалась, и отвечает серьёзно:

— Подойдёт.

Комбриг забирает планшет. Любка думает, что он сейчас уйдёт. Но Соловьёв только немного отходит в сторону и садится на скамейку.

— Солнце-то какое, ну что ты скажешь!

Он снимает фуражку с блестящим козырьком и кладёт себе на колени. Волосы торчат ёжиком, комбриг подставляет их солнцу.

— С кем ты будешь прыгать? Где твои подруги?

— Белка на музыке. Рита не выходит. Я одна попрыгаю.

И Любка тогда сразу начинает прыгать. Ей неловко оттого, что Соловьёв смотрит. Но не прыгать тоже неудобно: человек нарисовал для неё такие прекрасные классы, старался, а она не станет играть. И Любка скачет на одной ноге по клеточкам, подталкивая носком ботинка плоский камень. До чего же приятно прыгать! Асфальт словно пружинит под ногой, он подбрасывает Любку, она кажется себе лёгкой и ловкой.

— Как у тебя это хорошо получается, — говорит комбриг, — а может быть, и у меня получится?

Он поднимается со скамейки, большой, в широких скрипучих ремнях, и тоже прыгает на одной ноге, подшибая концом сапога камешек. На другом сапоге Любка видит часто вбитые в подмётку блестящие гвозди и стёртую подковку у каблука.