Кто такой Ницэ Пеницэ?

Мы утешили Тимофте, что всё наладится: Оакэ испугается и обязательно вернёт брюки в указанный срок. Иначе и быть не может! Нужно только подождать до шести часов и держаться всем вместе. Так будет лучше. Кто знает, что ещё может случиться?..

Когда закончились уроки, Тимофте угостил нас нугой. Да, теперь уже и речи не было о «малявках» или о чём-нибудь в этом роде… И, значит, правильно мы сделали, что унесли его брюки! Он уже не задирал больше нос и «последователем» себя не называл. Признаться, мы тоже немного поостыли, и в половине шестого обещали к нему зайти.

Вы знаете, что за план придумал Джелу? Мы все будем сидеть у Тимофте, а в это время двоюродный брат Джелу принесёт брюки. Он позвонит у входной двери, положит на порог свёрток с брюками и сразу убежит. Сделать всё это надо ровно в шесть часов, как раз в срок, указанный в ультиматуме! Мы уже заранее представляли себе, как изумится наш горнист…

После обеда мы, как и условились, пришли к Тимофте. Расположились в столовой и сделали вид, что решаем задачи. Вместе с нами сидела мать Тимофте, госпожа Мальвиния, женщина такого огромного роста, что рядом с ней даже её сын выглядел каким-то карапузом. Она что-то шила, радуясь, как видно, что мы заняты уроками. Но это-то и путало все наши планы. Ведь госпожа Мальвиния не должна была видеть, как принесут брюки, — она же ничего не знала об их исчезновении. Мы с Джелу только об этом и думали и сидели как на угольях. Даже Тимофте не так волновался: он ведь не очень-то верил, что Оакэ примет ультиматум. Без десяти минут шесть раздался звонок. Мать Тимофте отложила в сторону работу и уже хотела пойти открыть дверь, но тут Джелу толкнул меня под столом ногой. Я сидел ближе всех к двери.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, я открою сам!

Сказано — сделано. Я подлетел к наружной двери, открыл её, но на пороге оказался какой-то старичок, спутавший номер квартиры.

Мы все трое облегчённо вздохнули и вновь принялись «решать задачи», каждую минуту поглядывая на часы. Госпожа Мальвиния спокойно пришивала пуговицы. А я думал в это время, как мне побыстрее спрятать свёрток в маленькой передней и что сказать, когда меня спросят, кто звонил. Всё остальное пойдёт легче: госпожа Мальвиния выйдет из столовой, я внесу туда свёрток…

Дзинь!..

Я снова бросился к двери.

— Какой вежливый ребёнок, — услышал я голос мамы Тимофте.

Но только напрасно был я таким вежливым. Это звонил почтальон. Он принёс письмо, и я, передав конверт госпоже Мальвинин, уселся на место.

— Джелу, а вдруг твой двоюродный брат не придёт? — шепнул я ему на ухо так, чтобы ни Тимофте, ни госпожа Мальвиния не слышали.

— Придёт обязательно! — ответил Джелу уверенным тоном.

Горнист хмуро смотрел на часы: было уже десять минут седьмого. И в этот самый миг раздался короткий звонок. Я бросился было к двери, но — бывает же такое! госпожа Мальвиния решительно остановила меня:

— Бедный мальчик, ты совсем не занимаешься из-за этих звонков.

— Да нет, ничего, разрешите…

— Не нужно, я открою сама.

Мы так и замерли. Послышался какой-то шелест, а потом удивлённый возглас госпожи Мальвинин:

— Что это такое?

Она вошла в комнату, держа в своих крепких руках сверток, положила его на стол, за которым мы «занимались», и развернула.

— Что за чудеса! — воскликнула она, увидев брюки, и сразу же обратилась к Тимофте: — Это же брюки твоего отца… Как они попали в этот свёрток? Что ты скажешь на это?

Тимофте так и остался сидеть с разинутым ртом. В самом деле, что он мог сказать?

— Ультиматум… — пробормотал он, но тут же запнулся, так как я наступил ему на ногу.

— Что ты говоришь? — переспросила его госпожа Мальвиния.

— Ничего… я… совсем ничего… — невнятно пролепетал Тимофте.

— Это любопытно. Весьма любопытно! — продолжала мать Тимофте и принялась выворачивать карманы брюк. — А это что ещё за чудо? — воскликнула она, выложив на стол несколько пёрышек, карамельку, небольшой моток ниток и кусочек мела. — Это твоё? — грозно спросила она Тимофте.

— Моё?.. Нет, нет…

— А это?

Она вытащила из кармана большую белую резинку, на которой крупными буквами было написано: «Тимофте, пятый класс».

— Ну, а это что такое?

— Не знаю, мамочка, я совсем не понимаю, как сюда попала резинка.

— Не знаешь? Ты не знаешь, как попала твоя резинка в новые брюки отца?

Мы с Джелу тоже никак не могли опомниться от изумления. Наш прекрасный «трофей», оказывается, даже и не принадлежит Тимофте! Вот это врун!

— Так, значит, ты не хочешь мне рассказать, что случилось с брюками?

— Я не знаю, ей-богу ничего не знаю, мамочка!

— Так!.. Не знаешь? Хорошо… — госпожа Мальвиния решительно повернулась к нам. — Очень мило с вашей стороны, что вы пришли делать уроки вместе. Но теперь, дети, идите домой… Мне надо поговорить с сыном.

— О чём нам надо поговорить, мамочка? — завыл из своего угла Тимофте. — Я же ничего не знаю!

— Сейчас узнаешь!

И мощная рука госпожи Мальвинин широко распахнула перед нами двери. Мы не мешкая вышли.

Бывают у человека такие минуты, когда завидовать ему не приходится.

— Если бы не эти проклятые брюки, всё бы сошло благополучно, — сказал нам Тимофте наутро. — Всё этот Оакэ! Задала она мне ультиматум!..

— Слушай, Тимофте, но зачем тебе понадобилось вырядиться в отцовские брюки? Почему ты не сказал нам, что они не твои? — поинтересовался Джелу.

— Да всё из-за этого же Оакэ!

— Это ты брось! При чём здесь Оакэ?

— Да что вы знаете! Они не принимали меня на Таркэу в коротких штанишках. Оакэ говорил, что последователи ходят в длинных брюках. — И тут Тимофте весело улыбнулся. — Да, я совсем забыл вам рассказать главное! Ну и отомстил же я Оакэ! Наверно, он теперь уже лопнул от злости. Вчера после разговора с мамой я сразу же удрал на Таркэу и там… — Тимофте звонко рассмеялся.

— Ну, что там? — спросили мы в один голос.

— И там я прокрался во двор его мастерской. Оакэ не было, но жёлтый велосипед стоял во дворе. Знаете какой?.. Я подошёл к велосипеду и…

— Украл его?

— Нет! Лучше! У меня было с собой шило, и я проткнул им шины! Тридцать два раза!

— Вот это здорово! — рассмеялся Джелу — Тридцать два прокола! Слышишь, Пеницэ, тридцать два прокола!

— Нет, не тридцать два! — гордо поправил его горнист. Тридцать два это только в шине на переднем колесе. Но я проколол ещё и заднюю шину… Шестьдесят четыре прокола!

С тех самых пор всякий раз, вспоминая этот случай, я думаю, что бы было теперь с Тимофте, если бы мы не унесли тогда его брюки?